Никто прежде не рисовал ее. Все ухаживания от ее бравых десантников заканчивались на налитой рюмке да нелепых мычаниях, когда кто-то пытался совратить ее. Чаще по пьяни. Анька и сама была не прочь выпустить пар в кровати, однако мгновенья любви кому попало не доставались. С детства с понятием. Блядей не уважали, хоть и желали. Но Аня ровная девчонка, пацаны уважали.

– Анна, я вижу в вашем лике огромный потенциал. Будьте моей Моной Лизой. Вершиной моей карьеры художника. Мы будем встречаться, когда вам удобно. Картину я подарю вам. Не переживайте.

– Хммм, – Аня заинтересованно задумалась, – а встречаться нам зачем?

– Вы будете мне позировать. А я с вас писать.

– Слышь, – снова замахнулась на художника она, – еще я, блять, перед тобой голой не сидела!

– Извольте! Извольте! Анна! Не надо наготы! Вы будете в одежде! В любой! Как вам удобно!

– И чего, долго сидеть?

– Процесс длительный.

– Так, жди тут, позже договорим.

Аня пошла переодеваться и в душ. Странные мысли залезли в ее голову. Никогда бы она о себе не подумала, что может согласиться на предложение этого полупокера, однако ж в каком-то фильме она видела подобное действо. Стоя под душем в тишине, ибо девчонок в зале не было, она представила себе, как принесет картину в казарму и повесит у себя в каптерке. Вот-то все охуеют. Но ведь придется как-то не придушить этого вежливого оленя. Такой он, конечно, тошнотный. А если он слюни пускать начнет на ее шикарное тело? Аня посмотрела на себя под градом капель, летящих из душа. Стройные ножки. Кубики на прессе. Небольшая, но красивая грудь. Подтянутая попка идеальной формы. Ну точно будет пускать! Тогда ж Аня ему поможет ему их подобрать. Вместе с зубами.

Аня неспешно собралась, вышла из душа и направилась к выходу.

– Ань, смотри, художник-то твой, как собачонка тебя все ждет! – заржал Федор, что еще недавно пускал слюни на маты от ее пропущенного.

– Федь, не заставляй меня делать тебе больно, ок?

– Да ладно, чего ты, мы ж шутим.

– Я? Нет!

– Потрахалась бы, что ль! Злая, как псина!

– Я тебя сейчас трахну, но тебе не понравится!

– А если понравится?

– Пока, Федь! Не болей!

– И тебе до свидания!

– Никаких свиданий у нас не будет. Не для тебя мама ягодку растила.

Федор промолчал, а Аня поймала себя на мысли, что не дала в обиду художника, то есть полупокера. Не к добру все это. Не к добру.

– Тебя как звать-то? – спросила Аня у бедолаги.

– Родион.

– Имя-то у тебя вон какое мужицкое. Ого-го. Родио-о-о-о-о-н. А ты вон какой дохленький! – Аня слегка ударила по плечу, так сказать, по-братски, но художнику этого хватило, чтобы его бренное тело переместилось на полметра.

– Давайте я вам покажу свою мастерскую. И мы там все обсудим.

– Родя, ты меня сейчас в подвал какой-то затащить собрался? – засмеялась Анька и как-то буднично сообщила: – Ты смотри у меня, если ты насильник там какой, то я тебе все зубы повыбиваю.

– Да нет, что вы, Анна, Анна, что вы. Я к вам исключительно с творческим интересом. Лик ваш превосходный идеально ляжет на холст. Да и не подвал это. Бывшее помещение швейного цеха.

– Так это ж вон за тем домом, я знаю.

– Ну да.

– Ладно, маньяк, веди в свое логово.

Старое красное кирпичное здание раньше принадлежало швейной фабрике, а теперь тут чего только нет. Магазинчики с ширпотребом. Ломбард. Рюмочная, у которой всегда терлись забулдыги. И Родина мастерская. На железной двери, что отделяла ее от внешнего мира, присутствовало тоже своего рода искусство. Наскальная живопись, оставленная каким-то недорослем, в виде детородного органа. А чтобы замысел уличного художника был интерпретирован в верном русле, снизу он так и подписал: «Хуй!».

– Нам сюда! – копошась в замочной скважине, сказал Родя.

– Какая-то хуевая у тебя дверь! – хохотала Аня.

– Да я закрашивал, а они снова рисуют. Я решил не обращать внимания.

– А если по щам малолеткам надавать?

– Ой, что вы, что вы, Анна. Они ж дети!

– Постарше станут, потом тебя же тут гопнут, а ты все будешь говорить: «Они же дети!»

– Проходите, Анна! – он галантно придержал для дамы дверь.

– Слышь, маньячелло! Давай-ка ты первый пойдешь! А то дашь мне по башке чем-нибудь тяжелым и все, пиши пропало.

– Да вы что-о-о? Я… никогда!

– Да ладно тебе, не пыхти! Пошли уже!

За длинным темным коридором с мигающей лампочкой, как в самом заправском триллере, была лестница, которая вела на второй этаж. После нескольких минут, проведенных в темноте, глаза Ани не сразу привыкли после попадания в светлую комнату с большим окном, выходящим на внутреннюю территорию бывшей швейной фабрики.

В мастерской, говоря по-русски, был конкретный срач, который Родя называл творческим беспорядком. Какие-то треноги, недорисованные, вернее недописанные картины, холсты, краски, грязные кисти.

– Ну вот тут я и творю. А вот здесь, – он забежал на небольшой постамент и с восторгом сообщил: – здесь вы будете мне позировать.

– А чего делать-то?

– Просто сидеть и не двигаться, а мастер сделает свое дело.

– Ты это не выебывайся, мастер!

– Милочка моя! Вы так мило материтесь, даже нисколько не режет слух.

– Еще раз назовешь меня милочкой своей, слух твой прорежет моя нога.

– Анна, отбросьте агрессию и погрузитесь в творческий поток. Смотрите, как же это прекрасно! – Родя закружился вокруг своей оси.

«Долбоеб!» – подумала Аня, но вслух не сказала.

– Может, чаю или кофе?

– Кофе!

Родя, изображая балеруна, в несколько прыжков доскакал до старого советского холодильника «Орск», который больше напоминал саркофаг, и выудил оттуда бутылку с молоком.

– Вам с молоком?

– Мне черный! С молоком это для педиков!

Родя решил не ставить свою ориентацию под сомнение пред своей музой и поставил бутылку обратно.

– Ваш кофе!

– А ты долго еще вокруг меня скакать будешь?

– Вы ж муза моя! Муза, что заставляет мою душу петь. Это самое малое, что я могу для вас сделать.

Аня вообще не привыкла к тому, что за ней кто-то ухаживал, ибо за этим всегда скрывался какой-то подвох, но сейчас ей почему-то это нравилось. И дверь подержал. И волновался за ее голову, когда шли по темным коридорам, указывая на торчащие из стены куски арматуры. И кофе сделал. И конфеточек дал. И никакого намека на секс. Что же замышляет этот полупокер?

– Анна, душенька моя! Когда вам удобно встречаться со мной?

Кровь в теле музы стала подкипать, а глаз подергиваться.

– Так, Родя, тебе когда-нибудь ломали пальцы?

– Н-н-нет, а что?

– Так вот это последнее китайское предупреждение. Еще раз назовешь меня милочкой, душенькой, хуюшенькой, я тебе точно пару пальцев сломаю. Понял?

– Х-х-хо-ро-ш-ш-ш-о!

– По воскресеньям.

– Про-с-с-с-ти-те, что по вос-с-с-с-кре-с-с-с-еньям?

– Родя, не тупи, свободная я по воскресеньям. Где-то с 10 до 12 перед «треней» могу забегать.

– Это лучшая новость в моей жизни, Анна.

– Спасибо за конфетки, я побежала. Не провожай! У меня пятерка по топографии. Дорогу запомнила.

– Прощайте, Анна! – с грустью в голосе сказал художник.

Аня шла домой и размышляла, как вообще могло такое случиться, что она нашла общий язык с каким-то дохлым полупокером, да еще и согласилась тусить с ним раз в неделю. Наверное, любопытство, не более. Однако в мысли ее всю неделю закрадывалась грядущая встреча.

В воскресенье у хуевой двери ее ожидал Родя.

– Давно стоишь?

– Давно, боялся, что вы придете, а тут закрыто и уйдете. Мое сердце бы не пережило этого.

– Какой же ты ванильный, Родя, аж блевать охота.

– И я вас рад видеть, Анна.

– Здаров. Пошли уже рисоваться. Или как там правильно.

– Конечно, конечно, после вас, – он снова галантно придерживал хуевую дверь, пропуская даму вперед.

– Какой же ты кавалер, Родион! Охуеть просто!

Так Аня стала натурщицей. Кто бы мог подумать? Она лишь просто сидела на старом советском кресле, а Родя что-то малевал на своем холсте, периодически выдавая фразы типа: «Великолепно!», «Превосходно!», «Восхитительно!». Ей не нравилось долго сидеть на своем месте, но что не сделаешь ради искусства.

И так воскресенье за воскресеньем.

Родион не показывал ей свое творение, даже несмотря на Анины угрозы, а она умела быть убедительной.

– Это как платье невесты жениху до свадьбы увидеть!

– Родя, тебе не кажется, что ты сейчас втираешь мне какую-то дичь? Что ты вообще нашел во мне? Я же обычная. Ничего такого во мне нет.

– Вы заблуждаетесь, Анна. В женщине столько всего прекрасного. Свет, что излучают они, дарует миру счастье. А в вас горит ярчайший огонь. Чистая энергия. Я как увидел вас, сразу понял, что вон она – моя муза. Восхитительная из восхитительных. Красота лика вашего – самое что ни на есть искусство. В вас течет жизнь, а естество влюбляет в себя.

«Гладко стелет фраерок», – подумала Анна, но вслух сказала: – Слова твои сладки для любой дамы, – а затем поняла, что сказала, и снова поток мыслей накрыл ее: «Аня, слова твои сладки? Что за розовая блевотня? Он плохо влияет на тебя! Ты становишься мягкотелой! Аня, ты боец, что за слова твои сладки? Беги отсюда. Быстрее беги!»

– Ой, прекратите, Анна, что вы, что вы? Не принижайте себя. Ваш поток, транслируемый в мое сознание, рождает шедевр, я чувствую это. А вы чувствуете связь между музой и художником?

Аня молча сидела и не понимала, что происходит. Словно гипнозом он словами своими залезал ей в душу и разбавлял ее границы черноты цветными оттенками. Ей безумно нравился процесс. Ей нравилось быть здесь. Она боялась себе признаться в этом. Какая-то магия удерживала ее. Магия руки Родиона, что мастерски водил ей по холсту. Что же он там делает?

– Мне кажется, что мы ближе, чем вы думаете.

– Да?

– Вот ваши боевые искусства не зря ж назвали искусствами. Как говорил кто-то из великих: «Порхай, как бабочка. Жаль, как пчела!»

– Мохаммед Али, – с осуждением посмотрела на него Аня, мол, стыдно не знать такие вещи.

– Да, точно. Вот вы, когда на ринге, тоже творите. Каждое движение – это искусство. А наслаждение? Вы же испытываете наслаждение от процесса?

– Ну да.

– А от побед оно стократно?

– Наверно, я не замечала.

– А вот обратите внимание. Мы с вами, Анна, оба своего рода творцы. Именно эта сила связала нас. Спасибо Вселенной!

– На сегодня, пожалуй, закончим, – Аня встала, взяла свой рюкзак и отправилась на выход.

– Но еще есть время! – обиженно воскликнул Родион.

– Пока!

Аня пулей вылетела из мастерской. Ей действительно стало неловко, когда столько времени поют дифирамбы. Она за всю жизнь не слышала столько восторга о своей личности, сколько за встречи с этим чудиком. Еще больше ее пугало то, что он начинал ей нравиться. Пацаны не поймут, но какое вообще ей дело до их мнения? Мнения отбитых и жаждущих. Им нужно лишь жрать, бить друг другу морды и трахаться. Буря накрывала Аню. Буря, с которой она не знала, как справиться. А маяк на горизонте все не появлялся и не появлялся.