2. Пятьдесят девять

Что-то сегодня совсем раскис. Прямо с самого утра делать ничего не хочется. Может, непогода так на меня действует? Май на подходе, а хмуро, как осенью. Даже встать, чтобы кофе сварить – лень. Жить лень… Но надо. Ещё не всё перевспоминал. Поживу чуток. Чтобы вспомнить.

А вообще… кому они нужны, мои воспоминания?

Мне нужны. Сам задал вопрос и сам же на него ответил.

А почему мне нужны мои воспоминания, я не знаю. И знать не хочу. Просто чувствую, что мне надо всё вспомнить. Если смерть придёт, а я не успею довспоминать до конца свою жизнь, мне, наверное, будет обидно…

Ха! Обидно. Мне уже всё равно будет, так как меня самого не будет.

И всё-таки я должен вспомнить всё. Ладно, полежу ещё немного и сварю себе кофе. Полежу… повспоминаю.

Серафима…

Я представил Симу такой, которой она была в четырнадцать лет – юной, свежей, обалденно очаровательной в этой юности и свежести. Пахло от неё какими-то неизвестными духами. Нет, не духи это были, в те далёкие времена четырнадцатилетние девчонки не пользовались ни духами, ни тушью, ни помадой. Это был запах цветов и деревьев, которые она держала у себя дома в горшочках. Запах жизни…

Неожиданно мои воспоминания были прерваны звуком открываемой двери. Это Егор пришёл, у него ключ от моей квартиры.

– Евгений Васи-ли-ич, – услышал я его голос. Я не отозвался – сам войдёт и увидит, что я ещё жив.

Егор что-то долго возился в прихожей, ботинки, наверное, снимал. Он всегда ходил в ботинках с высокими бёрцами и со шнуровкой чуть не до самого колена. Не всегда, а когда на улице грязь. А сегодня, как и вчера и позавчера, на улице грязь. Дождь идёт третий день.

– Дядь Жень! – голос тревожный.

– Да живой я, живой, – ворчливо откликнулся я.

– Привет, дядь Жень! – сказал Егор, входя в спальню.

Я невольно улыбнулся – такая жизнерадостность была на лице парня. Улыбнулся, но улыбку спрятал. Я не расстроился, не позавидовал. Каждому своё – кому-то жить, кому-то умирать. Когда-то и мне было двадцать, и смерть казалась выдумкой.

– Ты почему не в институте? – строго спросил я.

Егор учился на четвёртом курсе медицинского института. Или как сейчас по-новому – Медицинской Академии?

– А я уже на сегодня отучился.

– Как это?

– Дядь Жень, – укоризненно произнёс Егор, – ты что это, мою посещаемость контролировать собрался?

– Почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил я. – Я же тебя нанял для оказания медицинской помощи. Мне совершенно не надо, чтобы меня какой-то неуч пользовал.

– Во-первых, – начал Егор, – чтобы внутримышечно делать инъекции витаминов, особой квалификации не требуется. С этим любая медсестра со средним медицинским справится. Во-вторых, нанял ты меня не для оказания медицинских услуг. Витаминный курс я тебе сам предложил пройти, ты согласился. А так – я в основном за продуктами бегаю, еду готовлю. И так, по мелочи. А в-третьих… Может, тебе мою зачётку показать? Там всё тип-топ. Успеваемость присутствует.

– Принеси-ка мне из гостиной пачку сигарет и зажигалку. И пепельницу. Всё там – на журнальном столике.

– Прям в кровати курить будешь?

– Я всю жизнь курил там, где хотел. И в спальне, и на кухне, и в сортире.

– Натощак!

– И натощак в особенности.

– Давай я хоть кофе тебе сварю, – предложил Егор, и, не дожидаясь ответа, ушёл на кухню.

Я тяжко вздохнул, изображая неизвестно для кого возмущение беспардонностью своего опекуна, а в душе одобрительно подумал: «Хороший врач из Егора получится. Умеет с капризными больными общаться. И ведь слушаешься его! А уколы Егор ставит – не почувствуешь».

Кряхтя, я поднялся с постели, подхватил пижаму, висевшую на спинке стула, и пошёл в ванную. Постоял возле зеркала, раздумывая – бриться или ну её на фиг? Решил не бриться, лень. В зеркале отражался бледный седой болезненно тощий старик с глазами уже неопределённого цвета, провалившимися в глазницы. В глазах была какая-то тоска. М-м-да, краше в гроб кладут. Я ещё раз посмотрел в свои глаза и различил всё-таки голубой цвет. И не тоска это вовсе, обманул я себя, это мудрость. Чтобы обман не открылся, отвернулся от зеркала и включил воду. Умылся, почистил зубы, с грехом пополам натянул пижаму, и, уцепившись волей за плотные ручейки запахов, тянувшиеся из кухни, пошёл пить кофе. Кроме кофе, на столе стояла тарелка с двумя бутербродами – один с докторской колбасой, другой с сыром.

– Насчёт бутербродов уговору не было, – сказал я Егору.

Егор не ответил, только хмыкнул. Наверное, хотел напомнить, что и по поводу кофе не было уговора.

Я выпил большую чашку кофе и осилил половину бутерброда с сыром. Больше не хотелось.

– Убери в контейнер и поставь в холодильник, – сказал я. – Позже захочу, съем.

Егор посмотрел на меня внимательно, и спорить не стал.

– Я сегодня весь день свободен, – сказал он, с задумчивым видом изучая содержимое «Шарпа», определяя – чего там в достатке, а чего надо подкупить. – Сейчас сгоняю в супермаркет. Куплю всё, что надо для борща. Ты как насчёт борща, дядь Жень?

– Нормально. Сигарет ещё купи. Вот что – купи блок сразу. И дай мне, наконец, сигарету! Сколько можно тебя упрашивать?

Я с наслаждением закурил свою первую за сегодняшнее утро сигарету и подумал: «А была бы она мне так же приятна, не попей я кофе?».

Егор ушёл в супермаркет за ингредиентами обещанного борща, а я переместился в гостиную на диван. Заниматься воспоминаниями, когда тебя постоянно кто-нибудь или что-нибудь отвлекает, пустое дело. И не вспомнишь ничего толком, и раствориться в воспоминаниях не сможешь. А вспоминать и не растворяться – это душевная мастурбация. Дёргаешься, гоняешь туда-сюда обрывки мыслей и постоянно помнишь: ты здесь, ты никуда не делся, шкура твоя, потраченная, как молью, людьми и обстоятельствами, на тебе. Её не сбросить, как лягушечью кожу. Она – ты сам и есть. Погрузиться же в воспоминания полностью, раствориться в них – значит, прожить всё заново.

Я взял пульт от телевизора и потыкал по каналам. Тягомотина сплошная. Сериал какой-то, говорят не по-русски, а дублирует молодую кудрявую девушку (по всем признакам – латиноамериканку) явно пожилая тётка с противной визгливостью в голосе. Дальше – блок новостей, повтор. Знаю всё уже, ничего нового. Дальше. Опять сериал. Про американских врачей. Что-то не хочется про врачей… Следующий канал. Петросян. Показывают зрительский зал. Все смеются, да как! Просто ржут. Над чем смеётесь, товарищи?.. ТНТ – «Дом-2». Вот что вечно. Я умру, а «Дом-2» будет продолжаться. А потом будет «Дом-3»… Так, следующий канал. Снова Петросян?! О господи, он на всех каналах, что ли?

Раздражённо отбросил от себя пульт и откинулся на подушки. Чем заняться? Может взять да и позвонить Борьке Тубарову? А что, это идея! Посидим, повспоминаем свои школьные годы. Я уже было взялся за трубку, но вдруг представил себе, какое впечатление я своим видом произведу на круглолицего и румяного, пышущего здоровьем и совершенно не поседевшего к пятидесяти трём годам друга, и моя рука зависла над аппаратом. Незачем. Незачем расстраивать Борьку. Позвоню, но позже. Просто, чтобы знал. Хорошо бы просто позвонить, а у Борьки вдруг – важные дела. И отложим встречу ещё на полгода. Или ещё лучше – попрошу Егора, пусть позвонит Борису, когда всё закончится.

И я подумал ещё об одной причине, по которой не хотел видеться с Борькой. Мне некогда. Даже не так – мне надо вспоминать и вспоминать одному. Это мои воспоминания. Мои и ничьи больше. Пусть Борька будет частью этих воспоминаний, но пусть он не будет их активной частью. Не хочу, чтобы в мои воспоминания вмешивались чьи-то ещё. Я помню то, что помню я, и так, как я это помню. Чужое мнение и чужая трактовка событий мне не нужны.

Я снова взял пульт и снова пробежался по программам. То же самое – тот же неумолкающий, бессменный, и, по-видимому, бессмертный Петросян, те же бесконечные сериалы и те же свежие старые новости. Может, почитать что?

Вернулся из магазина Егор. Опять долго разувался.

– Егор, всё хотел тебя спросить…

– Что, дядь Жень?

– Ты почему всё время эти свои тяжелющие говнодавы носишь? Дороги как память?

– Старые туфли вышли из состояния пригодности для носки в осенне-весенний период, – честно признался Егор, – а на новые я ещё не заработал. Вот получу от тебя зарплату за апрель и сразу куплю.

Егорке нелегко приходилось жить. Одна мама-пенсионерка. На её пенсию, да на стипендию студента-сына не пожируешь. Учится Егор и подрабатывает. А ведь молодой парень! Ему и девушку в кафешку сводить хочется, и с приятелями пивка попить. Девушка-то есть у него? Ни разу не спрашивал. Знаю его с детства (с Егорова детства естественно), а вот ни разу не спросил. Да наверняка есть…

– Я тебе премию решил выдать, – сказал я. – Целевую. Конкретно на туфли. Достань-ка из бара мой бумажник.

– Да что, не надо, дядь Жень, – запротестовал Егор. – Подумаешь ещё, что я у тебя деньги вымогаю, на жалость давлю. Я к этим бёрцам привык, и что тяжёлые они, не замечаю. А туфли к лету я со степухи куплю.

– Так! – грозно сказал я (получилось не очень грозно). – Я твой работодатель и сам решаю – выписать своему работнику премию или зарплату урезать. Неси кошелёк.

– Кошелёк, кошелёк… Какой кошелёк, – проворчал Егор, копируя Стаса Садальского, и сначала унёс пакеты на кухню, потом принёс мне бумажник.

Я дал ему двести долларов.

– Щедро! – покачал головой Егор.

– Бери. А за апрель твоя зарплата увеличивается ещё на сто долларов. Не спорь! И ещё… Подойди-ка снова к бару. – (Егор послушно вернулся к бару, открыл дверку). – Видишь, там пакет лежит? Белый, пухлый такой. Он запечатан. На верхней полке, видишь?

– Этот? – Егор показал мне конверт.

– Да. Там деньги. Три с половиной тысячи долларов. Когда я умру, возьмёшь его. Это на похороны, на памятник. Памятник дорогой не ставь, ни к чему это. Если что останется, себе возьмёшь. Понял?

– Понять-то я понял, дядь Жень, но ты это… не рано себя хоронишь?

– Да ладно, брось! Ты же врач уже почти. Понимать всё должен, что к чему. Да и сам видишь – состояние моего здоровья тенденции к улучшению не имеет. А лекарства от моей болезни ещё нет. Может, лет через десять-двенадцать изобретут. Может, ты и изобретёшь. Но у меня, увы, этих десяти-двенадцати лет нет. Малосмертов сказал, осталось девять с половиной недель. Вернее, уже восемь. А то и меньше. Так что, молодой человек, не вешайте мне лапшу на уши, не кобеньтесь и слушайте, что вам говорят.

– Я всё понял, дядь Жень. Выполню твоё завещание.

– Это не завещание, а просто наказ. А завещание тебе зачитают в положенное время. Думаю, тебе оно понравится. Эй, ты что это? – я увидел, что у Егора вдруг изменились глаза и задёргался подбородок.

– Всё нормально, – хрипло сказал он и отвернулся, чтобы я не увидел его слёз. Любит он меня, что ли?

– Егор, а у тебя почитать есть что-нибудь?

– Вообще-то у меня в основном медицинская литература. А что бы ты хотел почитать? Я схожу в книжный и куплю.

– Не знаю… Что-нибудь современное?

– Есть! – вдруг обрадовался Егор. – Есть книжонка. Недавно купил. В Академии была встреча с издательством нашим местным, забыл, как называется… Вспомнил! «Свиньин и сыновья». Там, на встрече, книги дёшево продавали, я и купил одну. Сейчас принесу.