Очерк I. «И дается им корм и питье царское и конской корм…»: как решались проблемы снабжения московских ратей «классического» периода

Американскому генералу О. Брэдли приписывают фразу: «Любители изучают стратегию, профессионалы изучают логистику». В этих словах кратко, но емко выражена вся квинтэссенция современной войны, начало истории которой можно отнести ко временам позднего Средневековья – раннего Нового времени, когда военное дело снова, как это было в древности, стало превращаться из искусства в науку. И в этой новой военной науке проблемам снабжения, точнее, способам их решения изначально отводилось немалое (и постоянно растущее) значение. Характеризуя значимость военной логистики, русский генерал-интендант Ф. К. Затлер писал в 1860 г., что «надобно удивляться, что продовольственная часть, столь важная в военное время, единственно от которой зависит часто успех или неуспех войны, остается до сих пор в таком забвении. Читая военную историю, много встречается вопросов, от чего такой-то главнокомандующий не воспользовался одержанною победою или не сделал такого-то движения, а ответа не находим нигде. Если б военные историки более обращали внимание на продовольственную часть и при описании сражений объясняли, сколько солдаты имели в ранцах сухарей пред сражением, в каком расстоянии были в то время провиантские транспорты и откуда они наполнялись, то, может быть, разъяснилось бы многое, что теперь темно…»^[4]

Ничего необычного в таком отношении профессионалов к логистике нет. Напротив, надо удивляться тому, что в исторической литературе изучению этого вопроса уделяется крайне недостаточное внимание, и с этим невниманием связан целый ряд несуразностей и несообразностей в освещении вопросов военной истории и Средневековья, и раннего Нового времени, а хоть бы и в вопросе о численности армий того времени. Но, прежде чем заняться вплотную анализом русской военной логистики конца XV – начала XVII в. и теми способами, какими решали проблемы снабжения полевых армий русские воеводы и дьяки, немного теории и цифр. Характерной чертой военной («пороховой») революции позднего Средневековья – раннего Нового времени стало существенное увеличение численности армий – полевых прежде всего. Там, где раньше действовали сотни, в лучшем случае тысячи воинов, теперь мы видим, что в кампании участвуют десятки тысяч конных и пеших бойцов с соответствующими обозом и поголовьем строевых и обозных лошадей и волов. И если раньше войско в 10 тыс. ратных почиталось как нечто экстраординарное, необычное, выходящее за рамки привычного, то теперь это стало нормой, и отнюдь не редкостью были и более крупные полевые армии.

«Массы давали решительный исход делу», – писал об этом времени известный немецкий военный историк Г. Дельбрюк^[5], и эта закономерность была прекрасно осознана и королями, и их военачальниками эпохи раннего Нового времени. Отсюда и их стремление снарядить на войну возможно большее количество конницы и пехоты, непременно с сильной артиллерией – этим новомодным средством ведения войны и одним из важнейших залогов победы в ней. Но вот беда – вся эта масса людей и животных хотела есть и пить, причем животные даже в большей степени, нежели люди, ибо можно воздействовать на совесть, честь, чувство корпоративной этики, наконец, использовать меры дисциплинарного воздействия для того, чтобы рядовой боец согласился потерпеть еще немного, еще чуть-чуть в надежде на то, что ему или выплатят причитающееся денежное и кормовое жалованье (в среднем 1 кг хлеба, 0,5 кг мяса и желательно столько же овощей в день, не говоря о ежедневной выдаче 1–2, а то и более, литров пива или вина – это и лишние калории, и к тому же явно полезнее воды, потому как далеко не всегда она чистая, ключевая), или же разрешать компенсировать причитающееся по договору, но невыданное, «силным иманием» – попросту говоря, грабежом и насилием. Но на лошадей и волов эти меры не действовали, и без регулярной выдачи фуража и гарантированного водопоя они начинали умирать как мухи. А фуража лошадям нужно было немало – каждая лошадь потребляла в день (в среднем) или 25 кг травы, или же, к примеру, 2–3 кг овса, 4–5 кг сена и 2–3 кг соломы.

Легко посчитать, сколько потребуется провианта и фуража на армию, предположим, в 5 тыс. конницы (учитывая, что на 4–6 всадников нужна как минимум одна пароконная повозка с возницей) и 15 тыс. пехоты (на каждые 10 пехотинцев опять же пароконная телега и возница), не забыв при этом, конечно, про артиллерийский парк с его служителями. Безусловно, можно было, конечно, положиться на старый добрый принцип «война кормит войну», а также и на то, что, как писал все тот же Г. Дельбрюк, в XVI в. «хозяйственное управление упрощалось тем, что каждый солдат сам должен был заботиться о своем вооружении, одежде и коне», равно как и «продовольствие войска также в значительной мере предоставлено маркитантам»^[6]. Однако то, что оправдывало себя в те времена, когда армии были небольшими, сейчас все чаще и чаще давало сбои. Многочисленные армии, проходя по местности, опустошали ее, подобно прожорливой саранче, и не важно, чья это была территория – своя или же чужая, и чем больше была армия, тем сильнее было опустошение. Как долго в таком случае поселяне и горожане могли кормить марширующие через деревни и города войска – вопрос более чем риторический. Осознание этого факта постепенно, вкупе с другими обстоятельствами, привело к перестройке системы снабжения полевых армий Нового времени.

Как обстояло дело с организацией снабжения армии в походе на Руси? С легкой руки имперского дипломата и мемуариста С. Герберштейна в литературе и общественном мнении утвердились представления о крайне непритязательном и неприхотливом воине-московите, ведущем в походе образ жизни, которому позавидовали бы даже спартанцы. Как следует из описания имперца, московит без проблем бивакировал в чистом поле и довольствовался незамысловатой похлебкой из толченого проса, сдабриваемой по возможности чесноком или луком (и если она была, то кусочком свинины). Столь же скромным в удовлетворении своих естественных потребностей в пропитании предстает из описания Герберштейна и преданный друг московита – его боевой конь^[7]. Любопытно было бы, конечно, узнать, кто (или что) был источником для барона в данном случае, откуда он узнал такие подробности военной повседневности московских служилых людей 1-й четверти XVI в., ибо очевидно, что сам Герберштейн не участвовал в походах русского войска и не стоял вместе с ними на бивуаках. Да и вообще вся тональность этого описания наводит на подозрение, что мемуарист тем самым стремился подчеркнуть варварскую природу московитов – этих «детей природы».

Однако сейчас нас больше интересует другой аспект этого рассказа – из Герберштейнова описания логически вытекает соображение, что войско великого князя Московского не нуждалось в громоздких обозах (впрочем, сам Герберштейн так и пишет, что в предпринимаемых походах московиты действуют быстро^[8]) и, в отличие от наемных армий Запада, на походе легко могло обойтись только местными ресурсами. Так ли это было на самом деле? И как решали московские власти проблемы военной логистики, которые, несомненно (вопреки утверждению Герберштейна), стояли перед ними как во время подготовки к кампании, так и во время самого похода?

В отечественной литературе проблемы военной логистики применительно к эпохе позднего Средневековья – раннего Нового времени (это касается более ранних времен), к сожалению, практически не рассматривались (впрочем, как и многие другие аспекты не «истории битв и сражений», а собственно истории военного искусства и военного дела – того, что в западной военно-исторической литературе именуется warfare). Почему так произошло (притом что для советской историографии с ее господством марксистской научной парадигмы внимание к материальной составляющей войн было бы более чем логичным) – ответ на этот вопрос, пожалуй, может составить предмет отдельного исследования. Пока что в порядке гипотезы можно предположить, что, с одной стороны, такое невнимание связано с тем, что проблемы изучения особенностей развития русского военного дела в отечественной историографии никогда не входили в число первостепенных (о чем мы уже писали выше), причем это касается как гражданских историков, так и, как это ни странно, военных (последних больше интересовала «история битв и сражений», но не история военного дела).

С другой стороны, серьезные трудности для изучения вопросов, связанных с военной логистикой, тем более применительно к Средневековью и раннему Новому времени, создавала плохая, если не сказать более того, сохранность источников, прежде всего актовых материалов и делопроизводственной документации. Нельзя сказать, правда, что необходимой информации нет в принципе – на страницах летописей, в актовых материалах 2-й половины XV – начала XVII в., в остатках приказной документации, в разрядных книгах (прежде всего частных) необходимый минимум информации есть. Но для того, чтобы его найти, необходимо в буквальном смысле слова перелопатить горы литературы и документов, с тем чтобы извлечь из них крупицы нужных сведений и затем, подвергнув их анализу, выстроить в итоге более или менее непротиворечивую картину изучаемого явления.

Так или иначе, но в итоге, хотя вопрос о необходимости серьезного изучения проблем военной логистики и был поставлен полтора столетия назад, по прошествии стольких лет воз и ныне остается на прежнем месте. Можно лишь с печалью констатировать факт неразработанности темы (подчеркнем – применительно к рассматриваемой эпохе, не говоря уже о более ранних^[9]). Между тем хотя бы самое общее представление о тех трудностях, которые возникали и которые приходилось решать в ходе организации снабжения войск всем необходимым во время военных кампаний позволяют попутно ответить на ряд важнейших вопросов, связанных не только с историей русского военного дела (например, составить более или менее реальное представление о действительных размерах государевых ратей, и не только в рассматриваемый период), но и с историей политической, экономической и пр. Попутно отметим, что в современной западной историографии вопросы военной логистики (или логистики на войне) получили не в пример большее освещение и могут считаться отдельным направлением военно-исторической науки, давно и плодотворно разрабатываемым. Простое перечисление работ, больших (монографии и сборники статей) и малых (отдельные статьи), займет, пожалуй, не одну страницу^[10]. И именно там, а не в России были сделаны первые попытки рассмотреть логистические проблемы применительно к русскому военному делу конца XV–XVI в.^[11] В этом очерке мы попытаемся едва ли не впервые в современной отечественной военно-исторической литературе рассмотреть проблемы русской военной логистики эпохи позднего Средневековья – раннего Нового времени, эпохи формирования и развития централизованного Русского государства и военной (или, если вести речь именно об этом времени, «пороховой»^[12]) революции.

Отправной точкой, от которой мы начнем наш рассказ, будет определение примерных размеров некоего физиологического минимума «корма» (название условное, поскольку говорить о централизованном снабжении, согласно определенным, утвержденным властью нормам, говорить применительно к рассматриваемому времени еще преждевременно), который должны получать ежедневно ратники и кони для того, чтобы компенсировать если не полностью, то хотя бы большую часть ежедневного расхода энергии (не говоря уже о том, что не стоит забывать и о «статусном» потреблении, весьма далеком от физиологического минимума) и тем самым сохранить боеспособность. При этом, учитывая, что энергетическая ценность этого минимума не менялась на протяжении столетий (поскольку физиология людей и коней на протяжении этого времени радикальным образом не менялась), имеющиеся сведения можно, на наш взгляд, экстраполировать и на другие времена, равно как и заимствовать недостающие данные оттуда применительно к рассматриваемому периоду.

Начнем с лошадей, поскольку подвижность и ударная мощь армии в эпоху Средневековья и раннего Нового времени (да и позднее тоже) во многом определялась качеством строевых и обозных лошадей, и в первую очередь их способностью переносить дальние переходы и скорые марши, неся на себе всадника, вьюк или же тянуть воз с поклажей. Сила же и выносливость лошади зависела от того, чем и как ее кормить. И снова стоит вспомнить недобрым словом Герберштейновы «Записки о Московии», из которых как будто следует, что татарские кони, на которых в XVI в. ездила большая часть русской конницы, были крайне непритязательны к качеству и количеству фуража («малорослые, но крепкие, [одинаково] хорошо переносящие голод [и работу] и питающиеся ветками и корой деревьев, а также корнями трав, которые они выкапывают и вырывают из земли копытами»^[13]). Однако сохранившиеся документы и актовые материалы позволяют утверждать, что такое описание не вполне соответствует действительности (тем более что тебеневка далеко не всегда могла решить проблему прокорма лошадей – как, например, зимой 1534/35 г., когда русской рати, посланной в Литву, пришлось действовать в сильные морозы и обильные снега^[14]). И русские лошади (впрочем, и татарские тоже) все же получали несколько иной корм в качестве фуража, причем его, фуража, характер существенно различался в зависимости от времени года.

Несколько выдержек из документов того времени. К примеру, в октябре 1502 г. Иван III наказывал приставу Федору Васильеву сыну Далматову, сопровождавшему крымских послов, «корм давати послом на станех» (то есть, выходит, на один день) по следующей «норме» – «на десять лошадей острамок сена да четверть овса» (обращает на себя внимание тот факт, что татарские лошади должны были получать овес и сено, а не довольствоваться подножным кормом)^[15]. Для сравнения – в 1591 г. «сметой, што надобети лошадем монастырским овса» Иосифо-Волоколамского монастыря предписывалось лучшим лошадям выдавать ежедневно на 10 голов все те же четверть овса и острамок сена^[16]. То есть ежедневная сутодача фуража на «строевого» (не рабочего) коня составляла порядка 4–5 кг овса и 6–8 кг сена, и выдавать ее должны были в течение «7 месяцов, с октября с 1-го дни да до месяца мая 1-го дни»^[17]. Любопытно, что и в петровское время армейскими артикулами было предусмотрено, чтобы драгунский строевой конь получал в течение полугода (остальные полгода кони находились на подножном корму) 6 четвертей овса и 90 пудов сена^[18]. Дневная норма при этом составляла около 4 кг овса и 8 кг сена (при этом необходимо иметь в виду, что среднестатистический драгунский конь того времени, времен Петра I, практически ничем не отличался от тех коней, на которых ездила основная масса русских детей боярских 2-й половины XV–XVI в.). И при переводе на подножный корм проблема обеспечения конского поголовья все равно сохраняется. Опыт показывает, что при выполнении легкой работы (таковой считался обычный дневной переход в 35 км) 300–350-килограммовая лошадь (а именно такие лошади составляли основу русской конницы в рассматриваемый период) нуждалась примерно в 30–35 кг хорошей травы ежедневно, а при переходе в 60 км (средняя работа) – уже в 45–50 кг^[19]. Легко посчитать, сколько потребуется в день фуража для конной армии в 10–15 тыс. ратных, если каждый из них будет одвуконь, и добавив к этому числу еще обозных лошадей.

Сохранившиеся сведения позволяют также составить представление о размерах физиологического минимума и для ратников. Для XVIII в. общепринятая годовая норма зерна на душу (имеется в виду взрослый мужчина – работник) равнялась 24 пуда или, в пересчете на калории, 3200 ккал в день. С учетом же расходов на прокорм скота и продажу зерна на рынке «норма» падала до 18 пудов на душу или даже ниже, что в переводе на калории составляло 2100–2400 ккал/сут. Отечественный историк Л. В. Милов, который привел эти цифры, отмечал далее, что «годовая потребность в зерне для крестьянина в три четверти – это суровый режим очень скудного питания (выделено нами. – В. П.), жесткий режим экономии…». При этом, продолжал он, «для XVIII–XIX столетий такая норма (но только для питания) была общепринятой. Она была принята в армии, она же фигурирует и в научной литературе на XIX в. …»^[20]

Можно ли попытаться найти некие усредненные показатели размеров «пайка» для служилого человека, к примеру, на XVI в.? Любопытные сведения на этот счет сохранила Литовская Метрика. Так, в 1562 г. великий князь Литовский пожаловал двух московитов, «перелетевших» на его сторону, своим «кормовым» жалованьем. Его размер составил (на каждого) по бочке жита, бочке солода, 2 корца крупы, 2 корца гороха, пуд соли, полть свиного мяса на квартал и дополнительно к этому деньгами на свежее мясо, рыбу и сукно – 4 копы грошей (240 грошей) на год^[21]. В аналогичном случае спустя четыре года другим четырем московским перебежчикам было обещано аналогичное кормовое и денежное жалованье – на квартал бочку жита, бочку солода, полбочки крупы, полбочки гороху, свиная полть, пуд соли и на рыбу со свежим мясом копу грошей^[22]. Зная примерный объем и вес бочки и корца жита и крупы, можно предположить, что в таком случае дневной «паек», обещанный от великокняжеского «скарба» каждому московскому сыну боярскому, равнялся примерно 1 кг ржи, четверти килограмма крупы, столько же гороху, несколько меньше полфунта свинины и 20 г соли. Калорийность такого «пайка» составила бы в таком случае примерно 4,5 тыс. ккал/сут.

Делопроизводство московских приказов столь подробных росписей выдачи «корма», к сожалению, не оставило. Из сохранившихся документов можно лишь представить примерные размеры хлебного жалованья (как, например, в 1578 г. в ливонских крепостях стрельцам и казакам полагалось «на месяц по осмине человеку ржи…», или чуть больше 1 кг ржи, то есть те же самые 24 пуда в год^[23]) и дополнительного «приварка» (в уже упоминавшемся выше наказе Ивана III посольскому приставу Федору Далматову указывалось, что надлежит выдавать «на станех» (то есть ежедневно) «татаром царевым Менли-Гиреевым людем, девяти человеком: тушу баранью, да полгривенки соли, да ставец заспы…»^[24] Другой пример – в октябре 1591 г. стрелецкий голова Иван Кашкаров получил из Стрелецкого приказа предписание выступить из Астрахани в Москву на «немецкую службу» (на войну со шведами) со своим приказом конных стрельцов. По дороге в городах Темникове и Кадоме стрельцам Кашкарова надлежало «поопочинуть день пять или шесть», взяв на месте «корму» из расчета «на десять человек по полуосмине круп, по полуосмине толокна…»^[25]. Но если предположить, что служилые люди должны были к этому казенному «приварку» добавлять свой собственный хлеб/сухари, то мы выходим на ежедневную «норму» примерно в 4 тыс. ккал. И с достаточно высокой степенью уверенности можно предположить, что эта «норма» применима не только к XVI в., но и к более поздним, и к более ранним временам.

Безусловно, подчеркнем это еще раз, применительно к XV–XVI вв. (и тем более к XIII–XIV вв.) вести речь о некоем «стандартном» «пайке», который должен был непременно получать служилый человек в походе, было бы преждевременно. Однако это вовсе не означает, что он должен был довольствоваться той самой Герберштейновой пустой похлебкой из толченого проса и воды на протяжении всей кампании, которая могла длиться месяцами и включать в себя и долгие переходы, и набеги, и «прямое дело»^[26]. И как полуголодный ратник должен был биться в таком случае с неприятелем «лучным и вогненным боем» и «ручным сечением»?