Открыть огонь!

Первый день июля по-настоящему радовал летним теплом. Яркое солнце разбросало свои лучи над рудником «Медвежий ручей», заглядывая внутрь бараков и прогревая деревянные оштукатуренные стены. Практически все заключенные первого отделения высыпали во двор, сняв с себя робу подставляя свои бледные тела под теплый солнечный поток.

Московская комиссия в полном составе явилась на вахту. На входе висел черный флаг с красной полосой. Стол для переговоров не ставили.

– Убрать флаг. Построить отделение, – приказал Кузнецов.

Среди заключенных прокатился ропот. Нехотя, но начали подниматься и выстраиваться в ряды. Одеваться не стали, держа робу в руках, недовольно перекидываясь словами.

Обращаясь к гудящему строю Кузнецов начал говорить громко:

– Волынка переросла в контрреволюционный мятеж. Вы избрали органы власти, суд. Сформировали незаконные органы самообороны. А это не что иначе, как мятеж. Приказываю всем заключенным покинуть зону для фильтрации. В случае неподчинения конвой открывает огонь на поражение.

– Товарищи заключенные. Одумайтесь! Вас толкнули против Советской власти, – просто взвыл представитель Прокуратуры СССР Вавилов.

– Так если мы с тобой товарищи, вставай с нами рядом, – раздалось из толпы.

– Блефуешь, мразь! Нет у тебя права на расстрел.

– Предупреждаю последний раз! – Кузнецов повернул голову в сторону конвоя.

Залязгали затворы. Большая часть заключенных спешно направилась к выходу из лагеря. Те, кто остался, под истошные крики «Атас!»   начали разбегаться и прятаться в бараках.

– Открывайте огонь! – махнул рукой Кузнецов.

Солдаты открыли стрельбу из автоматов и пулеметов. От бараков в разные стороны полетели щепки, разбитые стекла. Пули пробивали насквозь дощатые стены и перегородки, которые стали дымиться. Послышались крики и стоны раненых.

Через неделю усмирили и шестую «женскую» зону, которая в знак протеста против расстрела объявила голодовку.

Женщины стояли под лозунгом «Свободу – народам и Человеку», взявшись за руки плотными кольцами в три ряда, скандируя:

– Смерть или воля!

К ним вышел майор, представитель администрации, и сказал:

– Если вы, гражданки политические проститутки, шпионки и им подобные, не прекратите голодовку и забастовку, не выйдете из лагеря для фильтрации, то выйдете на свободу отсюда, когда растает этот снег, – показал пальцем на межгорье, где лежал снег, который не успевал растаять даже в самое теплое лето.

Женщины не расходились и продолжали скандировать:

– Смерть или воля!

Подогнали пожарные машины и в течение часа поливали ряды из брандспойта студеной водой. Потом солдаты, оставив оружие, взяли в руки палки и начали избивать женщин по чем попало. Окровавленные, избитые тела вытаскивали из зоны, волокли в тундру и бросали.

Восстание было подавлено. Членов комитетов, активистов после страшных избиений, пыток отправили по местным тюрьмам. Днем и ночью шли допросы. Держалось еще пятое отделение.

Поздно вечером в комнату, где поселился Кузнецов, вбежал взлохмаченный испуганный Семенов.

– Ну что, полковник? Кажется, нам пришел конец!

– Кузнецов резко поднялся с кровати и упавшим голосом спросил:

– Что произошло?

– А то, что решением Пленума ЦК КПСС арестован Берия, Гоглидзе и все ближайшие помощники.

У полковника лицо исказилось в ужасной гримасе страха, веки стали дергаться. Он заметался по комнате, сбивая углы, как слепой при пожаре.

– В Москву. Срочно в Москву.

Вечером комиссия Кузнецова спешно покинула Норильск.

Расстрел стачечного оплота

Администрация пятого лагерного отделения, так и не дождавшись руководящих указаний на дальнейшие действия, решила взять инициативу на себя. Последовать примеру Кузнецова и подавить бунт силой.

К этому времени по Енисею прибыло два вооруженных полка войск МВД.

На оперативном заседании обсуждался план будущих действий. Руководитель разгрома, прилетевший из Красноярска, начальник Краевого Управления МВД генерал Павлючек, развалившись на стуле, внимательно слушал выступление докладчиков, делая какие-то пометки у себя в блокноте.

Старший оперуполномоченный Егоров, немного заикаясь, начал первым:

– Я организовал группу из уголовников, более сорока человек и откомандировал их в распоряжение начальника центральной тюрьмы «Каларгон» лейтенанта Ширяева. Задачей группы будет чинить самосуд и расправу над арестованными в ходе восстания активистами, чтобы навсегда отбить у них желание на бунты.

У Ширяева заблестели глаза, он радостно потер ладоши. Все его знали как убийцу и садиста, который переломал у себя в тюрьме не один десяток заключенных. Поэтому многие из окружающих его просто боялись.

– Ты только здорово не усердствуй. А то некому будет на комбинате работать, – вступил в разговор Павлючек. – В нашем распоряжении будет два вооруженных полка войск МВД. Плюс на предприятиях прошли партийные и комсомольские собрания. Из рядов добровольцев мы создали отряд. Ребята все надежные. Они себя уже сейчас называют «карателями».

– Правильно называют, товарищ генерал. Только карательными методами мы можем подавить этих недобитых фашистов! – Ширяев встал по стойке смирно.

– Да садись ты, – махнул рукой генерал.

Мрачное здание кирпичного завода, покрытое толстым слоем производственной пыли, отделялось от пятого отделения рядами столбов с колючей проволокой. На смотровую вышку поднялись два офицера и начали устанавливать пулемет.

Полярное солнце, освещая крыши бараков, катилось по горизонту, чтобы подняться снова на востоке. Зона уже мирно спала, лишь кое-где еще был слышен негромкий разговор

Часы показывали двадцать три часа сорок пять минут, когда в лагерь на полном ходу, сметая ворота, ворвалось десять автомашин с автоматчиками.

На крышах кабин были установлены пулеметы. Солдаты, выпрыгивая из машин, открыли огонь по баракам, стреляя короткими очередями. Пулеметные очереди в щепки разносили деревянную обшивку и штукатурку. Звон битого стекла и лязганье пуль об металлические решетки слились с криками и стонами, накрыв зону пеленой пороховых газов, дыма и пыли.

Заключенные, выскакивая из помещений, попадали под шквалистый огонь. Пытаясь найти укрытие от пуль, метались по двору и между бараками, как загнанные звери. Солдаты, прижавшись спинами к автомашинам, стреляли выборочно одиночными выстрелами.

Неудержимы были в своих стараниях добровольцы – «каратели». Они подбегали к входам в бараки, стреляли внутрь и в упор, расстреливая выбегающих заключенных. Опустошив свои рожки, расстреляв все патроны, уже откровенно стали добивать раненых прикладами и штыками, даже тех, кто уже стоял на коленях, обхватив руками голову.

Через полчаса в зоне началась фильтрация. Оставшихся в живых и руководителей мятежа, причастных к лагерному самоуправлению, машинами отправляли в центральную тюрьму на расправу к уголовникам.

Тяжелораненых пристреливали или добивали штыками. Остальных раненых стаскивали в одну кучу у ворот.

На территорию отделения въехало три пожарных машины. Струями воды под напором сначала прошлись по раненым, потом по двору и баракам, смывая кровь.

Убитых никто не считал. Их грузили в самосвалы, подводы и увозили в неизвестном направлении. Часть в спешном порядке закапывали бульдозером в ямы под горой Шмидта, часть отправляли в Дудинку, где тайно сгружали на левом берегу Енисея в нескольких километрах вниз по течению.

Августа Михайловна сидела у себя в кабинете, пересматривая заявки на дневное довольствие заключенных. Каждый день приходилось исключать из списков по пять – десять человек без каких-либо вразумительных документов и актов.

В дверь кабинета постучали:

– Августа Михайловна вас вызывает начальник управления.

В кабинете начальника сидел незнакомый ей генерал, два офицера госбезопасности и ее непосредственный начальник.

– Здравствуйте, Августа Михайловна. Прочтите, пожалуйста, поочередно и внимательно, – генерал протянул ей три серых листка с телефонограммами.

Та взяла их в руки. Стала внимательно вчитываться в текст. Суть телеграмм была такова.

Начальник управления НКВД Диксона просит оказать ему посильную помощь в завершении строительства морского порта, и для проведения опалубочных работ ему необходимо девяносто заключенных строителей.

Новый начальник Горлага Царев идет навстречу и в ответной телеграмме сообщает, что первого августа 1953 года заключенные в количестве девяносто человек отправлены из Дудинки в Диксон такой-то баржой.

К этим двум телеграммам добавлялась еще одна с промежуточного поста Караул на Енисее. В ней сообщалось, что баржа с заключенными в районе поселка Казанцева села на мель и затонула.

Генерал протянул уже печатный лист:

– А это непосредственно Вам.

На листе с многочисленными утверждающими подписями было распоряжение:

«Главному бухгалтеру Отдела общественного питания при НКВД СССР Управления Норильских лагерей тов. Деревниной А.М.

В соответствии с прилагаемыми документами прошу вас снять с дневного довольствия заключенных в количестве девяносто человек. Список прилагается. Подпись».

Августа Михайловна знала, что за вчерашний день не поступила заявка на питание на двести десять заключенных, только по пятому отделению, поэтому она вопросительно посмотрела на генерала.

– Да-да, матушка. Вот такая неприятность, – он развел руками.

– Никакая я вам не матушка, товарищ генерал. У меня есть имя и отчество. Не знаю, как вы будете списывать остальных убитых, а принимать участие и заметать следы в ваших кровавых расстрельных делах я не собираюсь. Снимать с довольствия заключенных я буду только тогда, когда у меня на руках будут все правовые акты. Я могу идти? – она встала со стула и вышла из кабинета.

– Это что еще за выпендреж? Кто она такая? – новый начальник управления Царев в недоумении посмотрел на присутствующих.

Встал начальник отдела. Подтянутый, стройный, опрятный вытянул руки по швам и четко поставленным голосом сказал:

– Деревнина Августа Михайловна. Коммунист. Образование высшее. Жена подло убитого год назад комиссара. С мужем принимала участие в восстановлении Советской власти на побережье Арктики от Мурманска до Диксона.

Послесловие

Первый день сентября порадовал теплом настоящего «бабьего лета». Лучи заходящего солнца слепили часовых на вышках. Через небольшие оконные проемы, с которых совсем недавно сняли металлические решетки, заглядывали внутрь бараков, прогревали оштукатуренные стены. Обилие света и тепла, проникнув в темные и мрачные помещения, стаскивало его обитателей с двухъярусных нар, выталкивая наружу. Скоро практически все заключенные шестой женской зоны вышли во двор, столпившись около своих бараков, подставляя лица к солнцу, зависшему над просторами тундры. И вдруг из толпы послышался крик:

– Бабы! Бабаньки смотрите. Снега нет!

– Августа Михайловна, смотрите! – одна из женщин показывала рукой в сторону гор.

Взоры тысяч глаз, перешагнув через ряды колючей проволоки, были обращены на межгорье северного склона, где впервые за все время, несмотря на прохладное лето, снег растаял полностью. Толпа радостно загудела, кое-где послышался плач.

А еще через неделю впадины и склоны гор были покрыты толстым слоем уже нового выпавшего снега.

Каларгон

Предисловие

1970 год. Мы с другом Петей в выходные решили съездить с ночёвкой на осеннею охоту. Он хорошо знал те места, где мы собирались побродить с ружьями. Утром на станции «Октябрьская площадь» сели в электричку, которая ходила до аэропорта Алыкель, и через сорок минут вышли на переезде Каларгон.

Углубляясь в тундру, пошли по тропинке мимо окутанных колючей проволокой и металлической арматурой высоких бетонных серых стен, действующей каларгонской тюрьмы. Петя сказал:

– Кузница смерти.

– Почему?

– Мой дядька в пятьдесят третьем здесь сидел. Такое рассказывал. Бухенвальд и Освенцим отдыхают.

Из цилиндрической сторожевой вышки, перегнувшись через бордюр, за нашим передвижением внимательно наблюдал караульный. Я поднял голову вверх, разглядывая краснопогонного солдата. Мы с Петей демобилизовались чуть больше года назад, поэтому я поинтересовался у часового:

– Долго еще до дембеля?

– А тобі чого? Ти проходь не затримуйся. Нам з вашим братом розмовляти заборонено.

– Ну, извини. Сестру мы с собой не взяли.

– Я дивлюся тут всі дуже розумні ходять. Ось я зараз стрельну, так подивлюся, як ви отселя в тундру побіжите.

– А в ответ получить не боишься?

Петя дернул меня за рукав.

– Не связывайся с ним. Ты что не знаешь, в эти войска берут только безмозглых придурков.

– Чого ти вякнув?

На вышке лязгнул затвор. Мы обернулись. Патрон выскочил из автомата стражника, описав в воздухе дугу бесшумно упал в траву. Часовой в растерянности посмотрел вниз:

– Хлопці. Киньте патрон, будь ласка. Начальник варти мене вб'є.

– А газету тебе не помять?

– От які ви сволочі. Ну почекайте. Будете ще повертатися.

Мы, не оборачиваясь, пошли дальше. Вышли к речке Далдыкан, перешли вброд почти высохшее русло и пошли по тундре. Погода стояла относительно теплой, но комары не донимали. Мошка, спрятавшись в траве, потревоженная нашими ногами, поднималась над кустами серым облачком и снова падала в траву. Но стоило нагнуться к ягоде и опустить голову, как тут же облепляла лицо. Кустарники голубики были обвешаны уже перезревшей ягодой, под ногами стелился сплошной ковер брусничника. Местами попадали поляны морошки. Стоило только дотронуться до ее стебля, как ягоды опадали, закатываясь и маскируясь в покрывале ягеля.

– Володя. Подойди, – Петя махнул мне рукой.

Я подошел. У его ног лежал человеческий череп и груда костей белого матового цвета.

– Я тебе говорил про кузницу смерти?

Он присел, развязал рюкзак и стал аккуратно складывать находку внутрь.

– И куда потом? – спросил я.

– Оставим у какой-нибудь избы.

Мы уже изрядно устали, решили отдохнуть и перекусить в первой же избушке, которая попадется на пути. Это были скорее не избы, а палатки. Представляли они собой деревянные каркасы, обтянутые брезентом или вентиляционным рукавом. Во всю ширину палаток всегда были сколочены нары на несколько человек. Во многих были установлены титановые или из нержавеющей стали печки-буржуйки. Чего-чего, а этого металла в Норильске было в изобилии.

Скоро подошли к одной из таких палаток. Петя стал обходить ее вокруг и вдруг окликнул меня.

– Смотри.

У стены на земле были уложены пирамидой более десяти человеческих черепов и большое количество костей. Он развязал свой рюкзак и добавил к пирамиде еще один череп.

Мы уже перекусили и собирались немного отдохнуть на нарах, когда услышали мужские голоса. В палатку зашли двое. Один из них был нашего возраста, а другой значительно старше.

– Привет, охотники, – сказал старший. – Меня зовут Сергей. Это моя избушка.

Мы поздоровались.

– Да мы зашли немного перекусить. Сейчас уходим.

– Я вас не гоню. Места думаю всем хватит. Мы с племяшом решили посидеть на вечерней зорьке, гуся покараулить. Пока шли, табун оленей встретили голов на тридцать. На Пясино попер.

– Мы тоже видели. Два табуна.

– А как у вас успехи?

– Пока десяток куропаток, да две полярки. По речке в основном гагары, нырки да шилохвостки, а их стрелять, так проще рыбы наловить и уху сварить, вкус тот же.

– Верно. Вонючие утки, да и мясо, как наждачная бумага.