– Агата сейчас выйдет, так ты сразу и заходи, – сказал он ей. – Грешно не уступить дитёнку.

– Ой, благодарствую, – обрадовалась молодица и подобралась к самому входу в избушку.

Никто не заметил, как среди ожидающих появилась ещё одна страждущая, да вот только на вид она просто цвела здоровьем. Это была совсем молоденькая девица необычайной красоты. Она явно направлялась в избушку, а вместо гостинца несла ворожее всего лишь пук каких-то трав. Все зачарованно уставились на незнакомку и даже забыли одёрнуть её, чтоб не лезла без очереди. И лишь перед самой дверью дорогу девушке преградила молодица с дитём.

– Куда без очереди? – злобно прошипела она. – Тут дитё спасать надобно, а тебе, небось приворот неймётся сотворить. У-у, шельма.

Наглая девица совсем не испугалась и даже, наоборот, с каким-то любопытством посмотрела на дитё, а потом вдруг перевела хмурый взгляд на его мать.

– Живу я здесь, – тихо, почти шёпотом произнесла она.

Сконфуженная молодица открыла было рот, но так ничего и не произнесла, пытаясь, видимо, понять непонятное.

Девушка молча обошла молодицу и на пороге вдруг обернулась.

– Злобы в тебе много, – тихо сказала она молодице. – Через это и дитё страдает.

Сильно залившись румянцем, молодица тихонько села на место и начала нервно качать на руках ребёнка.

Через некоторое время красавица вышла из избушки уже без трав и снова направилась в лес.

Степан, только что подвёзший сына с перевязанной рукой, спрыгнул с телеги и с нескрываемым любопытством стал смотреть вслед уходящей девушке.

– А чего это девка туда пошла? В деревню ж обратно надо, – ни к кому не обращаясь и всё ещё глядя вслед незнакомке, спросил он.

– Никак Химина дочка, – словно огрызнулась молодица. – Ей в деревню не надобно.

– Неужто дочка? Вот те и Хи-има… – изумлённо протянул Степан.

После этой встречи вся округа была несказанно удивлена: Серафима-то живёт в лесу не одна, а с дочкой – редкостной красоты девицей.

Но это будет чуть позже, а пока у избушки подошла очередь и Степана с сыном.

Прищурившись, Хима бегло осмотрела рану мальчишки, потрогала вокруг пореза заскорузлым пальцем и довольно кивнула:

– Ну вот, даже не загноилась.

– Это и так видно, – сказал рядом стоящий Степан.

Хима бросила на Степана сердитый взгляд. По воровато бегающим глазкам она сразу догадалась, что в голове батьки вовсе не переживания за сына.

– Ну, – вздохнула старуха, обращаясь к мальчишке, – моя помощь тут уже непотребна. Всё будет добре.

Степан неожиданно бросил тряпицу сыну на руку и повелительно буркнул:

– Иди на двор. Там замотаешь.

Хима не удивилась. Она лишь ухмыльнулась своей догадке.

А Степан уже сел к столу напротив Химы и, конечно же, ухмылку заметил.

– Ничего смешного я не говорил, – обиженно сказал он.

– Так а мне и говорить-то иногда не надо. Я и так всё вижу, – нахмурив брови, проскрипела Хима, а затем вдруг выдала: – Ну, говори, с чем пожаловал.

Степан смутился, удивившись прозорливости старухи.

– Так ты ж это… – не зная, как начать, промямлил он, – ты ж говоришь, что сама всё видишь.

– Ну… то, что ты не из-за хлопца третий раз тут – это я сразу распознала. Говори уж, с чем пришёл.

– Тут вот какое дело… – замялся Степан и виновато глянул на Химу. – Бедность дюже одолела. Вот я и хотел…

– Так тебе ж подсобили уже! Со стороны жонки. Это ж я верно вижу?

Ещё сильнее стушевавшись, Степан кивнул опущенной головой, а сам мрачно подумал: «Небось вынюхала у кого-то, что из-за богатства на страхолюдине женился! Вот сейчас и будет насмехаться! Да и какое там богатство – курам на смех. То приданое было и сплыло, а страшилище как было, так и осталось… Даж е ещё страшнее стало».

– Ну подсобили трошки… – согласился Степан с видением Химы, – так оно ж это… всё равно… Вот я и подумал… на прибыток там или как… чтоб разбогатеть. Наворожишь?

Наконец-то перейдя к главному, Степан даже почувствовал некоторое облегчение. Хотя главное-то для него было ещё впереди…

– Вона оно что, – качнув головой, задумчиво оттопырила нижнюю губу Хима. – Что ж, я этим частенько занимаюсь. И каждый раз диву даюсь глупости людской: придут ко мне, попросят подсобить, а потом сиднем сидят. Ждут, будто всё готовое им с неба само упадёт. – Хима вдруг подалась через стол и почти в лицо Степану выдохнула: – Надо, мил человек, и самим что-то делать, а тут уж и я подсоблю, чтоб ладом всё вышло.

– Мне про других без интересу слухать. Поможешь?

– Что ж, попробую. Но не сейчас. Время неподходящее. Луна на убыль пошла…

Установилось напряжённое молчание. Хима не сводила со Степана пристального взгляда.

– Ну, так ты скажешь, зачем пришёл али как? – неожиданно спросила она.

Степан вздрогнул. Помедлив в раздумье, он вдруг встал и шагнул на выход. Уже приоткрыв дверь, обернулся.

– И ничего ты не видишь… – произнёс он, решив хоть как уколоть старуху. – Я уже сказал, зачем приходил.

С этими словами Степан решительно вышел. Хима ещё некоторое время сидела неподвижно, глядя на дверь, а затем задумчиво произнесла:

– Да я тебя, соколик, как облупленного вижу. И прибежишь ты с этим всё равно ко мне…

Наконец и поесть могли вволю отшельники, и покосившуюся избушку кто-то в благодарность починил, и крышу подлатали. Нашлись и печники, соорудившие небольшую печку. После таких преображений жизнь в избушке стала довольно-таки сносной.

Однако такая сносная жизнь была вовсе не по душе девушке, только-только начинавшей цветение. Ей до отчаяния не хотелось проводить юность в болоте! По воле злого рока они с матерью снова оказалась изгнанными из обжитого места!

Серафима заверяла дочку, что это ненадолго, надо лишь переждать смутное для них время. Но это же время с каждым днём всё больше и больше искореняло надежду на возвращение к нормальной жизни. Словно воск, эта надежда таяла и слезами исходила, оплакивая лучшую пору, которую девушка проводит в глухомани. Вокруг только лес и уныние, болота и тоска. А сколько ещё рассветов придётся ей встретить здесь в одиночестве и в слезах?

Отчаяние переполняло юную красавицу.

Янинка знала, из-за чего они оказались в этой глуши. Знала и не могла простить. Между ней и матерью всё чаще возникали ссоры и размолвки.

На Янинкины укоры и упрёки Серафима становилась всё более озлобленной и раздражительной. Ох, и крепкую обиду она терпела на дочку свою. «Ни в какую не хочет продолжать дело рода семейного! – мрачно мыслила старуха. – Претит ей, видите ли, колдовское ремесло. Знать, в батьку пошла богобоязненного. А задатки-то колдовские имеет наши. Редкостные задатки. Почитай, получше, чем у меня самой…» Такие мысли о строптивой девке ещё больше добавляли злобы и горечи в душу старухи.

Да, Янинка наотрез отказалась перенимать колдовство! Она знала, что это ремесло ещё никому не принесло ни богатства, ни счастья. И девушке иногда даже казалось, что мать вымещает на ней злобу за свою неудавшуюся жизнь.

Однажды в ссоре на довод дочки, что они живут изгоями в нищете, Серафима согласилась и ответила:

– Ладно, дочка, не будем ссориться. Потерпи малость. Скоро у нас будет всё…

Янинка недоверчиво посмотрела на мать.

– Ты что-то задумала? – с тревогой спросила она.

– Есть одна намётка… Да, у нас злоключений хватает… но этому скоро будет конец… Я это чувствую.

Сдвинув брови, Янинка уставилась на мать, напряжённым молчанием требуя пояснений.

Помедлив, Серафима начала говорить:

– Я, донька, достигла такой высоты в колдовстве, что уже расти некуда без… – старуха на время задумалась, как бы это лучше объяснить. – В общем, мне сейчас надо найти человека, стойкого к колдовству и… одержать над ним верх. Вот это для меня… для нас… сейчас самое важное. Это сейчас моё главное дело жизни… Только вот где ж ты тут найдёшь нужного человечка… для этого важного дела?

– Ты хочешь сказать, что «одержать верх» – это погубить? – со страхом поинтересовалась Янинка.

– Ну… – пожала плечами Серафима, – это уж как получится. Хотя главное тут не это, не погубить… Взять верх над душой – вот что главное. И тогда моя колдовская сила возрастёт во много раз… Вот тогда-то и будет у тебя всё, что пожелаешь.

– Я лишь одного хочу: со счастьем хоть чуточку знаться.

– А давай-ка я по руке тебе гляну, – оживилась вдруг старуха, довольная тем, что ссора иссякла.

Янинка неуверенно протянула руку.

– Кровной родне можно и ошибиться в предсказаниях, – внимательно изучая линии на ладонях, бубнила Серафима, – да и не шибко я мастерица в этом… но всё ж основное можно увидеть.

– Ну и что там видно?

Ещё некоторое время поводив заскорузлым пальцем по дочкиной ладошке, Серафима начала тихо вещать:

– Будет у тебя… то ли счастье, то ли сердечная любовь… Однако, если любовь, то… о-о, кажись, великая любовь, дочка, и… – старуха вдруг нахмурилась и совсем тихо прошептала: – Запретная, донька, любовь…

– Как это запретная? – стыдливо вспыхнула Янинка.

– Ну тут же подробно не указано… – схитрила Серафима, но, помедлив, выдала: – Грешная, во как.

Заметив, что Янинка сильно огорчилась, мать поспешила её успокоить:

– А ещё я вижу рядом с тобой доброго парубка, – скрывая истинные чувства, радостно затараторила Серафима. – Похоже, военный… а может и полицейский. С ружьём будет.

– Охотники тоже с ружьём ходят.

– Ну… может и так… может… и охотник… – голос старухи внезапно начал затихать, и в глазах появился странный блеск. Через мгновение Серафима и вовсе замолчала – дальше слова уже вязались в шальные мысли. А в конце своей догадки старуха и вовсе смогла лишь едва слышно выразить изумление: «Так-так-тааак…»