Ученик

Ничего не предвещало беды, ну кроме палеолитных бабок, полирующих свои пятые точки на лавочке у подъезда, что окатили меня порцией социального осуждения. Ни за что. Просто так. Сегодня не было настроения стропаться с ними, ибо весеннее солнце радовало глаз. Знаете, когда птички поют еще и в душе.

Я упал на лавочку на детской площадке и закурил. Так, стоп! Что за осуждения? Поясню. Здесь ребятишек не было уже лет двадцать, ибо торчащая из ржавых каруселей арматура привлекала бы меня в бурной молодости. Современные детишки с их новыми площадками зажрались настолько, что им уже и сие неинтересно. Они просто втыкают в мобилы, когда вокруг игровой рай. Ох, уж это поколение альфа. Что будет, когда они вырастут? Надеюсь, я не доживу до сего момента.

Сижу, никого не трогаю, гоняю безмятежные мысли, а тут объявляется предо мной обморок. Честное слово, приведение. Длинный, как палка. Бледный. С кругами под глазами. Прям как я после запоя.

– Здравствуйте, а вы – Виталий Штольман?

– Кто?

– Виталий Штольман.

– Нет.

– Ну вы же…

– Чего я же?

– Штольман.

– А чего тебе от него надо? Опять денег задолжал кому? Если да, то я его сто лет не видел, мигрировал, наверно, в Сенегал или, быть может, в Намибию.

– Какие деньги? Я – ваш фанат.

– Я курю сижу. Не думаю, что это повод для восхищения.

– Ну признайтесь, вы же – Виталий Александрович?

– С годами слово «отьебитесь!» – стало главным лозунгом моей жизни.

– Я так и знал, что вы себя так поведете, но был готов к этому.

– Театр дураков. Ты, как налоговая, ей богу.

– Подпишите книгу, пожалуйста, – обморок протянул мое потрепанное жизнью творение, чем растопил сердце.

Знаете ли, жизнь у книги коротка. Сначала она вся блестит, страницы пахнут, шелестят приятно, затем от хождения пальцев по бумаге магия пропадает. И пошло-поехало. Собирание пыли на полке. Желтеющие страницы. Книжные вши. И все такое. Но все равно приятно, что читают. Не платят, правда, да и черт с ним, главное, что слова мои доходят до нужного адресата.

– Ладно, давай.

– Я так и знал, что это вы.

– Ручка есть?

– Блин, нет.

– Пришел за автографом без ручки, ну ты даешь.

– Я до магазина сейчас сбегаю.

– Да, погоди ты. Зоя Львовна, – заорал я в адрес палеолита на лавке, – у вас ручки не найдется? – В ответ тишина. – Видал, какой социум? Делают вид, что не слышат. Шурши к ним, у них сто процентов есть ручка, они сканвордами борются с деменцией.

– Это я мигом.

– Будь ласковее.

– Как уж получится…

Бабки посла не оценили, окрестив его прохиндеем, проходимцем и еще кем-то. Не все расслышал. Вернулся он в расстроенных чувствах.

– Может, до магазина сходим? – вздыхая, выдал расстроенный паренек.

– Зачем?

– За ручкой.

– Не охота.

– Ну, я сгоняю, вы подождете?

– Ты барышня писанная, чтоб я тебя ждал? Вот если б ты пивка вцепил, другое дело. Знаешь, как душа требует чего-то холодненького и пенного?

– Я понял, я мигом.

– И рыбки еще какой-нибудь, – крикнул я ему вслед.

Закурил еще. Как же удивительна все-таки жизнь. Минут через десять объявился обморок с ручкой и двумя полторашками разливного. Не того, что я люблю, а мог бы и спросить, но какой там. Коль если человек алкаш, то пьет он все, что бродит разум? А вот и нет! Эстетика потребления заставляет выбирать. С учетом финансового обеспечения мероприятия, конечно. Принес он бормотуху какую-то, вы только посмотрите! Придется страдать от мук вливания нелюбимого. Это как спариваться со страшной женщиной. Ей надо. Тебе надо. Здоровья для, так сказать. Вот вы и изображаете жгучую страсть, а в мыслях лишь скорейший финал и разбег.

– А рыбку чего не взял? – взявшись за новенькую ручку, возмутился я.

– А надо было?

– Я ж говорил.

– Простите, не услышал.

– Не услышал он.

Роспись дешевой шариковой ручки предала форзацу книги авторского изящества под звуки шипения открывающейся бутылки и горгулий с лавочки.

Зоя Львовна не выдержала наглости распития на детской площадке, даже учитывая ее забвение, пошла в атаку. От скандальных эпитетов пиво встало в горле еще сильнее, отчего пришлось совершить тактическое отступление в район гаражного кооператива.

– Виталий, я восхищен вашим творчеством, – начал издалека добытчик.

– Так, давай-ка «на ты», я ж не барин какой.

– Хорошо.

– Ну и…

– А можно я стану твоим учеником?

– Чего-о-о-о? – смех было не удержать минут десять, аж до слез.

– Меня Сеней звать, если что. И я серьезно хочу стать мастером социальной прозы.

– Меня ты выбрал? Серьезно? Ну, вот прям серьезно? Социальной прозы?

– Ну да, – без доли сомнения рапортовал Сеня.

– И ты пришел ко мне? К никому не известному писаке?

– Ну да.

– Чтоб учиться?

– Ну да.

– Умеет удивлять жизнь. Ты посмотри, какой из меня учитель?

– Мне нравится, что ты делаешь. Мастерство налицо.

– Какое мастерство?

– О, Виталя, – нарисовался Аркадьич, местный водила, живущий полной жизнью в яме под своим корытом и злоупотребляющий продуктами винодельческого хобби из фруктов, дарованных землей где-то под Луховицами, – здорово! Похмеляемся?

– А то!

– Аркадьич! – тот протянул руку моему компаньону.

– А вы правда тот самый Аркадьич? – восхитился паренек.

– Чего?

– Из рассказов и повестей великого Штольмана.

– Великого Штольмана? Виталя, это он о тебе что ль? – расхохотался властелин гаражной ямы, я молча кивнул, – Кто это вообще?

– Преданный поклонник моего творчества.

– А-а-а-а, да-да. Тот самый. А что?

– Никогда бы не подумал, что вы действительно существуете.

– Как видишь.

– А винишко ваше Луховицкое тоже существует?

– Хочешь попробовать? – у Аркадьича аж глаза заблестели, он был похож на Мефистофеля, что душу желал выкупить у Фауста.

– Конечно, это же легендарно.

– Аркадьич, не обращай внимания, у человека дофаминовый перебор.

– Двести рублей за литр и добро пожаловать в мир Луховицкого Диониса.

– Согласен.

– Аркадьич, ты что обалдел? Я не буду платить за твою экспериментальную жижу.

– Это твоя писанина – экспериментальная жижа, – разнервничался властелин гаражной ямы.

– У меня есть тысяча! – прекратил спор Сеня.

– Ты мне уже нравишься, пацан! – резко раздобрел хозяин винодельни, – На все?

– На все! – улыбнулся мой адепт.

– Вот это по-нашему. Пойдем, покажу тебе врата в Нарнию.

– Э-э-э-э, я с вами! – из меня поперло негодование.

– Кто не платит, тот не пьет.

– Я вообще-то его наставник, понял?

– Чего-о-о-о?

– Сеня, подтверди!

– Ты правда научишь меня?

– Ну ты ж напоишь меня?

– Безусловно.

– Слыхал, Аркадьич? Сеня – мой ученик.

– Ладно, пошли.

Красная облезлая дверь со скрипом открыла путь жаждущих к запасам Луховицкого Диониса. И полилось масло по ржавым трубам человеческих страданий. Аркадьич ныл за пробитую прокладку под головкой блока цилиндров, я традиционно о непризнании моего гения, а Сенька о том, что его не берет вино.

– Ветер веет с юга, – заорал я, поняв, что пришло время матерных творений Есенина.

– Начало-о-о-о-о-ось, – завыл Аркадьич, – ну не надо!

– Ты что-то имеешь против серебряного века?

– Ничего не имею, но ты только один стих постоянно цитируешь, он у меня уже в печенках сидит.

– Что помню, то и цитирую!

– Давай что-то новенькое!

– Так, у меня где-то в телефоне было сохранено! Читали Шурика Герасина? – мои собеседники отрицательно завертели головами, – Вот и я не читал, а тут попалось. Неплохо! И так…

 
Она гуляла в кабаке
По-барски, дерзко и с фасоном.
Вокруг гремела суета.
Коньяк. Разнос. Гарсоны
Тарелки. Блюда. Жир. Тоска.
По ляжке под столом пошла рука.
Не муж, но тоже был любим.
Он прошлым днем и позапрошлым.
На съемной хате для утех.
Стонала.
Громко.
Бахрома на люстре
Во страсти полетела вверх.
Шикарный бюст предал
Средь шелка в простынях.
И поз различных череда.
Другому она лишь еда,
Что мясо с кровью.
И бровь не повела, убрав порывы.
Но он не отступал, ведь зверь.
Он – хищник. Знает масть.
А лань пред ним брыкается, стараясь не упасть.
А где же муж?
В обнимку с унитазом высвобождает буженину.
Вчуже гужом поперло пойло.
А в зале было неспокойно.
Ведь под столом опять атака.
Рука пошла наверх под платье как-то.
Натоптана тропа до тропиков.
Ему уж рады.
Она, сопротивляясь, натягивала скатерть.
Терпеть нет сил и мочи.
Хоть прямо на столе. Сейчас и здесь.
Пиздец, как хочется, чтоб он вошел и овладел.
Но жар пропал и холод охватил натуры,
Страх. На горизонте муж.
Развеялись амуры.
Его хмельной и похотливый взгляд буравил.
Жену схватил за руку. Взбодрил.
И потащил к блевотному фарфору.
Фамильный фитнес с фифой,
Затем игра на флейте.
Эй, гарсон! Коньяк французский принесите!
Событие какое! Сейчас отметим!
 

– Опять ты про блядей? – запротестовал Аркадьич, – Виталя, ну сколько можно?

– Скрытая ото всех причина не решит проблему. Нужно кричать о ней.

– Ага-ага.

– Ты просто ничего не шаришь в поэзии. Темный лес, ей-богу.

– Ага, а кто на прошлой неделе орал, что все они латентные и у тебя к ним вопросики?

– Веяние времени, мой друг! Не поорешь, не проживешь! Сеня, ты этого престарелого дурака не слушай, наливай. Ты-то надеюсь, понимаешь меня.

Паренек задорно закивал гривой и молниеносно наполнил стаканы из трехлитровой банки.

– Задание первое. Сначала ты пишешь просто, а затем начинаешь усложнять. Зачем? Любовь к внутренним страданиям. Своим? Героев? Читателей? Всех сразу!

– Мне ответить надо?

– Ну да. Ты ж хотел познаний. Вот отвечай.

– Я не знаю.

– Подумай на досуге, потом расскажешь, чего надумал.

– Достоевщина?

– Возможно. Подумай еще.

– Почему по-пьяни у всех открывается полет мысли? – Аркадьич озвучил тревожащий себя вопрос.

– А это, Сеня, задание номер два. Смотри, какой у тебя мастер-класс.

– А почему только вопросы? Где теория?

– Мое дело – направить тебя, ответы ты должен найти сам, – взгляд мой переключился на висевшее на стене ружье. – Аркадьич, а давно тут ружье висит?

– Всегда.

– Ого, вот смотрю я на ружье, оно висит на стене, Чехов сказал бы, что выстрелит в этом году. Сомневаюсь, ибо патроны Аркадьич пропил еще в прошлом.

– Ничего я не пропил.

– Пропил-пропил, знаю тебя, сто процентов пропил, – я подскочил, сорвав ружье со стены, проверил дуло.

– Виталя, повесь, где висело, от греха подальше.

– Ничего. Точно не выстрелит. Но голову кому-нибудь разобьет. Приклад хороший. Крепкий. Сеня, задание третье, это по-чеховски?

– Не думаю.

– А вот зря, еще как по-чеховски, – я почесал репу, – Сеня, ты что-то пишешь вообще?

– Пытаюсь, выходит плохо.

– Материшься?

– Да не особо.

– А вот тут не стоит мелочиться, ибо мат – часть русского языка. Ты плохой литератор, если боишься острого словца.

– Я не боюсь.

– Ну вот.

– Давайте о чем-то житейском поболтаем, – негодовал Аркадьич, – меня эти ваши литературные мотивы уже достали.

– Обыденность убивает вкус к жизни.

– Бедность убивает вкус к жизни! – не сдавался властелин гаражной ямы.

– Чертовы гедонисты, как вы у меня в печенках сидите.

– Ну вот ты такой весь умник и дальше что?

– Видишь, Сеня, поговорить не с кем по душам, вернее нет людей, с которыми можно б было поговорить по душам.

– Ах, ты ж сволочь! – Аркадьич бросил в меня пустой банкой, благо промазал, стекло при ударе о стену разлетелось вдребезги.

– По душам, значит, со мной не поговорить? Валите отсюда, пока я за кардан не взялся.

– Без дурака не оценить широту ума, Сеня, не оценить!

– Пошли вон! Я сказал!

– Заливаясь алкашкой, ответов не найти. Забытье наступает лишь временно, а может еще и проблем подкинет. Вот, посмотрите, на эту обрюзгшую рожу! – я указал на лицо Аркадьича, – Осиневший разум способен творить хуйню, трезвый принимает ровные решения.

– Ну, держись, Штольман! – властелин гаражной ямы схватился за дуло ружья и попер в наступление.

– Как это по-чеховски! – подумал я.

Есть битвы, о которых никто не расскажет по телевизору. О подвиге этих людей не узнает никто. Они сделали все, что могли, и победили. Гаражное быдло было повержено творцом и его падаваном, правда, пришлось покинуть райский уголок. Заходящее весеннее солнце приятно било по глазам и намекало на продолжение праздника души.

– Дружба, как и любовь, уходит. Не так ярко, не так горячо, но уходит, – я взглянул на закат, – Как красиво. Сеня, есть деньги?

– Есть, а что?

– Отказ от бессмысленных иерархических лестниц делает человека свободным. Бедным, но свободным.

– Ты предлагаешь пропить все?

– Меня пугает изящное богатство. Мало того эти буржуи смотрят на тебя, как на говно, так еще и пролетарский страх, добавив тряски в коленях, принимает правила игры, где ты должен, просто потому, что дышишь этим воздухом. И не дай бог, выставят счет! Расплачиваться придется органами. Логики здесь нет. Бедность до поры, до времени заставляет быть такими. А если надоест? Буржуев поставят к стенке и трястись будут уже жирные чашечки.

– Я уже запутался! Так пить или не пить?

– Да-да, как говаривал Уильям наш Шекспир: «Вот в чем вопрос!» Ответ же очевиден. Избавь себя от ноши кошелька и поддайся коньячному ветру.

– Ты же писал, что стал меньше пить.

– Иногда стоит разрушать границы, чтоб обрести что-то новое.

– Мне кажется, что ты меня разводишь.

– Проебывать бабки безумно весело, особенно если они последние. Следующим днем, правда, жрать хочется, но к нищей жизни привыкаешь. Так хоть смысл появляется – не сдохнуть до зарплаты. Всем рекомендую – отрезвляет, а то вдруг вы зажрались?