Верно. Вчера, вопреки своему обыкновению, я уснул, укладывая Лизаньку, вместе с маленькой девочкой. И Оля достирывала за меня Ивашины ползунки.
Купили вчера кресло-кровать для Лизаньки и стол на кухню (170 рублей).
Миша прислал перевод на 30 рублей – приглашает в гости («А это вам на билеты!»).
Олечка две недели писала письмо в ответ на Танино, которое мы получили ещё перед Крещеньем. Танечка писала:
«…Давно я хотела побеседовать с вами, но пока у нас гостила моя мама, никак не получалось. Вчера мы проводили её и, слава Богу, спокойно. Но всё время было очень напряжённое. И так жаль её.
На Рождество наш Володя был на службе ночью, а Леночка причастилась за поздней. Мы вспоминали Рождество 79-го года, когда вы были у нас… Как давно это было!.. А сегодня у нас был Володя Гоголев, он в отпуске. Расспрашивал о вас; мы передали ему ваш гостинец…
Леночка в последнее время стала непослушною, плохо засыпает вечером и днём. У Володи один художник спросил: зачем спасаться? И попросил отвечать не сразу, подумать. Как бы ответили вы? Помогите. Мы ответили, как могли, но он считает наш ответ неполным.
Вот, немножечко побеседовала с вами, а на душе сладкая тоска о вас, милых и родных.
Кланяйтесь от нас с благодарностью о. Иоанну и Анастасии Антоновне. Вас же нежно целуем и любим…»
Щукин ушёл из дворников и работает в библиотеке консерватории.
Оля: «…Известие о Леночкином непослушании очень нас огорчило. Как же ты, милая Леночка, не исполняешь главного своего долга? Ты этим огорчаешь не только маменьку, но и Самого Господа, потому что Бог любит смиренных и кротких.
Танечка, не пробовала ли ты давать Леночке медовую воду перед сном? Говорят, это действует успокаивающе.
…У нас были в гостях батюшка с матушкой и передали нам 30 рублей, чтобы мы отослали, Танечка, тебе – наверное, ко дню твоего Ангела. Напишите, получили ли вы сию сумму.
Милая Танечка, на вопрос вашего художника я тоже затрудняюсь ответить. Во всяком случае, он кажется мне праздно любопытствующим и только. А разве такому взгляду открываются тайны? Спасаться надо затем, чтобы жить. Вне спасения нет жизни, а одна иллюзия её. Плодотворно было бы спросить: „Как спасаться?” И отнести сей вопрос к духоносному мужу, преуспевающему в деле спасения. А так это вопрос какого-то буддиста, который верует в бездну, и бездна эта стирает в его душе и реальность Божьего мира, и реальность личности.
…Как жаль, милая Танечка, что мы живём так далеко друг от друга!
У нас всё по-прежнему. Иванушка всё такой же весёлый мальчик. Уже самостоятельно сидит, играет в „ладушки” и показывает, „как медведь головой качает”. Лизанька выучилась говорить звук „ш” и иногда даже перебарщивает с ним.
Что вы думаете о лете? Мы в растерянности и не знаем, на что решиться. И работа нынешняя Володе нравится, и Иванушка ещё очень мал… А с другой стороны, воспоминания о „том” лете тревожат сердце. Не знаем, как и быть…»
Вечером: Иванушка уже спит. Лиза с маминькой готовятся…
– Маминька, а почему, когда отесинька помолится, и ты молишься?
– А как же? Отесиньке надо спасать свою душу, и мне – мою.
– И Господь, – спешит Лизанька, – и Господь!.. Он помогает нам спасаться!
– Конечно, – говорит маминька. – А теперь давай-ка спать!
– Кухать хочу!
– Ну, вот! Что это, Лиза? Каждый вечер одно и тоже: как в постель, так «кушать хочу». Нельзя!
Они пререкаются, пока я пишу, и уходят на кухню. Я упустил минуту и теперь не хочу поднимать шума, но – ведь было же сказано «нельзя»!.. Ох, уж эта маминька!
Месяц Генварь у меня закончился Бальзаком: четыре романа я, между делом, проглотил в два дня. Давно у меня не было такого лёгкого и безалаберного чтения – даже невероятность страстей доставляла мне странное удовольствие. Неужели и это – катарсис?
И всё-таки: дочитан очередной том Самарина по подготовке «крестьянского дела». Такой яркой и картинной обрисовки ситуации мне доселе не попадалось:
«Рассуждая об отношении крестьян к земле, у нас очень часто ссылаются на историю; только, к сожалению, приводимые справки обыкновенно не восходят выше времён, непосредственно предшествовавших укреплению крестьян. Из этих справок образовалась следующее, едва ли не господствующее убеждение: вся земля принадлежала изстари, на праве вотчинном или поместном, великим князьям, церкви и частным лицам служилого сословия; крестьяне же не имели на неё никакого предустановленного права; они только нанимали её. Землевладельцы не обязывались никаким законом держать против воли крестьян на своей земле; а крестьяне, будучи лично свободны, могли, когда хотели, сходить с земли и переселяться на новые места.
Действительно, так – или почти так – было на Руси, начиная с XVI века до укрепления крестьян; но это было переходное состояние, время тяжёлого экономического кризиса, вызванного быстрым развитием государства и громадных его потребностей.
Народонаселение в России было издревле земледельческое, следовательно, оседлое. Кто жил на земле, кто пахал её, тот ею и владел бесспорно, не в силу отвлечённого права, а на самом деле, de fakto. Мы говорим: бесспорно; ибо всякий спор, возникающий из столкновения двух взаимоисключающихся притязаний на один предмет, предполагает ограниченность предмета /или единственность его/ и несовместность предъявленных на него требований; а пустопорожней, никем не занятой земли в те времена было столько, нарушение было так редко, что всякому легко было найти себе место, никого не тревожа. Мы говорим: de fakto – в противоположность отвлечённому праву собственности, ибо на вопрос: кому земля принадлежала? – древняя Русь не давала ответа. Этот вопрос для неё не существовал. В то время землёю пользовались, как пользуется искони всё человечество воздухом, светом и другими благами, по существу своему не подлежащими ничьему усвоению.
Из этого первобытного состояния постепенно начала выходить Россия, когда потомки призванных князей с их дружинами окончательно в ней водворились. Из безразличной массы населённых земель, мало-помалу, стала выделяться собственность княжеская, церковная и частная. Это новое отношение к земле не нарушало прежнего, фактического к ней отношения оседлых земледельцев. Право собственности не сталкивалось с бесспорным владением, ибо первое, так сказать, воздвигалось над вторым; оно более и более выяснялось в своих применениях, в формах дарения, обмена, отдачи в поместное владение и распространялось в ширину…
При этом, однако ж, ещё долго удерживались в разных местах остатки прежнего владения, признанного верховною властью под названием чёрных волостей, т. е. таких земель, которые не составляли ничьей личной собственности и которыми, по старине, владели водворённые на них жители.
Отношения вотчинников и помещиков к поселянам, которых они застали на земле, были весьма немногосложны: они ограничивались сборами разного рода и, обыкновенно, судом и расправою. Личная, весьма слабая зависимость поселян от вотчинников и помещиков истекала из зависимости поселян, как подданных, от представителей верховной власти и органов её – служилых людей. Как лично-свободные, крестьяне могли переходить с места на место; этого права у них никто не оспаривал; но мы не видим частых переходов, потому что не было поводов, не было крайней для них нужды покидать земли, которых никто у них не отнимал и в пользовании которыми никто их не тревожил.
Между тем усвоение земель подвигалось быстро, и поместная система развивалась в широких размерах. Иначе и быть не могло в те времена, когда раздача земель, заменяя денежное жалование, представляла почти единственный способ вознаграждения за государственную и частную службу. Все потребности быстро возраставшего государства удовлетворялись с земли… По мере возвышения требований правительства изыскивались и изощрялись средства к извлечению из земли возможно большей прибыли. Таковых средств, при тогдашних обстоятельствах, было два: умножение народонаселения привлечением крестьян и возвышение их повинностей. Правда, что одно другому противоречило, ибо крестьяне приманивались обещанием льгот, а увеличение требований пугало их и подавало повод к опустению дворов; но оба средства совпадали друг с другом в конечных своих последствиях, и действие их на быт простого народа было одинаково. Они постепенно ослабляли прежнюю историческую связь земледельца с землёю, приучали его к бродячей жизни и подрывали оседлость… Таким образом частые переходы с места на место вошли в обычай и получили законную форму» (Юрьев день! – ну, а дальше – понятно).
У Иванушки прорезался зубик! То-то он так плохо в последние ночи спал (как-то мы по очереди укачивали его более трёх часов). У Лизы зубки появились лишь на 11-ом месяце.
А Лизаньке мы всё книжки покупаем, у неё уже своя библиотечка (сегодня купил стихотворения Пушкина, Толстого А., «Кавказского пленника» Л. Толстого и «Героя нашего времени»). Наиболее излюбленное чтение сейчас для неё – «Три медведя» А. Толстого, читали уже раз десять. Какая она милая и нежная девочка! Говорит:
– А Иванушка лучше всех!
– Это почему?
– Потому что он маленький.
Я как-то скаламбурил, а теперь Лизанька повторяет:
– Почему говорят «кухня»? От слова «кухать»!
Хотя сама всё чаще выговаривает «ш».
Записываю «Лествицу»… Мы читали её несколько лет назад, но тогда у нас шли горячие споры об аскетике, и игумен горы Синайской являлся нам, скорее, «камнем претыкания» и «яблоком раздора». Теперь всё иначе. Правда, Олечка, как и тогда, проливает над книгою сладкие слёзы – то восторга, то умиления, то обличение «оружием проходит её сердце» – но теперь у нас равные вдохновения… Я порою не верю глазам своим: ведь это VI век! Преподобный Иоанн Лествичник:
«…от новоначальных послушников Бог не ищет молитвы без парения. Поэтому не скорби, будучи расхищаем мыслями, но благодушествуй и непрестанно воззывай ум ко вниманию; ибо никогда не быть расхищаему мыслями свойственно одному Ангелу…
Иное есть смирение кающихся, исполненное сетования; иное зазрение совести ещё согрешающих; и иное – блаженное и богатое – смирение которое особым Божиим действием вселяется в совершенных… Признак же второго состоит в совершенном терпении бесчестий…
Начало блаженного незлобия – сносить бесчестия, хотя с огорчением и болезнию души. Средина – пребывать в оных беспечально. Конец же оного, если только оно имеет конец, – принимать поношения, как похвалы. Да радуется первый; да возмогает второй; блажен о Господе и да ликует третий.
…Если бы ты увидел кого-нибудь согрешающего даже при самом исходе души из тела, то и тогда не осуждай его; ибо суд Божий неизвестен людям. Некоторые явно впадали в великие согрешения, но большие добродетели совершали втайне; и те, которые любили осмеивать их, обманулись, гонясь за дымом и не видя солнца.
…Послушайте меня, послушайте, злые судии чужих деяний: если истинно то, как в самом деле истинно, что имже судом судите, судят вам (Мф. 7,6) – то, конечно, за какие грехи осудим ближнего, телесные или душевные, в те впадём сами; иначе и не бывает.
…С новоначальными телесные падения случаются обыкновенно от наслаждения снедями; со средними оне бывают от высокоумия и от той же причины, как и с новоначальными; но с приближающимися к совершенству оне случаются только от осуждения ближних.
…Есть в нас некая смерть и погибель падения, которую мы всегда с собою и в себе носим, а наиболее в юности. Но погибель сию я не дерзнул предать писанию, потому что руку мою удержал сказавший: бываемая отай от некоторых срамно есть и глаголати, и писати, и слышати.
…Склонные к сладострастию часто бывают сострадательны и милостивы, скоры на слёзы и ласковы; но пекущиеся о чистоте не бывают таковы.
…Бесчувственный есть безумный мудрец… беседует о врачевании язвы, а между тем беспрестанно чешет и растравляет её; жалуется на болезнь и не отстанет от вредных для него снедей; молится о своём избавлении от страсти и тотчас исполняет её на самом деле… О смерти любомудрствует, а живёт как бессмертный… Читает слово против тщеславия и самым чтением тщеславится… Хвалит молитву и бегает от неё, как от бича…
…Иное дело – сокрушение сердца; другое дело – самопознание; а ещё иное – смирение.
Сокрушение происходит от грехопадения. Падающий сокрушается и, хотя бездерзновенен, однако с похвальным бесстыдством предстоит на молитве, как разбитый, на жезл надежды опираясь и отгоняя пса отчаяния…
Рассуждение в новоначальных есть истинное познание своего устроения душевного; в средних оно есть умное чувство, которое непогрешительно различает истинно доброе от естественного и от того, что противно доброму; в совершенных же рассуждение есть находящийся в них духовный разум, дарованный Божественным просвещением…»
Его «Слово о целомудрии» похоже на поэму – здесь, кажется, даже переводчик забыл о своём важном косноязычии. Вот, о своей смертной плоти поёт древний инок:
«Она и друг мой, она и враг мой; она помощница моя, она же и соперница моя; моя заступница и предательница. Когда я угождаю ей, она вооружается против меня. Изнуряю ли её, изнемогает / лучше: изнемогаю сам/. Упокоиваю ли её, бесчинствует. Обременяю ли, не терпит. Если я опечалю её, то сам буду крайне бедствовать. Если поражу её, то не с кем будет приобретать добродетели. И отвращаюсь от неё, и объемлю её. Какое это во мне таинство?.. Как я сам себе и враг, и друг? Скажи мне, супруга моя – естество моё…»
Оля записала:
– Маминька, а зачем Господь посылает болезни?
– Для очищения.
– А если человек чист?
(Скорее всего, Лизанька сказала «чиск» или «чиский»).
– Из всех людей одну только Богородицу зовут Чистою…
Ходили с Лизанькою на детскую кухню – морозно (-18°) и солнечно, с ветерком. Лиза дня три сидела дома, отвыкла от зимы и морщилась, чуть не плача:
– Отесинька, на меня ветер гует! Прямо на щёчки!
Я занимал её разговорами, отвлекая. Она прислушивалась, личико разглаживалось, хотя кудрявая прядь по-прежнему взлетала над чистым лобиком. И разошлась, разрумянилась. Попыталась прокатиться на валенках по дорожке – упала. Встав, сказала:
– А помнишь, перег зимой льду было!..
Всё меня поразило в этой фразе: интонационное построение смысла, и ясное и чёткое «льду».
Зашли в книжный магазин:
– А што написано на большой карточке?
На пластмассовой табличке официальная надпись «Закрыто».
– Такими большими буквами, а?
– Давай вместе прочитаем?
– Давай!
– Какая первая буква?
– «З»…
– А вторая?
– «а»…
И не дожидаясь вопроса:
– «За…»
Я подсказал ей только две буквы: «р» – перед которой она всегда останавливается в смущении, ибо плохо её произносит, и «ы». Две последние буквы она прочитала, не возвращаясь к началу слова – торопясь, сложила в слог и закончила:
– За-кры-то… А на другой стороне, наверное, написано «от-кры-то»?
Сообразила! Я расхохотался на весь магазин. На нас заозирались.
По дороге домой пыталась снова прокатиться на валеночках. Не всегда получалось:
– Потому что снег, – сказала с сожалением. – А у меня всё равно коньки!
Эту тему я знаю чуть ли не наизусть.
– Где же они? Что-то я их не вижу.
– А их не видно! Они же волшебные.
– Волшебные? – удивляюсь я. – Откуда у тебя волшебные коньки?
– Мне великан подарил, – со значением на слове «великан» отвечает Лизанька и покачивает головою.
– Великан? – продолжаю удивляться я. – А где ты его нашла?
– В пещере, – важно отвечает она и тут же оживляется. – Помнишь, я в пещеру лазила? Мальчики вырыли снежную пещеру, а я лазила.
О проекте
О подписке