– Итак, парни! – у Клеща, однако, были другие планы. – Мы познакомились! Конечно, лучше я вас узнаю в процессе совместных тренировок. Сейчас «Метла-117» состоит из девятнадцати человек, считая меня. Через два месяца, к концу обучения, останется пятнадцать – ровно столько, сколько положено по штатному расписанию.

– А остальные куда денутся? – не выдержал кто-то с другого фланга, стоявший вдалеке от Сергея.

Клещ как-то гнусно ухмыльнулся – так показалось Воронину.

– Остальные отсеются. Естественным путем.

Прозвучало это как-то неприятно, даже жутко. Вдруг расхотелось спать, потянуло узнать все подробности, но сержант словно почувствовал это.

– Вы все увидите позднее, – добавил он. – Сами! А пока сделаем перерыв, на обустройство в лагере.

– Можно еще вопрос, сэр?

– Можно Машку за ляжку! – огрызнулся Клещ. – Так не обращаются! Разрешите вопрос, сэр!

– Разрешите еще вопрос, сэр?

– Разрешаю!

– Так мы все-таки армия? Что-то я не пойму. Форма военная, дисциплина – военная, отношение к людям…

– Отношение к людям – нормальное! – отрезал Клещ, не позволив новобранцу договорить до конца. – Так надо, чтоб вы быстрее выбросили из башки гражданскую дурь и включились в работу на полную катушку. У нас всего два месяца на подготовку к реальным операциям, это не так много, как думается поначалу.

Теперь отвечаю на вопрос: у нас не армия! Армия воюет против сущностей пятого уровня, а головная боль ликвидаторов – первые четыре! Непонятно? Поясняю, только очень кратко. Есть такой прибор: сканер пси-полей, в просторечии – пси-сканер. Он делит все живые существа на уровни, от простейших до самых сложных. Человек – сущность пятого уровня. Прочая живность раскидывается по уровням, от первого до четвертого.

Армия воюет против сущностей пятого уровня – бандитов, отщепенцев, бунтарей, при этом военные игнорируют остальной живой мир, это не их сфера ответственности. Низшие четыре уровня – забота ликвидаторов. Мы первыми приходим на новые планеты, где нет людей или существ, равных человеку по классификации пси-сканера.

Мы, зонд-команды, изучаем новые миры, собираем информацию об их пригодности для колонизации, об опасностях, существующих на планетах. Мы расчищаем территорию, готовим платформы для геологов, которые придут исследовать недра. Мы оцениваем риск, геологи – полезные ископаемые. На базе их и нашей информации ГалаСоюз принимает решение о начале освоения.

Если есть нечто полезное для Союза и риск в разумных пределах – планета будет колонизирована. Отряды тотальной зачистки уничтожат джунгли на нужной территории, поставят системы защиты от диких животных. Появятся озера с бактериями, вырабатывающими кислород, чтобы люди могли свободно дышать. Появятся электростанции. Дороги. Дома. Привычная нам растительность.

Но это все – лишь в том случае, если на базе информации зонд-команд эксперты придут к выводу, что колонизация возможна. Сплошь и рядом встречаются миры, где весьма агрессивны флора и фауна. Риск велик, значит, велики затраты на освоение. Коэффициент привлекательности финансовых инвестиций в планету резко падает, даже несмотря на хорошие запасы полезных ископаемых.

Воронин усмехнулся. Оказывается, сержант Клещ способен говорить много и связно, почти как профессор в колледже ТОНП. Откуда только слова такие мудреные знает?

– Короче, парни, мы – часть системы, которая ведет предпродажную подготовку планеты, делает из нее конфетку в красивой обертке. При этом нужно многое уметь, чтобы планета не сожрала тебя, не оставила только скорлупу – бронекожу ликвидатора. Чтобы уцелеть, надо многому научиться. Начинаем – завтра. А теперь – вольно! Стартуем с простого, с заселения в казарму и обеда. За мной!

«Вот теперь изучу специальность на практике», – вспомнив о колледже, подумал Воронин. Хмуро поплелся за товарищами. Злило то, что из всех новичков он получил самое обидное прозвище.

Казарма, в которой разместили зонд-команду «Метла-117», представляла собой двухэтажное здание из серых бетонных блоков. На первом этаже располагались душ и санузел, а также двадцать маленьких клетушек, размером примерно три на три метра. Этого как раз хватало для койки, табуретки, тумбочки, откидного столика и небольшого вертикального шкафчика.

На втором этаже находились учебные классы, в одних были размещены компьютерные имитаторы, на которых предстояло работать новичкам, в других – только столы, за каждым из них могли сидеть два человека. Окна на втором этаже оказались чуть побольше – не узкие вертикальные «бойницы», как на первом, а нормальные, двухстворчатые.

Через них даже можно было смотреть куда-то вдаль, совсем как дома, и от этого щемило в сердце. Проблема состояла лишь в том, что свободного времени для бесцельного торчания у окна у новобранцев не оставалось вовсе.

Если бы кто-то спросил Сергея, чем ему особо запомнились первая или вторая неделя на тренировочной базе, он затруднился бы ответить. Дни стартовали в шесть утра и пролетали мимо сознания такой стремительной лентой событий, что в них было трудно выделить что-то примечательное. Потом следовал короткий отдых, когда любой из новичков падал в койку и проваливался в черное забытье, из которого его вырывали командой «Подъем» на следующее утро. Даже сны в первые дни не приходили. Никакие. После команды «Отбой» тело и разум просто выключались, чтобы, спустя семь часов, начать следующий день, который скоростью чередования событий напоминал длинную пулеметную очередь, выпущенную от первого патрона до последнего.

Сапоги. Единственное, что Воронин смог бы выделить в этом кошмаре как запомнившееся, отпечатавшееся в памяти. Никогда ранее ему не приходилось летом ходить в высоких кожаных сапогах. Бегать кросс в сапогах, строем ходить на обед в сапогах, проводить десятиминутные перерывы в казарме, между занятиями, в сапогах.

Дома и в колледже все было по-другому. Если жарко – кроссовки или сандалии, если дождливо – легкие полуботинки, ну, а в общаге, в своей комнате – тапки. Это казалось нормальным и естественным. Теперь все виды обуви заменили сапоги, их тщательно подобрали каждому новичку в первый же день. Интендант на складе, ухмыляясь, сказал тогда, что бронекожу они не получат – молоко еще на губах не обсохло, а к обуви уже пора привыкать.

Бронекожей ликвидаторы называли специальный костюм высшей защиты, в котором работали «на выходах» – на других планетах. С первого дня Воронин узнал, что бронекожа сращивается с сапогами и шлемом, создавая единое целое – замкнутое пространство, внутри которого боец зонд-команды может дышать через встроенные фильтры-регенераторы воздуха. Или через кислородные баллоны, если необходимо.

В общем, бронекожу им не дали, а к сапогам заставили привыкать с первого дня. Это оказалось далеко не просто. Сапоги, хоть и кожаные, были очень толстыми – внутри скрывались два защитных слоя из металла. Верхний представлял собой плетеную сеточку с очень мелкими ячейками – через них не проходило лезвие ножа. Клещ показал на старом «экспонате» – чьем-то башмаке сорок пятого размера, списанном в утиль. И пояснил, что если застревает лезвие ножа, то застрянут и коготь опасного животного, и жало скорпиона. Правда, он тут же добавил, что расслабляться не следует, все зависит от силы удара, на некоторых планетах сержанту приходилось встречаться с иглоколами, которые пробивают верхний предохранительный слой.

Для более качественной защиты ноги существовал и второй слой, состоявший из закаленных металлических пластинок. Маленькие чешуйки хитрым образом соединялись между собой внутри кожаной основы, благодаря этому голенища гнулись, но тяжесть все равно получалась приличная. Ведь, кроме защиты голени, инженеры-проектировщики позаботились и о стопе, а потому в подошве чудо-обуви находилась толстая стальная пластина.

В первые дни таскать этот подарок было весьма обременительно, к обеду Сергею начинало казаться, что к каждой ноге у него привязано по пудовой гире. Мышцы ныли страшно, молили об отдыхе, но у Клеща была программа занятий с новичками, и он не мог отклоняться от составленного графика. При любом удобном и неудобном случае сержант напоминал новобранцам, что на подготовку к реальным действиям у них только два месяца, а это немного, совсем немного.

От усталости и боли Воронин каждый вечер еле передвигал ноги, у него почти не хватало сил даже на то, чтобы помыть лицо и почистить зубы. Неудивительно, что в итоге и он, и другие неопытные бойцы, не служившие в армии, нарвались на неприятность – с той стороны, откуда совсем не ждали.

Они целый день бегали и ходили в кожаных сапогах, и это летом, а в результате – ноги потели и пачкались значительно быстрее, чем в прежней, гражданской жизни. По вечерам следовало мыть не только лицо и руки, но и стопы, только у Сергея не было для того сил. Даже думать о гигиене не хотелось.

В результате человек семь-восемь новобранцев в один и тот же день заработали грибок, который съел кожу между пальцами ног. Ходить в сапогах стало невозможно, пораженные места страшно чесались, причем Воронин понял, что это покруче наркомании – чем больше он скреб больные места, тем сильнее хотелось. И наслаждение испытывал не только от зуда, но и от того, что наступила короткая пауза в изматывающих тренировках.

Клещ, однако, долго расслабляться не позволил. Все, как он выразился, «тормоза из бронепоезда», были срочно отправлены в блок санобработки. Чудо-грибок убили очень быстро – до обидного быстро. На восстановление новобранцев медики потратили менее суток, и уже следующим утром сержант безжалостно поднял всю зонд-команду на утренний кросс, пообещав скормить кроковольфам того, кто еще раз «глупо лоханется».

Кроссы они бегали каждый день. Сначала – трехкилометровые, потом, на второй неделе – уже пятикилометровые. А к концу оной Клещ и вовсе озверел – теперь по утрам «Метла-117» разменивала «десятку», и сержант постоянно орал, что детский сад окончен, боец обязан стойко переносить все тяготы и лишения службы. К слову, сам Клещ десятку бегал спокойно, ухитрялся при этом еще и разговаривать с нерадивыми подопечными.

А «тормозов» было много. Такая дистанция тяжело давалась не только Сергею или Ботанику, многие хрипели и задыхались, а после финишной черты валились в пыль. Кастет, например, несколько раз пускал слезу и мамой клялся, что больше не побежит, но потом вновь выходил на старт вместе со всеми, матерясь так изощренно и вычурно, что удивленно качал головой даже Дэл.

Однако тяжелее всего кроссы давались Наркоше. Может, он и завязал, как недавно уверял Клеща – взять «дурь» все равно было негде, – но вот с физической формой у этого парня существовали явные проблемы. Он не раз и не два переходил на шаг, морщась от боли и хватаясь за сердце, только сержант бдительно следил за всеми. Кажется, он был готов тащить бойца за шкирку или колоть сзади ножом, если тот посмеет ослушаться приказа и не возьмет нужный темп…

Наркоша вновь переходил на бег трусцой, хрипел и дышал так страшно, что даже у Сергея, который ни бельмеса не смыслил в медицине, все чаще возникали опасения, что у бедняги просто откажет сердце.

А Клеща, похоже, это нисколько не волновало, он доводил физическое состояние подчиненных до определенного уровня, вновь и вновь повторяя одно и то же: «Боец обязан стойко переносить все тяготы и лишения службы».

Постепенно эта фраза, которую Воронин возненавидел со второго дня, вытеснила из мозга многие глупости, заменила и допинг, и лекарства. Сергей начал понимать, что такое «делать через не могу», что такое подготовка бойцов спецподразделений, когда человек регулярно вынужден поднимать свою планку: сегодня выполнять то, что вчера казалось невозможным, а завтра – только смеяться над тем, что казалось невозможным вчера.

Он зверел и матерел на бегу. Он помнил слова Клеща, сказанные в первый день знакомства: к концу двухмесячного курса от девятнадцати человек останется пятнадцать. И убыль произойдет естественным путем. Теперь ни один из новичков не задавал глупый вопрос: что это за «естественный путь»? Теперь каждый понимал – слабаков затрахают до смерти. Те устанут сопротивляться, сами повалятся в пыль, с хрипом, с пузырящейся черной кровью на губах. Но тогда уже поднимать их никто не станет. Ни один врач базы, ни одна команда реанимации. Здесь заботятся только о ликвидаторах. О тех, кто готов сражаться, преодолевая боль, кровь, усталость. Те, кто сдался, – отправляются в отвал. Как на любых старательских приисках. Порода – в одну сторону. Шлак – в другую.

Воронин сжимал зубы, учился работать через «не могу». Слушал хрипы Наркоши, мат Кастета и гадал: кто будет первым?

Иногда он вспоминал прошлую жизнь, но не так, как в первые дни пребывания здесь. Сначала ему никак не удавалось привыкнуть к новому существованию, он все ждал и верил: вот сейчас всемогущий Некто дотянется до него откуда-то с неба, хлопнет ладонью по плечу, с усмешкой скажет: «Все, Воронин, хватит! Давай, просыпайся!»

Сергей подскочит на своей кровати в комнате общаги, которую они уже три года делят с Леоном Бертьеном. Подскочит, убедится, что ему просто приснился страшный сон. Он будет хохотать и прыгать от счастья. Он разбудит Леона, отвечая на недовольное ворчание приятеля громким смехом. Он будет беспричинно счастлив целый день, а то и больше. Он будет улыбаться всем встречным людям на улице, радоваться каждому дню.

Он даже начнет учиться так, как хотели родители, с трудом скопившие деньги, чтобы отправить его из Солнечной в созвездие Центавра, в престижный колледж на Ламуре… Отец и мать стремились, чтобы он прожил жизнь лучше, чем это получилось у них самих. Хотели, чтобы у сына было современное образование, позволяющее без труда найти «денежную» работу. Они мечтали, что у Сергея за годы обучения появятся хорошие друзья, а значит – хорошие связи. И это позволит ему твердо стоять на ногах, смело идти по жизни.

Вот и появились… Леон мертв. Марк мертв. И Анжела. И Кэролайн. Он сам, Сергей Воронин, – изгой, которого готова застрелить полиция, без суда и следствия. А его «престижные» друзья – Хмурый, Кастет, Быкан, Наркоша, Черепашка Ниндзя.

Может, лучше не просыпаться? Может, лучше принять ту действительность, что есть?

Проснуться все равно не получалось, ибо никто не спускался с небес, чтобы хлопнуть Сергея по плечу. День наматывался на день, страшный сон продолжался, и на третьей неделе Воронин вдруг поймал себя на мысли, что теперь уже сном кажется не нынешняя жизнь, а прошлая. Теперь каким-то сказочным видением, абсолютно нереальным, представлялась та жизнь, где остались и колледж, и мертвая Кэролайн, и Августо Эскудо с холодными рыбьими глазами. И даже к весельчаку Хазифу Гюльнаю уже не было ненависти…

Команда «Подъем». В санузел – на оправку. Построение на зарядку, в пятнистых штанах и сапогах, по форме «голый торс». Потом – кросс по пересеченной местности, душ, построение на завтрак. Тренировки и занятия в учебных классах. Обед. Короткая пауза, десять-пятнадцать минут, перевести дух, подумать о чем-то своем, личном. Но думать ни о чем не хотелось. Ничего личного у Сергея не было, в отличие от того же Отца, который нервно слонялся по зоне рекреации, размышляя о дочери.

Клещ сдержал слово, Ирвину позволили сделать один звонок по коммуникатору, это произошло на третий день, вечером перед отбоем. После этого Отец плакал, сидя на койке, но никто не сказал ему ни слова, не попытался высмеять. Операция закончилась удачно, девочку спасли. Отец плакал не от горя, от счастья, но даже Клещ приказал, чтобы к Ирвину никто не подходил с подколками. Конечно, тому было очень тяжело. Все прошло именно так, как спланировали они с женой – Кристину прооперировали, только Отец не мог увидеть свою дочь раньше, чем совершит первый боевой выход, а то и через два года. Если вообще переживет эти два года. Получится у него или нет – не мог сказать никто.

…День наматывался на день, новички зверели и матерели, сбивались в стаи. Это происходило чисто автоматически – теперь у них не существовало другой среды общения, другой семьи, кроме тех, кто находился рядом.

Быкан и Боксер закорешились раньше других – два самых сильных бойца зонд-команды не стали бороться за лидерство, а создали мощный кулак, против которого не мог устоять никто из одиночек. Чуть позднее к ним примкнул Дэл, а последним в эту грозную компанию влился Пальцун.

Почувствовав, за кем теперь власть в маленьком отряде, в ту же группу попытался войти и опытный в таких делах Кастет. Поначалу Сергей смотрел на это с кривой усмешкой – он не понимал, как бывший зэк может унижаться, чтобы стать своим для крутых парней.

Те упрямо не желали признавать Кастета за равного, гнали его от себя, как мелкую собачонку, но зэк был терпелив и беспринципен. Он льстил и угождал паханам, в нужную минуту всегда оказывался рядом – и в конце концов его усилия не остались незамеченными.

С этого дня в зонд-команде настали новые времена. Кастет, почувствовав, что негласно принят в стаю, что «сильные мира сего» будут на его стороне, добровольно взял на себя роль придворного клоуна и шута. Теперь от его подколок постоянно страдали все те, кто не входил в пятерку.

– Это ничего, что грудь впалая. Зато спина колесом! – на утренней зарядке выдавал зэк, покровительственно хлопая Хмурого по плечу.

Быкан и Пальцун громко гоготали, и тому, над кем издевался Кастет, оставалось лишь стискивать зубы. Безоглядно лезть в стычку с шутником теперь было очень опасно – за его спиной маячили Боксер, Дэл и Быкан. А забившиеся от перегрузок мышцы ныли и без побоев, по вечерам новички все так же едва волочили ноги.

Кастет, почувствовав свою полную безнаказанность, регулярно выдавал кому-то из смертельно уставших товарищей «орден Сутулого». На камбузе, при раздаче пищи, делил пайки не поровну, а в пользу боссов. За плохую работу на тренажерах объявлял выговор «с занесением в грудную клетку».

Многие были недовольны таким поведением зэка, втайне начали его ненавидеть, но поднимать бунт опасались – в зонд-команде по-прежнему не существовало ни одной сильной группировки, кроме стаи Боксера – Быкана – Дэла.

Черепашка Ниндзя и Китаец сошлись, но от всех остальных держали дистанцию. Отец вообще был в стороне от товарищей, но его никто не трогал. Поэт выносил издевательства Кастета со стоическим смирением, видимо, полагая, что это все – часть его кармы, часть Дороги, по которой он обязательно должен пройти. У Хмурого на лице застыло такое выражение, что подходить к нему не хотелось. Воронин заранее начинал чувствовать зубную боль и почечные колики. Наркоша по ночам тихонько скулил в своей каморке – ему приходилось тяжелее других, но он очень не хотел отсеяться «естественным путем», сражался изо всех сил, и до приколок Кастета ему просто не было дела.

Остальные худо-бедно общались между собой, но эта аморфная группа не могла сравниться с качками, за которыми были и сила, и опыт.

Клещ все видел, но относился к такому положению дел равнодушно, словно намекая: «Разбирайтесь сами. В этой переделке выживут только сильнейшие. А мне ничего другого и не нужно. Естественный отбор…»