XIX. Клятва и мандат

Сейф состоял из двух половин – большой и маленькой. Обе они оказались совершенно пусты. Троцкий провел пальцем по стыкам – нигде не застрял даже самый маленький алмазик. Он вдруг втянул в себя воздух, а потом обнюхал большую половину, и особенно внимательно и долго – маленькую.

– Клянусь всемирными потрясениями, в маленькой половине она хранила письма любовников – остался явственный запах дорогих духов. В большем отделении никаких запахов, значит, в нем лежали бриллианты, они, как и деньги – не пахнут.

– Подлая тварь, она сбежала, прихватив алмазы, – почти простонала экономка.

– С ее стороны это весьма резонно, – глубокомысленно заметил Ленин.

– Владимир Ильич, – взмолилась экономка, – обещаю во что бы то ни стало вернуть вам бриллианты, если вы расстреляете эту Кшесинскую.

– Ну, расстрелять кого угодно для нас никакого труда не составит, – усмехнулся Ленин. – Но где искать ее – прошло уже больше недели, думаю, нашей резвой плясуньи и след простыл.

– Где искать ее! – вне себя от гнева воскликнула экономка. – Я разыщу ее на земле или под водой, живой или мертвой! Давайте меняться – вы мне жизнь этой несносной мерзавки, а я вам ее бриллианты. Только выпишите мне соответствующий мандат!

– Хорошо. Прекрасно. Очень даже замечательно, – деловито сказал Ленин. – Принесите мне бумагу, перо и чернила.

Троцкий тут же услужливо сбегал в кабинет и принес бумагу, перо и чернила. Ленин взял перо и бумагу, приложил лист к дверце сейфа, Троцкий держал в вытянутой руке чернильницу, и Ленин, невзирая на то, что писать приходилось крайне неудобно, размашистым, трудночитаемым почерком написал: «Мандат. Все, что сделает податель сего мандата, сделано по моему приказанию и для блага Мировой революции. Ульянов (Ленин)^[20]».

Потом подумал и внизу, в уголке наискосок, для надежности, добавил: «Предписываю отобрать у балерины Кшесинской все алмазы и бриллианты, какие только найдутся у нее при обыске. Бриллианты доставить мне. Балерину расстрелять без промедления и без какой бы то ни было канители, не откладывая этого важного дела в долгий ящик, как это у нас часто случается».

Ленин сунул перо в чернильницу, которую держал Троцкий, двумя руками взял лист бумаги, полюбовался на свою работу, прочел вслух написанное, сложил лист пополам, потом вчетверо и протянул его экономке. Та молча взяла «Мандат» и ушла не проронив ни слова с горящими огнем гнева и мести глазами, освещавшими ей дорогу на улицах ночного Петрограда.

– М-да, – сказал Ленин Троцкому, – не завидую я этой балерине.

Экономка со всей силой и энергией необоримой страсти взялась за дело и спустя несколько месяцев настигла Кшесинскую в Кисловодске, куда та добралась после долгих скитаний по замерзающей и оголодалой России. В Кисловодске уже тоже установились порядки, заведенные Лениным и Троцким в Петрограде, то есть грабили всех, у кого находилось хоть что-либо ценное или съедобное. Но здесь, на юге, в предгорьях Кавказа было не так холодно, как на Великой Русской равнине со знаменитой Валдайской возвышенностью, а тем более на русском Севере, и оставались еще кое-какие продукты питания.

Сюда на лечение минеральными водами в старые времена иногда выезжала царская семья, здесь же бывал и поэт Лермонтов, он сочинял не только стихи и поэмы, но написал и роман «Герой нашего времени», действие которого разворачивалось как раз в этих местах, известных красотой природы и чистейшим целебным воздухом – им дышать то же самое, что пить воду из заветного родника у корней столетнего дуба. Поэтому в Кисловодск переехала овдовевшая великая княгиня Мария Павловна^[21]. Она была дочерью герцога Мекленбургского-Шверинского, до перехода в православие носила имя Мария-Александрина Елизавета-Элеонора, замуж вышла за великого князя Владимира Александровича и по своему положению считалась третьей дамой в империи – сразу после императрицы и императрицы-матери. Она терпеть не могла императрицу за ее истеричный характер и за то, что та помыкала мягким по натуре Ники (Николаем II). Вместе с великой княгиней в Кисловодске жили и двое из четверых ее сыновей – великие князья Борис^[22] и Андрей^[23]. Великий князь Андрей был последним по очереди из императорской семьи любовником Кшесинской.

Почта и телеграф, которые Ленин ограбил прежде всего, работали совсем плохо, но все таки кое-какие письма до адресатов доходили, обычно случайно, и Кшесинская получила несколько грустных посланий от великого князя Андрея. Он настоятельно звал ее в Кисловодск, потому что они давно уже не виделись. Великий князь Андрей советовал ей поселиться в Кисловодске, пока в России не утихнут грабежи и разбои, а когда Ленина и Троцкого кто-нибудь опять отправит в Сибирь на каторгу, тогда как раз освободится дом Кшесинской в Петербурге и можно будет вернуться в северную столицу, не обращая внимания на ее ужасный климат, который не идет ни в какое сравнение с прекрасным климатом Предкавказья.

Климат этот так хорош, что в Кисловодске лучше бы остаться навсегда, но это, конечно же, невозможно, так как несмотря на прекрасную погоду и замечательные виды природы с горцами в бекешах, бурках и папахах (некогда воинственными, но теперь вполне мирными и живописными) в Кисловодске нет большого императорского театра, где Кшесинская могла бы божественно блистать на сцене, сводя с ума публику своей неповторимой грацией и пламенной страстью, выражаемой движениями танца, доведенными до невероятной точности и совершенства.

Кшесинская не знала как ей поступить. Она долгое время не решалась ехать в Кисловодск, так как другой ее любовник из императорской семьи, великий князь Сергей Михайлович^[24] (предшествовавший великому князю Андрею) тоже писал ей письма и они то и дело доходили до нее. Великий князь Сергей Михайлович последние годы занимался исключительно артиллерией и внес в ее развитие огромный вклад. Теперь же, когда Ленин заключил с немцами позорный Брестский мир и артиллерия оказалась не нужна, великий князь вспомнил о своих чувствах к Кшесинской.

Он предлагал ей уехать за границу и там дождаться окончания беспорядков, охвативших Россию. Великий князь Сергей Михайлович сообщил Кшесинской, что ему от матери достались драгоценности на значительную сумму и он хотел бы переправить их в Париж или в Лондон – правда, английский посол, с присущей выходцам из туманного Альбиона холодностью, отказался посодействовать в этом вопросе, но еще сохраняется кое-какая надежда уладить это дело. А кроме того великому князю удалось скупить на барахолке мебель из дома Кшесинской, ей несомненно дорогую по воспоминаниям, и он уже отправил гостиный гарнитур за границу, но пока по не уточненному адресу, то ли в Финляндию, то ли в Швецию.

Вскоре из газет стало известно, что Великий князь Сергей Михайлович арестован и вывезен в Сибирь. Только после этого Кшесинская приняла твердое решение ехать в Кисловодск.

Ее экономка настойчиво и целеустремленно следовала по пятам за своей хозяйкой. Эта-то целеустремленность ее и подвела. Целеустремленность ведь тоже иной раз может сыграть злую шутку. Когда человек целеустремлен, достижение цели часто поглощает все его внимание, он забывает оглядываться назад и осматриваться по сторонам, а это очень опасно, так можно угодить в какую-нибудь ловушку или засаду, устроенную недругами, а если таковых нет, то приготовленную судьбой.

XX. История землячка

Чтобы изложить дальнейшие события, мне придется вернуться на некоторое время назад, к тому самому солдату, который за два рубля серебром помог Кшесинской донести до вагона саквояж с бриллиантами. Солдат этот, как помнит внимательный читатель, успел заглянуть в саквояж и сообразил, какую ношу он доставил на вокзал, но особого значения этому не придал. Спустя пару месяцев после этого, в поисках где бы на дармовщинку выпить, ему довелось встретить земляка-односельчанина.

Назвать его односельчанином даже не совсем верно, так как в самом селе он никогда не проживал, а состоял при барине, а барский дом находился рядом с селом. Одним словом, по своему происхождению он был из дворни. Солдат даже имени его не помнил, а чтобы тот не обижался за такую забывчивость, называл его Землячком. (Землячком, но не Землячкой, уточняю это сразу, чтобы никто не путал его с другой особой, оставившей довольно заметный кровавый след в истории тех лет и дней).

Барин, при котором с малолетства обретался этот самый Землячок, был с чудинкой. Известное дело – барин, ему ни пахать, ни сеять, ни косить, ни в лес по дрова не надо, ему все готовое на стол подают, от такой жизни нехотя начнешь чудить. Тем более барин был не молод, лет ему под девяносто, но крепок и умом трезв. Приметил он, что отроческих лет дворовой мальчонка по мелочи обворовывает его. Папиросы таскает, деньги медные и серебро, мелочь из карманов платья, из кабинета разные безделушки. Вот и стал барин мальчонку спрашивать, как, мол, так, вчера лежал здесь двугривенный, а сегодня его нет? Или пропадет какая вещица, хоть себе, например, запонка с фальшивым изумрудом, а куда девалась, ведь недавно же она была, куда исчезла?

А мальчонка в ответ говорит ему какую-нибудь занятную небылицу, барин от скуки слушает и дивится как тот складно врет. Про запонку с фальшивым изумрудом – мол, стащил ее городской человек.

– Какой такой городской человек?

– Заходил, когда вы по аллеям гуляли, вас спрашивал, мол, по делу, с известием, в кабинете дожидался, заметил запонку, в карман да и ходу.

– Зачем же ему запонка, она ведь безделица, дорого не стоит?

– Дорого не стоит, а у него нрав такой: увидит что блестящее, все тащит, как сорока.

– Надобно его догнать.

– Догнать никак невозможно, у него тройка наготове стояла.

– И куда же он уехал?

– В чужедальние страны.

– Что же ему там делать?

– Торговать, он ловкий малый, в молодости у купца в приказчиках ходил, только купец его со двора согнал.

– За что же?

– Купец богат, у него дочка, она за этого приказчика замуж проситься стала.

– Он что же, полюбил ее?

– Нет, ему другая девка глянулась.

– Какая?

– А рядом с тем купцом двор ямщика – дочь красавица. Отчаянная, сбежала из родительского дома с каким-то гусаром.

– А он?

– Он через это очень кручинился, поэтому и купецкую дочь не замечал, она даже руки на себя наложить хотела.

На следующий день барин видит – лакей его с запонкой с фальшивым изумрудом забавляется.

– Это откуда же у тебя запонка взялась?

– А тот человек, который ее у вашей милости стащил, вернул.

– Почему вернул?

– А он разбогател, думает: зачем мне ворованная да и без пары, я себе лучше новую куплю.

– Как же он разбогател?

– Подрядился в армию крупу для каши поставлять, все, что солдат съест подрядчику в доход.

– Зачем же он в Россию приехал?

– А надоело ему в чужих странах жить, там все немцы, по-русски не говорят, от них одно утомление и тоска.

– А почему же у них тоска?

– Они песен не поют.

– А почему не поют?

– Жизнь не веселая, одно только что работать, от трудов не запоешь. Да и слов не знают, по-русски ведь не понимают, и сочинить некому, Пушкин-то давно помер.

– Как же он помер?

– Гусар его застрелил, за то, что тот жену его увел, известное дело – поэт…

И так барин беседовал с ним по несколько дней, с перерывами на сон и на прием пищи. Когда началась война с немцами, лакею подошла пора в армии служить, но барин ему белый билет купил, не пожалел денег, до того не хотел с ним расставаться. А позже однажды и говорит ему:

– Когда крестьянам воля вышла, вся моя дворня чуть не пропала. Все у меня в ногах валялись, просили оставить их в прежнем положении. Я согласился. Хороший хозяин старого пса со двора не сгоняет, а тут какие-никакие, а людишки. Так при мне, почитай, все век и доживали. А вот умру я, мне ведь тоже некий срок назначен, что с тобою станется? Байки твои слушать будет некому, лишишься ты куска хлеба. Надобно тебе грамоту выучить, станешь писарем, тем и прокормишься.

Начали учить грамоту. К удивлению барина, лакей его к этому делу обнаружил необычайную способность. За один день с утра и алфавит, и слога освоил, а к вечеру уже писал, да так, что по части, где букве «е» полагается быть, а где твердому знаку, самого барина поправлял.

После этого барин придумал новую забаву. Задаст лакею урок – переписать набело каллиграфическим почерком роман французского писателя Дюма. Лакей оказался с ленцой, ему надоест шеей вертеть, в книгу заглядывать, он наполовину спишет как есть, а половину сам выдумает покороче, чтобы скорее урок исполнить – в день ему по сто страниц было назначено. Барин его писанину читал, хохотал, иной раз до слез. Так они почти все романы писателя Дюма перекроили, но тут барин помер. Барин удался на редкость хороший, никакого от него вреда, пожил, почитай, лет сто – но пора и честь знать.

Сыновей, дочерей он не имел, родни тоже никакой. Вот и придумал лакей имение на себя принять, будто по устному завещанию барина, так как никаких бумаг на этот счет не нашлось, потому что умер барин внезапно. На здоровье не жаловался, на своих ногах резвее иного молодого, и память не терял, то и дело к случаю стишки Пушкина наизусть скажет, и рюмку водки перед едой всегда брал, но строго одну, больше ни-ни.

По всему казалось, что мог бы еще сколько-нибудь годков пожить. Да сверху виднее, чем здесь, на суетной земле. Собрался барин как-то отобедать, сел в положенный час за стол. На столе вилки, ложки, нож – все на месте и блюдца в ряд, барин во всем порядок любил, как какой-нибудь немец. Подвязал он салфетку да и бряк со стула на пол. Лакей несет тарелку супа, видит – суп, хороший такой суп, наваристый, с косточкой, уже не нужен, и порядок на столе ни к чему.

Отпели барина в церкви, похоронили как полагается, бабы всплакнули, мужики в затылках почесали, вот ведь, мол, как жил барин, жил да и помер, потому как свой срок всем назначен, даже барину. А лакей бумагу в уездный суд. Так и так, имение барин хотел мне отписать, по той причине, что я его незаконнорожденный сын. Барин, мол, меня при себе с молодых ногтей держал, это все село засвидетельствует, а слова барина, что, мол, все лакею оставляю, старуха кормилица подтвердит. Спросили старуху. Ей куда как за сто лет, она в ответ кланяется и нараспев говорит:

– Истинная правда, батюшка.

А того никто не знал, что старуха по своим годам все слова кроме этих трех давно уже напрочь забыла. Она ими и воды подать просит, и с печи слезть помочь, и хлебушка мякоть в миску с молоком покрошить – старуха давно уже зубов лишилась, а покушать все равно каждый день не отказывалась, не хотела век доживать на пустой желудок.

Однако судейские чиновники засомневались – не то, что старухе не поверили, а от того, что если бы имение как вымороченное отошло в казну, то и они бы руки погрели.

Дело отправили в губернию, а оттуда аж в самый Петербург, в сенатскую комиссию.

Нарядился лакей в барское платье да и поехал в столицу (сам он происходил из-под Ветлуги), чтобы свое дело шевелить. А Петербург уже давно не Петербург, а Петроград и даже Питер. И властей никаких не сыскать. Матросы в тельняшках да бескозырках прямо на улице безобразничают, солдатни с винтовками за плечами видимо не видимо. А между ними поэт Александр Блок расхаживает в черной шляпе, глаза как у кролика, сам из себя весь пьян и стихи сочиняет, встретит на улице какую женщину в модной шляпке, так прямо не сходя с места и разрыдается, и по всему видно – не первый день не евши.

Ну, лакей до стихов был не большой охотник, поесть-то тоже хочется, а взять негде. Но тут учредились две совершенно новые канцелярии. В одной составляют списки всего, что разграблено, в другой – кого еще грабить. Вот он и определился в ту, где переписывают разграбленное, потому как грамоте обучен и думал, что и ему что-нибудь перепадет. Но промахнулся. Все стоящее, что разграблено, Ленин с Троцким или сразу пропили, или на барахолку снесли, как мебель из особняка Кшесинской. Лакей – парень ушлый, то есть дошлый, догадался в другую канцелярию перевестись, в ту, где списки, кого разграбить полагается.

Там оказалось намного хлебнее. То зайдет один человечек с просьбой его из этих списков вычеркнуть, то заглянет другой, попросит в списочек включить соседа. И каждый тебе что-нибудь да сунет в кармашек. То двугривенный старой чеканки, какое-никакое, а все-таки серебро, а то и золотую пятерку, если просьба позаковыристее. А ежели явится крестьянин, в сапогах или в лаптях, все равно простоты своей ради хоть полфунтика масла принесет, а в такое несытое время и полфунта маслица к столу в самый раз. Намажешь на хлебушек, да и съешь.