– Нет. Я сочла, что для понимания её личности достаточно того, что я трижды перечитала ее «Дневник», а именно полную его версию, опубликованную «Обществом друзей Башкирцевой».

– Это понятно, но была еще и Колетт Кознье, первая француженка, которая основательно подошла к раскрытию этой незаурядной личности. Она работала в Национальной библиотеке с оригинальными дневниками Марии Башкирцевой, обращалась, что называется, к первоисточнику, а не к сокращенным изданиям. В ее работе много любопытного…

– Опять хотите задушить интеллектом?

«Надо же, как осмелела, – подумалось мне тогда. – И чего я, действительно, распинаюсь!»

– Если помните, это вы завели разговор о Башкирцевой! Я-то пришел сюда погулять с собакой, а не держать экзамен по эрудиции перед студентами, – я поспешно встал и посмотрел на часы. Оказалось, что я проговорил с незнакомкой почти полчаса, и даже не заметил этого.

– Не спешите, прошу вас. Простите мне мою бестактность, я благодарна вам за рассказ. Так чем вас заинтересовала Башкирцева, что нового можно было найти у Кознье?

В действительности спешить мне было некуда, да и собаке нравилось лежать на влажном мелком гравии под скамейкой, полусонно вслушиваясь в нашу болтовню. К своему удивлению я снова послушно присел на краешек скамьи.

– Вы ошибаетесь, я отнюдь не интересуюсь ни жизнью, ни творчеством чуждого мне по духу человека.

– Чуждого?! Но ведь она была умницей, безумно талантливой во всем, да ещё и вашей соотечественницей!

– Да, какая она к черту русская?! То, что она родилась под Полтавой и первые десять лет жила в России, совсем не сделали её русской. К тому же, по крови она на четверть француженка. Свой знаменитый бестселлер она написала по-французски, и в этой книге клялась, что её родина – Ницца. В Россию же они никогда и не собирались возвращаться. Она мечтала жить в Париже, выйти замуж за богатого и знатного француза, быть светской дамой, и желала в жизни только одного – славы! Единственное, за что я уважаю Башкирцеву, так это за её полную искренность.

– И всё-таки не убедили, – воскликнула студентка, – Башкирцева была русской!

– А вы-то откуда знаете русских, чтобы судить? – я почувствовал раздражение и готов был уйти. Вы же только что признались, что о русских имеете смутное представление, боитесь нас.

– Если бы русские умели любить людей так, как Башкирцева, то я бы точно вас не боялась! – в ее глаза ударил луч солнца, и я поразился их фиолетово-голубому оттенку.

– А, может быть, все совсем наоборот? – спросил я.

– То есть?

– Да как вы не поймете, вам по нраву Башкирцева именно потому, что она совсем не похожа на русскую. Она настоящая француженка!

– Я не согласна!

– Отчего же? Она сама писала, что мечтает выйти замуж за наследного принца, стать великосветской дамой, на худой конец герцогиней, нежели просто считаться первой среди мировых знаменитостей. Мама Башкирцевой, пережившая свою дочь на несколько десятков лет, упорно пыталась убедить русского читателя, что Мария всегда мечтала вернуться в Россию, а во Франции она якобы просто училась. Мое мнение – это чистая ложь! Мать тщательно отредактировала дневник Марии, самостоятельно решая, что нужно знать русскому читателю, а что нет. Так что имейте в виду, ваш любимый «Дневник» был подвергнут капитальной тройной цензуре – родственной, французского и русского издателей. Вот ведь как бывает! Если честно, то я и сам до конца не решил, кто в России русский, а кто нет. У нас любят мусолить эту бесконечную тему, а первым столкнулся с ней ещё Иван Грозный, когда задумал отправить на учебу в Европу большую группу детей из богатых русских семей. Представьте, никто из них после окончания учебы в Россию не вернулся! То ли климат у вас лучше, то ли люди добрее… Вот тогда-то и родился в устах царя-батюшки термин «враг народа», и совсем не Сталин его придумал. Может, поэтому Владимир Даль – выдающийся русский иностранец, датчанин по происхождению, составитель русского толкового словаря, и сказал, что русский человек это тот, кто любит Россию, живет в ней, думает по-русски и изучает русскую историю. И Екатерина, великая русская императрица, немка по происхождению, объяснила нам в своих «Записках», что значит быть русским и любить свою родину. Вот она-то и была настоящей русской, даже своему брату запрещала приезжать к ней в гости, полагая, что здесь немчуры и без него полно. А вот ваших Вольтера и Руссо боготворила, хотя во времена её царствования Франция была злейшим врагом России.

– А о Башкирцевой, как я понимаю, – все? – спросила девушка со вздохом.

– Да вроде мне нечего больше добавить, – я пожал плечами.

– Но что-то вас всё же зацепило, если вы копали так глубоко, – девушка хитро сузила глаза.

Я задумался на пару секунд и, вытянув ноги, позволил Мартину забраться мне на колени.

– Кое-что мне действительно показалось любопытным, но только как для историка, ведь я, как вы поняли, отнюдь не являюсь почитателем этой самоуверенной кокотки.

– А что же вас заинтересовало в Башкирцевой как историка?

– Да есть кое-что… – медленно сказал я, сомневаясь, стоит ли продолжать эту неожиданно начавшуюся и надолго затянувшуюся лекцию. «Ну раз так интересуется», – подумал я и продолжил… – Дело в том, что Мария приехала в Ниццу со своей мамой где-то в 1870 году, то есть в год окончания строительства «Шато Вальроз».

– И что?

– Так вот. Её тетя, очень богатая вдова и, в отличие от мамы, довольно некрасивая внешне, купила прекрасный особняк на Променаде. Она, эта тётя Надин, любила в жизни только три вещи – табак, казино и свою племянницу Мусю. Напрашивается вопрос – откуда у младшей сестры мамы Марии Башкирцевой такие деньги? Оказывается, она удачно вышла замуж за старого холостяка, сказочно богатого Фаддея Романова. Через год после свадьбы он скоропостижно скончался, но успел составить завещание, по которому всё его огромное состояние отошло молодой жене. Поползли слухи, что старого алкоголика в момент приступа белой горячки отравили не без помощи одиозного Жоржа – любимого дяди Марии Башкирцевой, который, собственно, ранее и способствовал тому, чтобы дурнушка Надин заполучила богатого мужа. Родственники Романова, в частности, его родная сестра, оспорили завещание, утверждая, что подпись на нем поддельная. Начался процесс, растянувшиеся на долгие-долгие годы. А пока суд да дело, вся многочисленная семья Марии Башкирцевой по линии матери, по фамилии Бабанины, оказалась в Ницце. Дядя Жорж и не только он один, и в Ницце продолжал жить, как у нас говорят, «не по понятиям», так что жалобы русской диаспоры со всего побережья потекли в русское консульство. Дошло до того, что русские семьи во Франции отказывались принимать их в своё общество. Даже родная тетка Марии по линии отца, мадам Тютчева, так же жившая в Ницце, никогда не приглашала к себе никого из семейства Бабаниных. Более того, после переезда семьи в Париж, где Мария успешно училась в лучших артшколах прославленных мужей Франции, она мечтала через русского посланника войти в высшее общество, но и к нему вход для их семьи был закрыт. Мне кажется, до конца жизни Мария так и не поняла, насколько серьезен был процесс против её тети Надин.

Девушка слушала меня очень внимательно, чуть склонив курчавую голову, находясь, видимо, в полном замешательстве от полученных сведений.

– Я этого не знала, ведь в дневнике Марии этого нет, и в комментариях к книге тоже!

– Именно поэтому я вам и посоветовал обратиться к книге Колетт Кознье, вашей соотечественницы. Видимо, её публикация прошла у вас в Ницце относительно незамеченной. Всё, что касалось неприглядного поведения дяди Жоржа во Франции и даже какие-либо упоминания о нем стараниями матери Марии были изъяты из «Дневника». Также оттуда убрали все сведения об отце Марии, Константине Башкирцеве, а ведь ему не позволяли видеться с дочерью, с которой он встретился, когда она была уже почти взрослой. Поэтому можете пофантазировать на досуге, как бы сложилась судьба вашей Марии, если бы тетя Надин в свое время не вышла замуж за богача Фаддея Романова?

– Теперь становится понятно, почему тогда, в конце XIX века, мать Марии не позволила напечатать весь дневник, хотя дочь умерла молодой и очень хотела, чтобы её воспоминания стали достоянием всех и без сокращений, – сказала девушка с сожалением в голосе.

– Наверное, по совокупности этических причин и потому ещё, что мать понимала, какую судьбоносную роль сыграли в жизни ее дочери дядя Жорж и тётя Надин. Если бы не они, Мария вряд ли бы стала такой, какой её узнал и запомнил мир.

– Согласна.

– Так вот, что касается замка Вальроз, продолжил я, – вам как фанатке Башкирцевой, наверное, будет не лишне знать, что ни она сама, ни её многочисленные родственники ни разу не переступили порога этого знаменитого замка. Барон фон Дервиз, как я уже говорил, самый богатый представитель русской колонии, постоянно давал благотворительные балы на православное Рождество. В это время года почти весь русский свет перебирался на южный берег Франции. Можете себе представить, что в Вальрозе перебывали все, кроме Башкирцевых!

– Как же обидно все это слышать! – девушка грустно отвела взгляд.

– Я всего лишь пытаюсь быть объективным. Меня интересуют факты, а не сентиментальные рассуждения пусть и замечательной писательницы о самой себе. Порой самые, казалось бы, постные факты, умело сложенные историком воедино, становятся не менее захватывающими, чем, если бы они вышли из-под пера известного беллетриста, умеющего завораживать читателя своей фантазией.

– Есть конкретный пример или это так, общие рассуждения?

– Ну как же я, да без примера.

Мои слова вызвали у девушки сдержанную улыбку.

– Ну, вот, допустим, такие события, – продолжил я, немного подумав. – Башкирцева скончалась в Париже от чахотки в 1884 году, не дожив до двадцати четырех лет. Тремя годами раньше та же болезнь в Бонне уносит жизнь приехавшей туда на учебу шестнадцатилетней Варвары, единственной дочери фон Дервиза, обещавшей стать знаменитой пианисткой. Петр Григорьевич решает похоронить дочь в России, но, увидев на вокзале цинковый гроб с ее телом, умирает от разрыва сердца. После его смерти «Шато Вальроз» перестает интересовать кого-либо из родственников Дервиза. Его жена возвращается в Москву, где открывает свою частную школу и разрешает всем девочкам из неимущих московских семей по имени Варвара учиться в ней бесплатно. Между прочим, поэтесса Марина Цветаева училась именно в этой школе и посвятила свой первый поэтический сборник памяти Башкирцевой, которую она, как и вы, просто боготворила. Последний раз в «Шато Вальроз» громко играла музыка и запускались фейерверки в марте 1881 года во время посещения дворца великим князем Николаем Николаевичем. В марте того же года, кстати сказать, в Петербурге был убит русский царь-освободитель Александр II. Его единственным желанием на протяжении последних лет жизни было оставить царский трон своему наследнику, второму сыну Александру, а самому уехать на покой в Ниццу с любимой женщиной, морганатической женой княжной Долгоруковой-Юрьевской. Почему именно в Ниццу? Легко догадаться. Во-первых, Александру очень нравился здешний климат, но скорее всего, потому, что в этом месте умер его любимый старший сын Николай, необыкновенный мальчик, пожалуй, самый талантливый из всех Романовых. Кстати, Николай умер тоже молодым, в возрасте 22 лет и тоже от туберкулеза, правда, было это в 1865 году. Жена же Александра II, княгиня Юрьевская после смерти мужа все-таки перебралась сюда с тремя их детьми из Петербурга. Здесь она и прожила всю оставшуюся жизнь на одной и той же, довольно скромной вилле на бульваре Дюбушаж, 10. Вилла эта до сих пор называется «Жорж». Связи никакой, но все равно почему-то неизменно возникают ассоциации с любимым дядюшкой Марии Башкирцевой, порядком начудившего как в России, так и в Ницце, увлекавшегося авантюрными романами и не брезговавшего местными проститутками. А коль скоро часовня в память цесаревича Николая построена тем же русским архитектором, что сделал проект «Шато Вальроз», и из того же материала, у меня возникает предположение, что если бы не трагическая смерть Александра II, павшего от рук террориста, именно «Шато Вальроз» стал бы постоянным местом жительства отставного русского императора! И не пошел бы этот прекрасный дворец гулять по рукам безликих русских банкиров и боливийского богача, а, значит, и университета вашего могло бы здесь и не быть! Хотя при чем тут сослагательное наклонение? Совсем недавно я получил от друзей из Москвы газету со статьей Владлена Сироткина, профессора российской Дипломатической Академии, утверждающего, что и «Шато Вальроз», и дворец «Бельведер» в Ницце согласно купчим разных лет без сомнения могут быть отнесены к собственности российского государства.

– Что же, смелое заявление! Я обязательно поделюсь этим с папой ради прикола, вот он посмеется. Он любитель исторических парадоксов!

– Я считаю, вполне логичное и исторически обоснованное, согласны?

– Предположим, но зачем такой восторг?

– Наверное, вы сумели задеть самолюбие «нового русского», каковым вы меня считаете. Вот, я и попробовал вас немножко подразнить.

– Ну и как считаете, вам это удалось?

– Мы на минуту замолчали, не глядя друг на друга, после чего я тихо сказал:

– Извините, я не ищу здесь собеседников или оппонентов, чтобы скрасить свое одиночество, и поверьте, мне вполне комфортно в собственном обществе! Во всяком случае, спасибо за такой интерес и внимание.

Девушка опять попыталась мне что-то возразить или, возможно, задать очередной вопрос, но я решительно поднялся. Мартин, уловив моё настроение, тоже с готовностью вскочил и бодро засеменил к лестнице. Мы с собакой уже приближались к воротам главного входа по авеню «Вальроз», когда девушка, стуча колесами велосипеда по каменным ступеням, догнала нас и, немного волнуясь, спросила:

– Простите, а если мне вдруг понадобится обратиться за какой-нибудь исторической справкой, можно, я вам позвоню»?

«Долго решалась, если только сейчас догнала нас», – не без удовольствия отметил я про себя.

На сей раз Мартин не обратил на нашу вынужденную собеседницу никакого внимания. Набегавшись по влажной траве, он превратился из шелковистой смешной игрушки в крысёнка на тоненьких грязных ножках с мокрыми висячими усами. Он дрожал всем телом и был таким беспомощным, что, глядя на него, хотелось плакать от жалости. Я перевел взгляд с собаки на девушку и теперь уже более пристально оглядел ее. Роста она была невысокого, а бесформенный крупной вязки свитер, болтавшийся на худых плечах, лишал меня возможности хотя бы попытаться оценить её фигуру. Лицо её, казалось, никогда не знало косметики. «Да, – с грустью подумал я, – они стоят друг друга – мой пёс и французская студентка, вид жалкий, но всегда добьются, чего хотят»!

– Не вижу препятствий, позвоните, если будет необходимость, – ответил я, с трудом пытаясь говорить безразличным тоном. Я вынул из нагрудного кармана куртки свою яркую визитку и протянул ей.

Девушка, удерживая одной рукой велосипед, взяла карточку другой так неловко, что книга, которую она совсем недавно внимательно изучала, выскользнула и упала на мокрый асфальт обложкой вверх. Я нагнулся и поднял ее, страницы намокли, но почти не испачкались. Я открыл её наугад. Фраза в конце страницы была подчеркнута карандашом, и я прочел: «Человек с богатым воображением делает построение с помощью пластических форм. Жизнь охватывает, опьяняет его, поэтому он нигде не скучает».

– Интересная мысль, – сказал я девушке и, протянув книгу, указал на подчеркнутую строчку.

Девушка улыбнулась белозубой улыбкой. «Ну, хоть зубы хорошие», – подумал я про себя.

– Так вас зовут Денис? – произнесла она мое имя, нарочито растягивая «н» больше, чем нужно.

– Да, – бросил я вполоборота, поскольку Мартин уже убежал далеко вперед.

– А меня…

Девушку звали то ли Сара, то ли Клара, я толком не расслышал её последних слов, а переспрашивать не стал. Мне это было совсем не важно….

Обедали мы скромно в маленьком придорожном кафе в Нижнем Симьезе. Я сидел на высоком стуле у барной стойки и ел овощной суп «минестроне». Мартин суетился у моих ног, время от времени получая кусочки отварной куриной грудки, которую по моей просьбе принес гарсон. Стена, в которую упиралась барная стойка, была сплошь оклеена объявлениями. Я бросил беглый взгляд на это разноцветное конфетти желаний и невольно улыбнулся, когда прочел наугад одно из них: «Студентка из России ищет работу: уборка, глажка, готовка». Её телефон был мне ни к чему, поскольку я был вполне доволен работой выносящей мне мозг Лейлы. Солнце клонилось к закату, радужно освещая помещение кафе через изящные витражные окна. Становилось даже чуть жарко от тепла, исходящего от кухни. Меня стало клонить в сон, а Мартин, пресытившись куриной грудкой и согревшись в моих ногах, дремал уже давно, шевеля во сне ушами и подрагивая лапками. Пора было возвращаться к себе в Вильфранш.

Когда Мартин запрыгнул на кожаный диван в моём кабинете и стал скрести лапками мой плед, в комнате было совсем темно, и ветер, влетая легкими порывами в распахнутое окно, шевелил занавеску. На небе уже слабо светили звезды. Пёс энергично лизал мне пальцы на ногах, но дремотное состояние меня не покидало. С улицы веяло теплом и букетом запахов ласкового московского мая. Зазвонил телефон. Ежедневно, ровно в семь вечера, если до этого времени я сам этого не делал, из Москвы звонила бабушка, чтобы справиться о моих делах. Родители моего отца были ещё в полном здравии и не понимали, зачем мне нужно жить на чужбине, когда в России теперь и так всё есть. Мне же не удавалось убедить стариков, что осень и зиму им было бы полезнее проводить со мной на Лазурном берегу, в тепле и дыша морским воздухом. Но незнакомый мир их пугал, для них здесь была чужая земля. Я был не склонен осуждать дорогих мне стариков за их заблуждения. Что поделаешь, если они до сих пор живут прошлым, а по телеку смотрят только канал «Культура». Я с чувством вины снял трубку, но, к своему удивлению, бабушкиного голоса не услышал. Незнакомый женский голос произнёс моё имя, и я не сразу понял, что это был тот самый рыжий «пуделёк». Я надеялся, что вспомню имя девушки, но потуги были напрасны. Она же называла меня по имени так просто и так часто, словно мы были знакомы уже много лет. Я растерялся, причем настолько, что сразу признался, что вечер у меня свободен, и я не возражаю, если она сейчас заедет к нам ненадолго, хотя осознавал, что еще не нагулял аппетита к общению и не испытывал тяги к чему-то большему.

– Как ко мне лучше подъехать? Откуда? А, из центра? Со стороны вокзала? Тогда лучше не вдоль берега, а сразу на Mont Alban. Да, да, Rue Barla, затем Corniche Andre de Joly и Moyenne Corniche. Только не промахнись, как только на перевале закончится Ницца, нужно сразу вниз, на Villefranche-sur-Mer мимо теннисных кортов, потом налево на авеню du Soleil d’or. Моя стоянка напротив виллы «Yildiz».

Я положил трубку.

– Ну, вот, Мартин, твоя новая подружка уже едет к нам, – сказал я, почти осязая, как тягостное сознание малодушия снова овладело моим полусонным настроением.