Начальник караула

Сержант Дьяков, заступив на пост начальника караула, шел вдоль колючей проволоки, поддергивая постоянно сползающий с плеча автомат. Настроение было подавленное – замучила изжога.

Накануне практически всю ночь пили спирт с дружками на берегу озера Круглое. Разошлись только под утро. Выспаться перед дежурством не удалось, голова трещала и разламывалась. Он постоянно поглядывал на часы. До лагерного отбоя оставалось еще почти два часа, а ему не терпелось быстрее опохмелиться.

Взглянул в сторону сидящих на крыльце лагерного барака заключенных. Те о чем-то громко переговаривались через колючую проволоку с женщинами, которые ожидали разрешения на проход в промышленную зону. Временами все дружно начинали смеяться.

– Че вы, суки, ржете там, как кони? – зло крикнул он.

– Да пошел ты, Сталинский выкидыш! – прозвучал с такой же злостью ответ.

– Это кто сказал? – взревел сержант, подойдя вплотную к колючей проволоке.

– Конь в пальто! – ответили ему.

Сержант передернул затвор. Отрыжка обожгла горло. Он достал с пояса фляжку, сделал глоток, прополоскал горло и выплюнул прямо на колючую проволоку.

– А ну, встать! Сучье поганое! – дуло автомата повернулась в сторону крыльца.

– Что ты клацаешь затвором? Кого ты пугать собрался, вертухай позорный? Мы уже давно отпугались.

Заключенные на крылечке поднялась и с ненавистью уставилась на сержанта.

– А я вашу маму сейчас попугаю! – вслед за словами прозвучала короткая автоматная очередь.

Один заключенный упал замертво, трое раненых корчились на земле. Остальные, прикрывая голову руками, кинулись в барак. Сержант стрелял вдогонку, пока не закончились патроны.

На крыльце барака третьего «каторжного» отделения осталось лежать три трупа, семеро раненых стонали от боли, пытаясь заползти внутрь.

Сержант плюнул себе под ноги и быстрым шагом, на ходу перезаряжая обойму, направился в караульное отделение.

Он тогда не мог предположить, что эта стрельба послужит толчком для знаменитого Норильского восстания, вспыхнувшего под лозунгом «Черные флаги» в год Черной змеи.

В Норильске на тот период было семьдесят семь тысяч жителей, из них шестьдесят восемь тысяч заключенных, среди которых были подданные двадцати двух стран.

На следующий день в знак протеста расстрела на работу не вышло более десятка отделений.

К бастующим по радио обратился начальник Горлага генерал Семенов с призывом выйти на работу, но это не помогло. В лагере начали создавать забастовочные комитеты.

На следующий день более десятка офицеров под командованием генерала Семенова, стреляя кто вверх, кто в землю, вошли в зону третьего «каторжного» отделения. За ними следовали четыре пожарные машины. Из бараков навстречу начали выбегать заключенные. Вскоре полуторатысячная молчаливая толпа преградила дорогу.

– Бей их, ребята. Окружай! – донеслось из толпы.

– Отрезай от вахты. Смерть палачам!

Офицеры в панике стали отступать. Пожарные машины спешно начали разворачиваться, ударяясь друг в друга. Офицер Качаев не успел отскочить, и был насмерть придавлен к столбу. Водитель машины не стал его подбирать.

Генерала Семенов, размахивая пистолетом, начал кричать:

– Назад, сволочь. Пристрелю!

Но машина пронеслась мимо, чуть не зацепив и генерала.

Взять на испуг третье отделение не получилось.

Семенов не унимался. Его судьба висела на волоске. Необходимо было срочно навести порядок в лагере, до приезда московской комиссии и обезглавить забастовочный комитет. Он пошел на хитрость.

С утра по радио уже в пятом отделении звучало обращение к тем, чей срок заканчивался, чтобы выходили к вахте с вещами. Через два часа у ворот собралось несколько сотен человек. Практически без охраны, чтобы не вызывать подозрение в подвохе, их отправили в новостроящийся лагерь. Как только колонна вошла в ворота и оказалась на территории, ее окружили автоматчики. Всех положили на землю. После сортировки часть заключенных получила команду: «В зону марш». Оставшихся автоматными прикладами погнали в «запретку» под крики «лицом вниз ложись». Затем погрузили в машины, накрыли брезентом и увезли в лагерь на шахту «Западная». Выявленных комитетчиков после допросов, побоев и пыток отправили в тюрьму «Каларгон».

Полковник МГБ

Из Красноярска срочно прилетела комиссия с бывшим начальником Норильского лагеря генерал-лейтенантом Панюковым.

Из Москвы прилетела комиссия под председательством полковника МГБ Кузнецова. В этот же день он собрал весь административный состав лагеря на совещание. Выслушав доклад об обстановке он повернулся к генералу Семенову.

– Сколько бастующих?

– Практически все отделения, кроме уголовников. Но на работу они тоже не выходят.

– Какие меры принимали?

– Пробовали уговаривать. Призывали к окончанию забастовки. Сталкивали лбами с уголовниками. Пробовали запугивать стрельбой и карательными действиями. На половину сократили продовольственный паек.

– Что значит «пробовали запугивать стрельбой»? А стрелять не пробовали?

– Полковник. У меня катастрофическая нехватка рабочих в промышленной зоне. Давай к чертовой матери перестреляем всех. А план Партии и Правительства по никелю и меди кто будет выполнять? – в разговор вмешался директор комбината Зверев.

– А не надо стрелять всех. Показательно расстрелять одно-два отделения. Ты же слышишь – на уговоры не идут, – полковник расстегнул ворот гимнастерки.

– Совершенно согласен с полковником, – в разговор вклинился генерал-лейтенант Панюков. – Это быдло в чувство приведет только показательный расстрел.

– Вы бы в чувство привели личный состав и то быдло, которое заварило эту кашу. Кстати, где этот засранец? Он что был пьян на службе?

– Его спровоцировали заключенные. Опера сейчас ведут проверку. Говорят, что был трезвый.

– А я сейчас тоже кое-кого отрезвлю. Этот документ, – он постучал рукой по папке, – от заместителя МВД СССР Серова. Все зачитывать не буду, не тупые поймете и так.

Кузнецов открыл ее и начал зачитывать:

– Так… Так… А вот. Предупредить, что если и впредь администрация лагерей Норильска будет допускать неповиновение заключенных, МВД СССР будет вынуждено принять меры в отношении начальствующего состава как не обеспечившего руководство, – захлопнул папку.

– Вопросы есть? Вопросов нет. Едем дальше, – положил папку на стол.

– Какие требования выдвигаются заключенными?

Семенов, не вставая с места, достал из папки листок с машинописным текстом и сказал:

– Можно я своими словами, коротко. Первое. Требуют пересмотра своих дел. Отпустить из лагерей инвалидов. Вывести на Родину иностранцев. Отменить нашивки с номерами на одежде. Восьмичасовой рабочий день. Разрешить свидания и переписку. И последнее. Наказать виновных произвола – работников МВД и МГБ.

– Да снимите вы с них к чертовой матери эти нашивки. И пусть хоть запишутся. А по остальным пунктам обещайте, говорите, что Москва в курсе, вопрос решается, тяните время. Вы же понимаете, что выполнение других требований не в моей компетенции.

На следующий день, ступая хромовыми сапогами по мокрому снегу и грязной каше, Кузнецов направился в пятое лагерное отделение в сопровождении десятка представителей комиссии.

Выступая перед заключенными, Кузнецов представился как личный референт Берии. Выслушав первоочередные требования, сказал:

– У меня нет полномочий на пересмотр ваших дел на месте. Все жалобы я передам в Москву.

Повернулся и обратился к лагерной администрации:

– Думаю, что я вправе требовать от вас выполнения ряда пунктов. Снять с одежды номера, с окон решетки, с дверей бараков замки. Не ограничивать переписку с родными. Ну, и давайте сделаем для них восьмичасовой рабочий день. Тем самым уравняем их в правах с уголовниками. – Среди заключенных прокатился одобрительный ропот.

– Я обращаюсь ко всем заключенным с просьбой выбрать делегатов для переговоров. А пока будет решаться вопрос по остальным требованиям, всем выйти на работу.

Точно такие же слова и обращения Кузнецов произнес в четвертом и шестом «женском» отделении. Выполнение ряда требований заключенные встретили на ура.

На следующий день четвертая, пятая и шестая зоны вышли на работу.

Переговоры проходили всюду примерно одинаково. Неподалеку от вахты ставили столы, покрытые красной скатертью. По одну сторону садились «генералы» по другую – делегаты от заключенных.

В третье лагерное отделение Кузнецов прибыл в сопровождении генерала Семенова и лагерной администрации. Уселись за стол переговоров.

От имени всех заключенных член комитета Тарковцаде в ультимативной форме предложил администрации лагеря покинуть зону.

Те с негодованием зашумели, но Кузнецов строго одернул:

– Исполните просьбу комитета, пожалуйста.

Тарковцаде, глядя в глаза Кузнецову, сказал:

– Первое наше требование выполнено. Хорошо. Второе. Прошу Вас, полковник, подтвердить каким-либо документом полномочия вашей комиссии.

– Я вам не обязан что-либо предъявлять. А вот к вам у меня есть конкретное встречное предложение. Если хотите, чтобы вас услышали, восстановите в зоне прежний порядок. Впустите надзирателей и оперативных работников. А главное завтра же выйдете на работу. На размышление даю вам пятнадцать минут, – Кузнецов поднялся из-за стола, показывая, что разговор окончен.

– Полковник. Мы настаиваем и хотим увидеть подтверждение каким-либо документом, что ваша комиссия направлена в Норильск Советским правительством.

– А я вам еще раз повторяю. Разговор будет продолжен только после немедленного выхода на работу.

– У нас в лагере двести семьдесят пять советских офицеров, три Героя Советского Союза, в том числе полковник, Герой Советского Союза, начальник контрразведки сороковой армии Воробьев. Мы хотим знать о ваших полномочиях, – Торковцаде не спускал глаз с Кузнецова.

– Если вы хотите меня разжалобить, считайте, что вам это удалось. А я вам повторяться не буду, – Кузнецов заметно стал нервничать.

Член забастовочного комитета повернулся к соратникам.

– Теперь вы понимаете, товарищи, что это просто комиссия МВД. Та самая, на работников которой мы собираемся подать жалобу.

Он с презрением посмотрел на Кузнецова.

– Мы отказываемся от дальнейших переговоров с вами.

– Ну а вот это совсем напрасно, – Кузнецов повернулся к

Семенову: – С завтрашнего дня для этого отделения норму питания снизить в два раза.

Выходя из арочных ворот, наклонился к Семенову и сказал:

– Брось всех оперативников во все зоны. Подключи уголовников. Пусть под любым предлогом выдергивают комитетчиков. Я сам их потом допрошу.

Через день в лагерном пункте «Купец» обнаружили повешенными рядом на балке лицом друг к другу двух членов комитета – Вальяно и Быковского.

Настроение Кузнецова с каждым новым проведенным днем в Норильске ухудшалось. Быстрого наведения порядка не получилось. Восстание не было подавлено, а наоборот разрасталось. Его мысли были уже не о генеральских погонах, на которые он рассчитывал после возвращения в Москву, а о том, как сохранить полковничьи и свою шкуру. Занозой в заднице сидело третье «каторжное» отделение, где был сформирован основной забастовочный костяк, откуда шло практическое управление восстанием.

Просидев в раздумьях практически всю ночь, он решил произвести психологическую атаку на непокорное отделение. Днем к лагерю подъехали более десятка машин. Солдаты в полной боевой готовности, в скатках за спинами начали окружать лагерь. На глазах у заключенных установили пулеметы. Вслед за ними надзиратели топорами начали прорубать проходы в колючей проволоке. Открыли ворота.

По радио Кузнецов обратился к лагерникам с призывом расправляться с членами комитета и уходить из лагеря. Его голос уже охрип, но ни один человек не вышел. Атака не удалась.

– Все. Мое терпение лопнуло. Да я же вас сук похороню всех здесь до единого, – в истерике прошипел он.