Просто вчера, обнаружив, что Настя уехала на несколько дней со своим курсом в Пушкинский заповедник, а Люба как раз накануне его возвращения вынуждена была срочно вылететь на Сейшелы, где возник какой-то неприятный инцидент с попавшими в полицию туристами, он искренно расстроился. Мало того что не с кем было поделиться фестивальными радостями, ему сейчас сильно не хватало, как правило, оптимистичного, но при этом вполне трезвого взгляда жены на всю эту историю с фильмом.

А ситуация на самом деле была серьёзной, и чем больше Гордин размышлял о ней, тем более драматической она ему рисовалась. «Поиски любви-3», или, как давно уже решил он назвать новую картину, «Нескончаемые поиски любви», лишь на треть финансировались государством, причём эта треть выдавалась лишь при условии наличия остальных денег. Если таковые не найдутся в самое ближайшее время, то ждать никто не будет, готовых проектов и режиссёров, жаждущих этих самых денег, вокруг полно, к тому же группа долго в простое быть не может, она неизбежно распадётся, актёры расползутся по другим фильмам, и картина, временно замороженная сейчас, несмотря на всю проделанную работу, в конце концов просто окончательно закроется, как это уже не раз случалось. Пойди потом, начни всё заново… Ведь целых два года ушло уже на эту картину.

Собственно, изначально Гордин задумывал совсем другой фильм, название которого – «Последний поэт» – давно уже, до всяких «Поисков любви», постоянно крутилось у него в голове. Он возвращался к этой идее после первых «Поисков», но так и не решился на неё тогда, затем опять всерьёз стал раздумывать о ней уже после «Поисков любви-2».

Притом он вряд ли мог бы объяснить, откуда вообще пошёл этот импульс, этот первый толчок, давший ход всему замыслу, но освободиться от него никак не мог. Однако же по-настоящему чёткого сюжета всё не было, история толком не выстраивалась, хотя периодически возникало название и всплывали в сознании отдельные кадры, а порой даже и целые сцены. В девяностых годах, когда разваливалась империя, и люди, озабоченные добыванием куска хлеба и собственным неясным будущим, всё больше отдалялись от поэзии, он думал об этом названии особенно часто.

Виделся ему почему-то Александр Блок, прячущий от морозного ветра семнадцатого года в жёсткий воротник солдатской шинели своё флорентийское лицо, греющий зябнущие руки у разложенных на площадях костров, удивлённо разглядывающий представителей самого передового класса и навсегда исчезающий в снежной пыли петроградских переулков.

Последний поэт.

Ничто не приходит само по себе. Может быть, кто-то произнёс вслух этот титул, горестно прошептал его у него над ухом, как бы утверждаясь в этом, когда, отрезанный от советской власти шаткими церковными дверями, молоденький Витя Гордин стоял среди других ленинградцев во время отпевания Анны Андреевны Ахматовой.

Когда гроб вынесли на улицу, тело Ахматовой окружила глубокая ленинградская осень, ржавчиной разъедающая падающие листья. Природа прощалась с последним великим поэтом ушедшей эпохи.

Что есть поэт, размышлял Гордин. В чём суть его? В особом ли состоянии души? В чрезмерной ли, отличной от других чувствительности к окружающему нас? В странном свойстве характера? В необычном складе ума?..

Что такое талант поэта? Дар ли это изящно выражать свои мысли? Или же данное от Бога умение ощущать нечто, неведомое остальным?..

Можно написать большую поэму, а можно не сочинить ни строчки, но прожить свою жизнь как поэму и быть поэтом.

Иногда это сочетается. В тех случаях, когда поэт не просто поэт, а гений. Кто из начинающих не мечтал об этой судьбе – поразить мир блистательными стихами и молодым, в ореоле славы, погибнуть на дуэли, сражаясь за честь красавицы жены?!

Гордин считал, что ему весьма повезло с собственной юностью. Она пришлась на начало шестидесятых годов, когда подъём интереса к поэзии в Ленинграде, где он жил в ту пору, был необычайно высок. Кафе поэтов открывались на каждом шагу, стихи читались, звучали везде и были неотъемлемой частью прожитого дня.

Совершенно невозможно было оставаться в стороне от этого. Мощная поэтическая волна подхватила всех, в ком зрело хоть малейшее зёрнышко литературного дара. И, взлетая на гребне этой волны, Виктор замирал от восторга, глядя на толпу, собирающуюся слушать стихи у подножия Александрийской колонны на Дворцовой площади. Они были очень разного возраста, эти люди, и читающие, и внимающие, но одной крови и одного племени.

«Да, впрочем, какое имеет значение возраст в поэзии?» – думал он, размашистым почерком набрасывая заметки для будущего сценария.

Ни малейшего.

Пример страстной дружбы – юный гений-дитя Артюр Рембо и великий стареющий Поль Верлен. Разрыв этой дружбы был самым большим ударом в жизни обоих. Ударом, от которого ни тот, ни другой поэт так и не оправились. После кончины Верлена Рембо вообще перестал писать, да и сам прожил немного.

Может, это и есть история о Последнем поэте?..

Неясный замысел этого фильма стал мучать Гордина с новой силой, когда он узнал о смерти Давида Самойлова. Ему доводилось встречаться с поэтом, он часто бывал на его выступлениях.

Самойлов был небольшого роста, лысоватый, близорукий. Не было в его облике ничего романтического, ничего общего ни с прихрамывающим Байроном, ни с хулиганствующим Есениным, ни с загадочным, аристократичным Гумилёвым. Но он был настоящим поэтом, высоким профессионалом, так же остро чувствующим несовершенство стиха, как музыкант слышит фальшивую ноту, взятую кем-то из оркестрантов.

Друзья звали его «Додик». Он писал исследование о русской рифме, отрывки из которого Гордин прочёл в журнале «Юность», и иронизировал надо всем вокруг, включая себя самого.

Его внимательный, прячущийся за толстыми очками взгляд бывал то лукав, то наивно-простодушен. Что-то ребяческое, как казалось Виктору, по-детски обаятельное проскальзывало порой в его интонациях и жестах.

Стихоплёты нуждаются во внимании, признании, аудитории, наконец. Поэты нуждаются только в одном – в чистом листе бумаги.

В разгаре своей славы Самойлов вдруг поступил более чем странно – купил домик в маленьком эстонском городке Пярну на берегу моря и уехал туда. Там он и жил, там писал свои стихи, переводил чужие.

Еврей Додик гулял по эстонскому берегу. Русский поэт Самойлов всматривался в холодную даль Балтийского моря и думал об удивительных зигзагах русской истории.

«Почему он уехал?» – пытался понять Гордин.

Далеко от своей привычной литературной среды, друзей, поклонников, редакций, издательств. Возможно, он старался скрыться, вырваться из паутины всеобщей лжи и фальши, всё более затягивающей тогда страну?..

И хотя она никак особо не коснулась его самого, кому, как не поэту, было ощущать её повсеместно распространяющийся едкий запах!..

Размышляя о фильме, Гордин пытался представить себе, что стало с домиком Самойлова там, в Эстонии, которая всячески старается освободиться от инородцев. Нужна ли ей память о русском поэте, может быть, последнем поэте рухнувшей империи?!

С годами зрение Самойлова всё более ухудшалось. Стёкла очков его становились всё толще, а слегка растерянный взгляд за ними казался всё более уходящим внутрь себя. Гордину представлялось – а впрочем, может, так оно и было, – что поэт видел что-то, недоступное остальным.

На премьере «Поисков любви-2» в Центральном доме литераторов Виктор вдруг наткнулся на такой же хорошо запомнившийся ему взгляд. Кто-то доброжелательно и несколько удивлённо рассматривал его из-за толстых очковых линз. Это был поэт Наум Коржавин, приехавший в Москву после долгих лет отсутствия. Вынужденный когда-то эмигрировать, он так толком и не прижился в Америке. Не стал там широко известным, не получил Нобелевской премии. Просто был и остался поэтом.

Гордин стоял в фойе, отвечал на вопросы окруживших его зрителей. Коржавин, сказав несколько добрых слов, распрощался.

Виктор через окно следил за его маленькой, неуклюжей фигуркой, исчезающей в толпе. Именно тогда с новой силой всплыло это не дающее ему покоя название – Последний поэт.

Он стал вновь набрасывать отдельные сцены, многое ему нравилось, хотя сомнения постоянно терзали его. Нужен ли был кому-нибудь этот фильм, кроме него самого? Пойдут ли на него зрители?..

Какое им дело до истории об одиноком поэте? Это же не знаменитый гангстер, не крупный мафиози, не маньяк-убийца… Поэт.

Поди разбери, чем он там занимается. То ли труд, то ли безделие. Со стороны кажется – дуракавалянье, а присмотришься, прислушаешься – и вздрогнешь вдруг, и почувствуешь, и заплачешь…

В конце концов после долгих совещаний с Федориным решено было эту идею отложить. Как говорится, до лучших времён. На пару лет по крайней мере. А там видно будет, глядишь, и ситуация изменится.

Тем более что и студия в лице гендиректора Речевского, вдохновлённого коммерческим успехом первых двух «Поисков», всячески подталкивала его к продолжению, обещала зелёную улицу. Кто же знал, что из этих обещаний выйдет…

А ведь как всё отлично складывалось… Просто на редкость быстро и гладко всё шло. Пожалуй, даже слишком быстро и гладко. Вот когда надо было бы озаботиться, подстраховаться, а не пребывать в дурацкой эйфории от себя, любимого…

Но ведь действительно сценарий написался на одном дыхании, и деньги нашлись моментально, разве можно было заподозрить, что что-то не так?!

Резко и противно зазвонил телефон.

Гордин подозрительно вслушался в звонок, раздумывая, стоит ли вообще снимать трубку. Ничего хорошего от этого источника связи он всё равно не ждал.

Но телефон трезвонил так настойчиво, что попугай Вова в конце концов сильно заволновался. Он суетливо захлопал крылышками и стал нервно прыгать с жердочки на жердочку.

Это было уже слишком. Виктору ничего не оставалось, как только выкарабкаться из кресла и подойти к аппарату.

– Алло! – осторожно произнёс он.

– Витя, ты?! – обрадованно загудел в трубке знакомый голос, принадлежавший директору киностудии Речевскому. – Вернулся, значит. Ты там жизнью наслаждаешься, а мы здесь, между прочим, за тебя вкалываем! В общем, хорошие новости. Прыгай, старик!.. Я тебе инвестора нашёл.

– Серьёзно? – загорелся Виктор. – И кто же это?

– Аптекарев. Знакома фамилия?

Ликование, которое охватило Гордина, несколько поугасло. Аптекарев, безусловно, был личностью широко известной, однако далеко не той, с которой бы ему хотелось тесно контактировать. Один из пивных королей, сколотивший миллионы в первые годы перестройки, Аптекарев в последнее время со свойственной ему настырностью устремился в большую политику, стал депутатом Госдумы, создал и возглавил ЛНП – Либеральную народную партию. Он без конца мелькал во всевозможных телевизионных программах, не стесняясь, принимал журналистов на своей роскошной подмосковной дворцовой вилле, огорошивал интервьюеров и телезрителей резкими, зачастую достаточно голословными обвинениями в адрес правительства.

– Ну, ты чего замолк? – поинтересовалась трубка. – Онемел, что ли, от радости?

– Он что, уже согласился? – сдержанно спросил Гордин.

– Почти. Материал хочет посмотреть. Его право. Но я его дожму, я тебе обещаю. Главное сейчас, чтобы ему материал понравился. Просмотр послезавтра, в три, в моём зале. Чтоб всё у тебя было готово!

– Хорошо, Володя, не волнуйся, я всё подготовлю в лучшем виде. А как ты на него вышел?

– Это отдельная история. Случайно получилось. Он видел твои вторые «Поиски любви», ему понравилось. В общем, потом расскажу, я сейчас тороплюсь, у меня заседание правления через пять минут.

– Ладно, я всё подготовлю. Спасибо тебе.

– Да чего там, дело-то общее. И потом, ты же знаешь, я за тебя болею. Ну, до встречи!

Гордин положил трубку и подмигнул Вове. Как, однако, всё быстро меняется в этой жизни. Собственно, в этом, видимо, и состоит её прелесть, в этих бесконечных американских горках, взлётах и падениях, в этой восхитительной непредсказуемости, заставляющей не расслабляться, быть в постоянном напряжении, всегдашней готовности к новым виткам этой странной, уходящей в неизвестность спирали под названием «судьба».

Аптекарев так Аптекарев, чего ему бояться. За материал он в общем-то спокоен. Всё, конечно, показывать не стоит, надо выбрать три-четыре более-менее смонтированные сцены, и достаточно. Всё равно инвестор ничего не поймёт. Материал надо уметь смотреть. Ещё не было дилетанта, который бы что-то понимал в материале.

К тому же, если Аптекареву понравились предыдущие «Поиски», есть опасность, что в этих он может сильно разочароваться. Здесь и романтики поменьше, и юмора, всё пожёстче. Да и снимает он сейчас совсем по-другому, достаточно необычно, преимущественно длинными планами, на сложном внутрикадровом монтаже, ну, и вообще, это принципиально новое другое кино, разве что тема несколько перекликается.

Если «Поиски любви-2» были фильмом ностальгическим, где он вместе с героем первых «Поисков любви», журналистом Воликом, вернулся в его, Волика, юность, в восьмидесятые, то новый фильм, завершающий трилогию, был задуман абсолютно современно, и герои в нём были совершенно новые. Волик, правда, по-прежнему был задействован в нём, но маячил где-то на втором плане, постольку-поскольку новый главный герой картины, студент журфака Саня, работал на практике в газете и набирался ума-разума под его, Воликовым, началом.

В определённом смысле Саня, по сути дела, и был Воликом, равно как и Санина подруга Марина подозрительно смахивала на воликовскую Алину. Был, впрочем, и ещё ряд совпадений.

Так, скажем, ближайший друг Сани, Тоша, точно так же работал в цирке, как и воликовский друг Петюня из «Поисков любви-2», причём был он ассистентом у этого самого Петюни, ставшим уже в этой картине полноценным дрессировщиком Петром Брандовским. Другое дело, что Петюня в прошлом фильме был в общем-то персонажем эпизодическим, а Тоша в новом – одним из главных, и хотя он, в отличие от Петюни, был близорук, носил очки, да и вообще отличался, связь, тем не менее, прослеживалась.

К тому же в одной из сцен «Поисков любви-2» мелькала воздушная гимнастка Тамара Басина, в общем-то проходной персонаж, но настолько полюбившийся Гордину, что в новой картине возникла Регина Ночева, которая, так же как и Тамара, была не просто гимнасткой, но к тому же ещё и бывшей женой клоуна. И Саня, к слову говоря, равно как и когда-то Волик с Тамарой, тоже знакомился с Региной за кулисами цирка, навещая работавшего там друга.

Юра Федорин, с которым Виктор снова после долгого перерыва вместе писал сценарий, активно воевал против всех этих реминисценций, совершенно не понимая и не разделяя гординского стремления к подобным парафразам. Для Гордина же эти уже использованные однажды мотивы были не просто дороги, он, напротив, считал их присутствие в новом, принципиально ином фильме необходимым для, как он выражался, «связи времён».

На самом же деле суть была не только в этом. В «Нескончаемых поисках» он пытался развить то, что только частично, некоторым осторожным намёком затрагивал в предыдущей картине, создавая на экране свой собственный, только весьма поверхностно напоминающий реальный, гординский мир, и оттого так держался за некоторых своих персонажей, этот мир изначально и постоянно населявших.

Что же касается Волика, то эта тема просто стала у них камнем преткновения, из-за которого они опять чуть не разошлись.

Федорин был категорически против его участия, справедливо считая, что никакой драматургической необходимости в присутствии Волика в новом фильме нет и это только запутывает зрителя. Они долго и устало спорили, но Гордин упёрся рогом, доказывая, что именно поэтому, дабы избежать упрёков в их сходности, оба героя и должны быть задействованы одновременно, и в конце концов Юра сдался, и любимый гординский персонаж, умышленно наделённый целым рядом свойственных самому Виктору качеств, остался и в этой картине.

Волик, равно как и исполнявший его роль актёр Николай Добрынин, не только осуществлял собой некую символическую преемственную связь между двумя фильмами, он являлся для Гордина своеобразным талисманом в нынешнем его проекте.