Кровь, престиж и наездники

В прошлой главе я упоминал, что не уважить гостя соответствующими его уровню подарками считалось для черкесского уорка страшным позором, который мог поставить крест не только на репутации, но и на социальном статусе хозяина, как в случае проявления трусости в бою. Это означало социальную смерть, что в традиционном обществе было равносильно смерти физической. В противоположность ей смерть в бою являлась верхом престижа, поскольку считалось позором дожить до седых лет. В поход черкесы брали с собой специальное полотно, в которое заворачивали умерших перед захоронением. Попасть в плен считалось страшным позором. Русские военные отмечали, что черкесы часто дрались с остервенением даже там, где в этом не было никакого смысла. Этикет требовал от них ценою жизни вытащить с поля боя погибшего соотечественника и передать его родственникам либо захоронить. Целые отряды погибали, пытались отбить умерших, но если атака не удавалась и мёртвые оставались в руках врага, то их тела старались выкупить старшие. В менее гуманные ранние годы Кавказской войны могли и отрезать голову, лишь бы было что захоронить. Потому черкесы носили на лысой голове тонкую косичку на затылке – так удобнее было её унести, привязать к седлу. Также отрезали голову убитого врага – считалось, что она приносила удачу, захороненная во дворе дома. Среди причерноморских черкесов такой обычай был распространён до самого конца Кавказской войны.

Если черкес в бою терял оружие, то это явная смерть, поскольку пути домой ему с таким позором не было. Оружие имело сакральный статус, его не разрешалось трогать без разрешения хозяина. Вынимать оружие без цели и только ради угрозы считалось позором. Обнажил клинок – заверши дело. Что касается вообще наездничества, оно было делом дорогостоящим. Черкесские породы лошадей на Кавказе ценились, а полноценный военный костюм уорка – панцирь – мастера могли выделывать до двух лет, и цена его порой равнялась целым конским стадам. Он представлял собой кольчугу, в которой могло быть до 25 000 колец. Панцирь закрывал тело и помещался в ладонях при снятии. Секрет его изготовления считается утерянным, современные реконструкции всего лишь его скромная копия. Ко всему прочему анатомия черкесской лошади и задачи переходов по пересечённой местности выработали особый вид черкесского седла «уанэ». Оно было высоким, с выемкой для хребта местной породы лошади, и набитым мягким пухом, который собирали с козьих стад или, по информации мастера-шорника Айдамира Патокова из Майкопа, набирали на лежбищах зубров в горных верховьях. Благодаря этому седлу всадник казался игрушечным, как бы сидящим на башенке на спине коня. Такое седло всадник использовал как подушку ночью. К крупу привязывали специальные кожаные мешки, в которых хранили вещи. Если требовалось пересечь реку, их надували и крепко затыкали отверстия с двух сторон так, что получались поддерживающие всадника на плаву бурдюки.

К снаряжению требовалось иметь черкеску с газырями, пороховницей и натруской. Газыри размещались на груди с обеих сторон, высотой до 10 сантиметров, всего от 16 до 24 штук. «Хьэзыр» (газырь) переводится с черкесского языка как «готовый». Это фактически готовый патрон. Вниз загонялся войлочный пыж, далее засыпали отмеренное количество пороха и закрывали пулей, завёрнутой в промасленную тряпочку. Поэтому на боевой черкеске газыри закрыты не серебряным колпачком, как на парадной, а заткнуты тряпкой. В бою черкесы вынимали готовый снаряд и быстро заряжали им ружьё. Если же патроны заканчивались, в разгар боя делали новые, обрывая концы рукавов и полы черкески для обёртки пули. Рваная черкеска считалась признаком бывалого воина. В XIX веке, когда романтизированная в русской классической литературе Кавказская война стала модной в Российской империи, кавказские офицеры приходили на балы в Петербурге в рваной черкеске. Иногда и с перхотью (паршой) на плечах – тоже признаком бывалого воина. Черкесы брили голову налысо, оставляя лишь косичку на затылке, но бритьё насухо в полевых условиях вызывало раздражение кожи – отсюда и перхоть.

Порох черкесы покупали у турок, как и металл для отливки пуль. В годы блокады Черноморского побережья население научилось выискивать использованные пули в местах прошедших боевых действий, а порох готовили сами. Он хоть и был отвратительного качества, но использовался на крайний случай. Один из способов получения пороха – кипячение до выпадения нитрата калия в сильной щёлочи, получаемой из берёзового и тополиного пепла, до его кристаллизации. Основу для селитры (нитрата) к такой смеси обычно брали из сорной травы, что растёт на глинистых почвах, например мари амброзиевидной, которую ели в голодные годы после Кавказской войны. В период дефицита пули могли делать из камня и даже самшитового дерева, поскольку их нужно было много. Типичный черкесский всадник носил за поясом два пистолета и ружьё через плечо в чехле. Долгое время ружья и пистолеты были самые примитивные, кремниевые, и лишь к концу войны в 1850-е годы европейцы контрабандой ввезли к черкесам более серьёзные варианты, вплоть до барабанных револьверов. Появление среди черкесов нарезного оружия во второй четверти XIX века сделало бесполезными до того непробиваемые панцири черкесских уорков, что не только изменило ход войны, но и привело к ожесточённым стычкам знати и крестьян, которые теперь оказались на равных с точки зрения огневой мощи. Правда, способ пробить панцирь знали и раньше, ему успели выучиться у черкесов и казаки. В ствол одного пистолета засыпали длинные иглы, а второй заряжали пустым порохом. Дымный выстрел порохом дезориентировал всадника, и пока он думал, что нападающий перезаряжается в облаке дыма, наступал с целью ударить шашкой. В этот момент, подпустив того поближе, нападающий выстреливал из пистолета иглами, которые прошивали кольца панциря и поражали вооружённого всадника.

В бою черкесы после первого выстрела всегда бросались с шашками. Это уникальное рубящее оружие считается сегодня одним из сильнейших в мире. По одной из версий, прототипом шашки был нож для рубки лозы, само название которого – «сэшхуэ» – переводится с черкесского языка как «большой нож». Более лёгкое и сильное оружие заменило классическую саблю в XVII веке, а с приходом на Кавказ российских войск шашка вошла и в их обиход. За ней пришли в русский и казачий обиход черкеска с буркой, как удобное боевое одеяние. Для крайних случаев в бою использовался кинжал, который у причерноморских черкесов имел свою особенность – укороченную форму.

Так проходила жизнь черкесской аристократии – в набегах и добыче славы. И чем дальше по расстоянию предпринимался поход, тем большую славу приобретали его участники. Разница в методике походов заключалась в том, что ограбление своих соплеменников внутри общности регулировалось намного большим количеством ограничений, чем ограбление соседнего народа. Открытый грабёж в соседнем ауле или даже среди своих крестьян считался недопустимым. Однако если такой грабёж совершался умело и железных доказательств причастности к нему представить не могли, то такой человек считался очень ловким и удачливым, чем вызывал уважение в обществе. Неприкосновенными считались купцы и путешественники, но им требовалось иметь защиту какого-либо уорка или князя, который покровительствовал им. Но в этом случае существовала угроза стать жертвой кровной мести со стороны враждебной покровителю семьи. В случае угрозы военных действий этические ограничения и вовсе становились минимальными.

Всадники проводили в походах примерно полгода – весной и осенью, и эти периоды характеризовались как сезон наездников. Такой выбор сезонности связан с необходимостью помощи в сборах урожая летом и опасностью походов в обширные степи Кубани зимой, когда погода в этих местах особенно нестабильна. Но бывали и исключения. Например, убыхи сочинского региона ходили в походы на Грузию и Абхазию именно зимой с использованием лыж, а проживавшие в Средние века вдоль восточных берегов Азовского моря черкесские общества ждали замерзания пролива для походов в Крым. У горных черкесских обществ шапсугов, убыхов и абадзехов, в отличие от равнинных черкесов, развился пеший способ походов, связанный с ограниченными возможностями разведения лошадей в условиях горной местности. И у него была своя сезонность, отличная от равнинной.

Среди предков причерноморских черкесов было развито морское пиратство, как и у их соседей убыхов. Оно напоминает тактику викингов и русских отрядов раннего Средневековья и вообще свойственно обществам на стадии военной демократии. Черкесы строили небольшие, узкие и лёгкие суда, называемые греками «камарами», то есть «крытыми лодками». Лодки черкесов были длинными, узкими и плоскодонными, вмещали от 30 до 120 человек. Нос лодки украшала деревянная резная скульптура с головой барана или горного козла. По своему строению они очень похожи на античные пиратские лодки Средиземноморья, на которых дальние предки черкесов грабили древних греков на черноморских берегах на несколько тысячелетий раньше. Их мобильность и скорость позволяли пиратам оперативно передвигаться и уходить от погони громоздких кораблей, скрываясь в узких долинах рек, недоступных для преследователей. Обычно такие лодки всегда лежали наготове в ближайших прибрежных кустах.

В Средние века пиратство на Чёрном море процветало не хуже, чем в античные времена, и при этом расширилось. В основном пиратством занимались выходцы из горно-прибрежных общин, которые расширили пиратскую зону в Азовское море, где соревновались в этом деле с генуэзцами и венецианцами. Самым лакомым куском считался Керченский пролив, где нередко стороны вступали в конфликт, но это никого не останавливало. Выгода от пиратства за один удачный выход в море покрывала годовой расход на это ремесло. Новые хозяева Чёрного моря с XV века – турки и крымские татары – также страдали от черкесского пиратства. В 1572 году итальянец Винченцо ди Алессандро писал, что черкесы ограбили весь южный турецкий берег Чёрного моря и взяли в осаду Трабзон, откуда увели множество пленных ради богатого выкупа. Примерно в те же годы современники отмечали многочисленные нападения пиратов на прибрежные земли в Западной Грузии. Пиратство на побережье было распространено вплоть до первой половины XIX века, когда его начали активно пресекать российские военные суда, державшие блокаду берега.

По данным историка Асланбека Марзея, во время набегов или дальних переездов черкесы пользовались природными ориентирами, и для них являлось нормой идеальное знание дорог. Опытные всадники, как правило, очень хорошо знали розу ветров в своей местности и понимали, с какой стороны дует ветер в тот или иной период года. В холодное время на курганах отмечали южную сторону по талому снегу или щупали сухими тёплыми руками муравейник, северная сторона которого была всегда более влажной. В ночное время главным указателем служила Полярная звезда или Млечный Путь, чьё название при переводе с черкесского на русский язык звучит примерно как «путь прогона лошадей». Иногда путь определяли по созвездию Большой Медведицы, а время суток прикидывали по созвездию Лиры. Примечательно, что в туманное время партии конников выстраивались друг за другом, ведомые знающим дорогу вожаком. Чтобы не потеряться, всадники использовали кремень, о который выбивали искры, указывающие в тумане дорогу между ведущим и замыкающим. Наездничество пользовалось популярностью и на праздниках. На свадебных скачках принимали участие подростки и юноши от 12 до 16 лет – это всё было для них. Владельцы лошадей сами отбирали мальчиков так, чтобы соблюсти баланс умений всадника и качеств лошади. Скакали юноши в одних рубахах и штанах, а для лошади вышивали красное или жёлтое покрывало. В XIX веке скачки с молодыми людьми были настолько эмоциональными, что дело порой доходило до несчастных случаев – где-то упал с коня, где-то неудачно задели. И так свадьбы перетекали в похороны, а учитывая обширное народонаселение – процесс этот длился без конца.

По словам черкесского общественного деятеля XX века Пшемахо Коцева, советская коллективизация и продовольственные ограничения привели к катастрофическому сокращению поголовья лошадей на Северном Кавказе, а с ними и к отмиранию всаднической традиции. Это была уже вторая волна сокращений. Первая, по словам польского наёмника и исследователя Теофила Лапинского, случилась на последних стадиях Кавказской войны с активизацией боевых действий. Однако и после 1930 года в хозяйствах Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии продолжали действовать мощные коннозаводческие фермы, которые отчасти сохранили некоторые традиции. Например, зимой 1935 года всадники на кабардинских лошадях совершили горный переход в 3 000 километров вокруг Кавказского хребта.

Сегодня возрождение культуры наездников носит очень ограниченный характер. Лошадь стала скорее роскошью, чем средством передвижения, и содержание её могут позволить себе лишь очень обеспеченные люди, каких на бедном Северном Кавказе немного. Периодически такие владельцы собираются и проводят конные переходы, как правило, с равнины, через горы, к морю. Такие мероприятия, обставленные традиционными праздничными элементами, стали частью культурного этнотуризма в регионе.

Ещё один важный фактор устройства набеговой системы заключается в том, что для князей и уорков считалось позорным заниматься крупной торговлей и духовными делами, быть трусливым, скупым или жадным. Обычно торговые и духовные стороны жизни брали на себя крестьянские старшины или просто свободные крестьяне, армянские, еврейские и турецкие торговцы, эфенди. Но духовные лица всё равно вступали в ряды всадников, когда поход касался борьбы с неверными. Они надевали белую чалму и ездили на лошадях игреневой масти, а на последних этапах Кавказской войны и вовсе могли вести за собой всадников. Духовное дело интересовало знать лишь с точки зрения взаимоотношений с Османской империей, остальное воспринималось как трусость, как и жизнь в укреплённых домах, что привело к отсутствию сколь-либо основательных сооружений у черкесов. Сакля часто строилась из веток и камыша так, чтобы её не жалко было покинуть и сжечь в случае подхода врага. Исключением были дома богатых убыхских и абазинских владельцев на Мзымте и в верховьях рек Сочи и Шахе, построенные капитально из дерева или камня под мощным культурным воздействием Османской империи. В обычной сакле было два входа: для поддержания традиции избегания, проветривания против болезней и чтобы беззащитные жители аула могли быстро уйти через чёрный ход. Черкесские всадники презирали службу во внутреннем пространстве. Потому провалился турецкий план найма на службу в гарнизон в Суджук-кале (ныне Новороссийск) черкесских уорков. Они попросту уходили из крепости. Отношение черкесов к богатым каменным домам хорошо показано в истории, случившейся в Екатеринодаре в 1900 году. Тогда два брата из богатейшего семейства черкесских армян Богарсуковых построили великолепный дом-дворец для патриарха семьи Никиты Богарсукова. Ныне в нём находится Историко-археологический музей-заповедник имени Фелицына. На открытие дома Никита пригласил черкесских кунаков, в том числе некоего Хакуя из бжедугской черкесской верхушки. Выходцы из рода Хакуев являлись почётными держателями походного флага своего народа в черченеевском колене бжедугского черкесского общества. Во время экскурсии по дому Хакуй с сарказмом спросил Никиту Богарсукова, имевшего черкесское имя Меджлыш, о том, где находится в доме комната без окон, где хозяин мог бы спрятаться от смерти. Ибо будет очень обидно потерять такую красоту, которую он тут себе настроил. Никита Богарсуков отшутился, что такого инженера мир ещё не родил, и предпочёл больше не устраивать таких экскурсий. С точки зрения этикета, это был серьёзный укол.

Вопрос интерпретации набегов сложный и определяющий в изучении кавказских народов, а потому он давно и прочно расколол научное сообщество на два радикально противоположных направления, которые по-разному трактуют смысл черкесской набеговой системы. Одна из научных школ считает, что черкесское хозяйство было слабым, люди жили бедно, а потому набеги и работорговля были единственным способом пропитания, прибыли и достатка. Такая точка зрения встречается у российских региональных историков.

Другая научная школа считает, что черкесское общество было вполне самодостаточным, с богатым, развитым и гармоничным хозяйством, а в набеги черкесы ходили благородно и только ради славы. Безусловно, работорговля была позорным явлением черкесской истории, какой она является для очень многих человеческих обществ на определённой стадии развития. Черкесия тех лет – разрозненная земля, застрявшая в эпохе переселения народов, в которой нет взаимодействия сословий и территорий, государственных институтов. В ней отсутствовали моральные и правовые барьеры перед торговлей своими же людьми. Точно так, как это было и на Руси вплоть до консолидации Московского княжества при Иване Грозном. Да и крепостное право рубежа XVIII—XIX веков в Российской империи мало чем отличалось от рабовладения. Ужесточились набеги лишь во время активной фазы войны, как ответ на репрессии со стороны Российской империи. Такая точка зрения распространена среди национальных историков Кавказских республик. Однако в последние годы всё большее число учёных-кавказоведов отходит от крайностей этих точек зрения. Работы приобретают более взвешенный усреднённый взгляд, основанный более на источниках и принципе историзма, а не эмоциональном или идейном изучении этнографии и истории края исходя из личных предпочтений исследователя.

Не менее бурные дебаты в разных научных школах вызывает интерпретация самой Кавказской войны. Российская академическая наука считает правильным наименование «Кавказская война», впервые упомянутое в трудах царского военного историка Ростислава Фадеева в XIX веке. Правда, непонятно, почему книга называлась «Шестьдесят лет Кавказской войны», если изначально автор датировал её 1817—1864 годами. Первая дата связана с началом генералом Ермоловым активных боевых действий в горах Кавказа с прорубанием просек в густых лесах к непокорным аулам. С другой стороны, национальные историки северокавказских республик придерживаются наименования «Русско-Кавказская война», столь же старого в историографии, и ведут её отсчёт с 1763 по 1864 год. Начальная дата связана с постройкой российской крепости в Моздоке, перекрывшей пути сообщения кабардинцев со степными пастбищами Ставрополья и побегом крепостных крестьян и рабов под защиту крепости с последующей их христианизацией, что вызвало столкновения российских властей с кабардинской знатью. Позиции сторон в вопросе интерпретации дат и наименования этой войны непримиримы.

На мой взгляд, такое сложное социально-политическое явление, как Кавказская война, нельзя так упрощённо интерпретировать. Эта война вдоль своей хронологии имеет неявный характер и нечёткие границы между мирными и военно-партизанскими периодами, что в наше время принято характеризовать как гибридные конфликты. Первый этап войны в национальной историографии с 1763 по 1817 год может быть охарактеризован как гибридный период, а уже после него войну можно интерпретировать как классическую для своего времени. Единственное, в чём я могу согласиться с первой группой учёных, – термин «Русско-Кавказская» не очень подходит для её понимания. Со стороны Российской империи на Кавказе воевали не только русские, потому если уж называть, то «Российско-Кавказская война». С другой стороны, Кавказ не представлял из себя единую сторону. Здесь тоже все воевали против всех, а в итоге все стороны оказались поглощены Российской империей. Для таких войн с множеством сторон более логичным является наименование по географии или известному всем сторонам идентификатору, например Северная война, Наполеоновские войны, Балканские войны, Крымская (Восточная) война и так далее.

Теперь, когда мы знаем, по каким этическим правилам жили и живут причерноморские черкесы, я предлагаю познакомиться поближе с их ежедневным бытом и традициями.