Глава 10

Повозка пана Войховского отправлялась в Каленковичи в конце апреля.

Сборы не заняли много времени. Прохор с вечера приготовил лишь одежду, добротные сапоги в котомке, да пару новых лаптей на дорогу. Был готов и собранный матерью узелок с едой. Остальные вещи было решено забрать позже, с оказией.

Ещё не пропели третьи петухи, а в избе Гришака уже мерцал свет зажжённого каганца. В хате царило тягостное напряжение от неизбежного скорого расставания.

Мать громко всхлипывала, растирая слёзы тыльной стороной ладони.

– Як же ты там без нас? – тихо причитала она. – Ох, недоброе чует моё сердце.

– Ну что ты каркаешь, баба бестолковая, – одёрнул жонку Гришак. – Егор Спиридоныч твёрдо заверил, что никаких придирок Прошке чинить там не будут. Наоборот, сразу доверят должность обходчика. А это тебе не гусей пасти! – громко выговаривал мужик, да только уверенности от этого в голосе не прибавилось.

Он и сам сильно переживал, отправляя сына на чужбину. Хоть и не за тридевять земель, но всё равно… Кто знает, как там примут его и когда ещё придётся свидеться?

Слова Гришака не успокоили Агафью, и она ещё сильнее начала причитать:

– Господи, за что мне такое наказание? Сынок, ты хоть…

– Мам, перестань плакать. Не на войну же провожаешь.

– Да Господь с тобой, сынок! Какая война?!

– Ну так и я о том же! – засмеялся Прохор, а у самого на душе до того тоскливо стало, что хоть плачь. – Будет возможность, я вас обязательно навещу, – изменившимся от комка в горле голосом Прохор пытался успокоить родителей.

Гришак взял сына за плечи и грустно сказал:

– Поговаривают, царь волю крепостным обещает дать. Но это пока лишь слухи. Будем Богу молиться и за волю, и за тебя, сын. Ты уж не забывай там нас. Я вот думаю, что, если оправдаются слухи и будет воля, будем и мы снова вместе. Ну а теперь пора идти в фольварк.

Гришак и Агафья провели сына до панского двора, где уже была готова к выезду повозка. Пан Войховский, не поленившись встать в такую рань, давал последние наставления своему приказчику, при этом было видно, что он просто дожидается Прохора. У Прохора даже создалось впечатление, что и дел-то никаких у Войховского в Каленковичах нет. Наверное, надо было просто доставить проданного крепостного до условленного места и передать в другие руки. Ну что ж, затея не хитра.

– Доброе утро, – понуро поздоровался Прохор.

– Здорово, – кивнул приказчик.

– Доброе, – ответил пан Войховский и, грустно глядя в глаза бывшему своему крепостному, спросил: – Как настроение?

– Да какое уж тут настроение…

– Прохор, я искренне хочу, чтобы это утро для тебя на самом деле оказалось добрым. Мы столько вёрст отмерили, бродя вместе и по лесам, и по лугам, и по болотам… Знаю, что для тебя лес и охота – это жизнь. Но ты не волнуйся, у Семёна Игнатьевича эта твоя «жизнь» продолжится. Поверь, мне будет не хватать тебя, но сам понимаешь… у панов свои законы, свои обстоятельства… и надо им подчиняться. Ну, в общем, удачи тебе и с богом! И передавай от меня поклон пану Хилькевичу и вот это письмецо.

– Передам, – тихо промолвил Прохор и протянул руку.

Егор Спиридонович вдруг отнял конверт от руки Прохора и, пристально глядя ему в газа, неожиданно спросил.

– Даёшь слово, что не подашься в бега?

Прохор даже растерялся малость. По правде говоря, такие мысли у него и сейчас кружились.

– Прохор… от этого слова будет зависеть не только твоя дальнейшая жизнь, – пан Войховский бросил взгляд на родителей Прохора, – но и твоих родных.

Прохор всё понял. И тут обложили!

– Не убегу, – буркнул он.

– Я тебе верю. Не подведи меня, – сказал Войховский и вручил Прохору конверт.

Хлопец окончательно поник. Ему так не хотелось покидать родную хату, родной край, к которым прирос душой и сердцем.

Забросив свой негромоздкий багаж в бричку и на прощание поцеловав отца с матерью, Прохор сказал:

– Сильно не горюйте! Бог даст, свидимся! Прощевайте!

– С богом, сынок, – рыдая, мать вдогонку перекрестила повозку, увозящую её сына.

«Не горюйте! – в сердцах передразнил Прохор свои слова, а у самого слёзы так и наворачивались. – Как же тут не загорюешь, когда такое происходит?!» Хотя он и давал себе слово, что не станет оглядываться, но не сдержался, оглянулся. И так сиротливо издали выглядели его родители, что сердце сына зашлось от жалости и к ним, и к себе.

А родительским сердцам было и того горше.

– Вот и нема уже с нами Прохорки, – тяжело вздохнул Гришак.

Постояв ещё немного, пока бричка не скрылась из виду, поникшие батька и мать медленно поплелись к своей избе. Издали глядя им вслед, Егор Спиридонович наполнялся гадким чувством вины перед своими крепостными. Такого с ним раньше никогда не было…

Выехав из имения пана Войховского ранним утром, Прохор с приказчиком к вечеру одолели большую часть пути. Заночевав в какой-то придорожной корчме, на следующий день они добрались до Каленкович лишь после полудня, основательно опоздав к намеченному сроку. Обещанной пролётки из Черемшиц на условленном месте возле церкви не оказалось.

– Прохор, у меня тут дело срочное… – сразу начал юлить приказчик, – сегодня надобно исполнить, а день уже на исходе. Ты подожди тут маленько… может, возничий ненадолго отъехал куда по надобности… А если никого и не будет, то спросишь дорогу на Черемшицы… да и забежишь своим ходом. Это, наверное, недалеко… Может, вёрст пять будет. Ну, бывай! Да письмецо от Егора Спиридоновича не потеряй! – уже на ходу выкрикнул приказчик и, круто вывернув повозку, помчался по своим делам.

Опешивший Прохор лишь только успел открыть рот, а говорить-то было уже и некому: повозка резво скрылась из виду, завернув за деревянную церковь. Молодой селянский хлопец стоял один в незнакомой местности и с растерянностью смотрел вслед последнему из людей, кого он знал, и кто хоть как-то связывал его с родным уголком. На душе у Прохора вдруг стало до того тоскливо и одиноко, что он готов был кинуться вслед за уехавшей повозкой.

На улице в эту пору было немноголюдно. Редкие прохожие не обращали никакого внимания на хлопца, топтавшегося в растерянности посреди улицы.

Прохор не знал, как ему быть. Но, вспомнив слова приказчика, он решил подождать ещё немного: а вдруг и в самом деле за ним приедут. Осмотревшись и увидев недалеко под деревьями лежащую колоду, он направился к ней. Самое время малость подкрепиться, а заодно и поразмыслить, что делать дальше, если он никого сейчас не дождётся.

Горбушка ржаного хлеба с салом да с едко-сладковатой луковицей казались проголодавшемуся парню царской снедью. Но не успел он прожевать и первый откушенный кусок, как откуда ни возьмись, перед ним возник невзрачный мужичок в потрёпанной одежде. Глаза его жадно смотрели на хлеб, а кадык под небритой щетиной дёргался, словно он сам уже глотал этот хлеб.

– Бог в помощь, – сказал мужичок в латанной-перелатанной свитке.

– Угу, – в благодарность кивнул головой Прохор и, проглотив еду, привычно добавил: – Говорил бог, чтоб и ты помог.

– Благодарствуем, в такой помощи мы никогда не отказываем! – протараторил быстро незнакомец и присел напротив.

Его грязные руки тут же разломили краюху хлеба на две неравные части. Сравнив их взглядом и, словно взвесив в руках обе половинки, мужичок уверенно, без всякого зазрения совести положил обратно на развёрнутую холстину меньший кусок. Сало было порезано небольшими ломтиками, но это не ввело незваного гостя в глубокие раздумья: сразу несколько кусочков скрылись в его давно не мытой руке.

Прохор всё это время сидел с открытым ртом и изумлённо наблюдал за бесцеремонными действиями мужичка. И тут только до него дошло, что странный незнакомец ловко его провёл, тонко рассчитав на селянскую простоту.

Дело в том, что так уж принято в крестьянской жизни: на пожелание бога в помощь отвечали, чтобы и сам желавший помог. Мужичок, видимо, тёртый калач: точно знал, как сорвать приглашение к обеду. Такие нигде не пропадут. Хотя по затрапезному внешнему виду было видно, что жизнь не очень-то его балует.

Прохор внимательно оглядел мужичка, уплетавшего его еду, и пришёл к выводу, что это обыкновенный бездомный бедолага, промышляющий попрошайничеством да мелким воровством.

– Из местных али из хутора какого приблудился? – спросил Прохор.

– Угу, – теперь уже мужичок с забитым едой ртом кивнул головой.

– Что «угу»?

– Местный я, местный. Каленковицкий, – наконец прожевав, ответил мужичок.

Ещё некоторое время Прохор молча продолжал наблюдать за непрошеным гостем, который не обращал совершенно никакого внимания на устремлённый на него пристально-изучающий взгляд. Он не мог себе позволить отвлекаться по таким пустякам. В сей момент он выполнял наиважнейшую задачу – как можно плотнее набить брюхо.

Смирившись с исчезновением доброй части еды, Прохор мирно произнёс;

– Названия у вас тут красивые: Черемшицы, Калинковичи.

– Не Калинковичи, а Каленковичи.

– А я уж думал, что Черемшицы – от черёмухи, Калинковичи – от калины.

– Черемшицы – так, а Каленковичи – не, – особо не отвлекаясь, отвечал мужичок.

– А отчего ж тогда такое название у местечка?

– Долгая песня, – сказал гость и, внимательно глянув на Прохора, решил, что в благодарность за угощение он сможет всё же уделить ему немного своего драгоценного времени.

– Ну, да так уж и быть, слушай… – начал мужичок. – Мне когда-то дьяк один рассказывал – шибко грамотный был и знал много всего всякого… Ну так вот, он говорил, что давным-давно где-то был князь по прозвищу Каленик. И было у того князя два сына-смельчака и дочка-красавица. И в ту пору по землям нашим басурмане люто гуляли, разбой творили, убивали, грабили, людей в полон уводили.

Князь Каленик собрал дружину и встал на защиту православных, выслеживал отряды басурман и громил их нещадно.

Однажды возвратился князь домой после сечи с басурманами, а дом его разорён другим отрядом. Многие люди перебиты. Князь очень переживал за судьбу дочки и сыновей, оставленных для защиты дома. Всех мёртвых переглядели – нет среди них ни княжны, ни братьев её.

И тут один уцелевший старик поведомил, что храбро сражались все защитники замка, но силы были неравны. Спасая сестру, братья с немногочисленной дружиной ушли к Припяти. Вскоре, заметив это, вороги кинулись в погоню. Словно стая волков, басурмане неотступно шли по следу, – складно говорил мужичок, не забывая при этом с завидным аппетитом уминать чужие харчи.

Видимо, спешка при еде, да ещё всухомятку не пошла рассказчику впрок. Он на мгновение замолк, глаза покраснели от натуги – и громкая отрыжка облегчила его нутро.

– Давно не ел, – оправдываясь, произнёс мужичок.

– Ну, а что там с княжной сталось? – поинтересовался Прохор.

– О, княжна… Басурмане были наслышаны о красоте княжны, и, видать, их самый старшой – хан или как его там – решил силой взять её к себе в наложницы.

Вот на этом месте басурмане и настигли беглецов, – задумчиво сказал мужичок, кивнув головой на церковь. – До последней капли крови сражались сыны князя Каленика… до последнего дыхания… Вот.

А когда князь спешно прибыл на подмогу, то она уже и не понадобилась. Сложили сыны головы в неравном бою… Их изрубленные тела покоились рядышком, а вокруг во многом количестве лежали поверженные басурмане.

Пустился князь в погоню, чтоб дочку свою из полона вызволить, да вскоре и её нашёл. Лежала княжна в высокой траве… В лице ни кровинки, ни соринки, всё такая же красавица… только в девичье сердце был вонзён кинжал, самим князем подаренный. И понял князь, что покончила с собой его дочь, чтоб не терпеть позора и унижения.

Вот тут и похоронил князь Каленик своих детей вместе и, вонзив меч в землю, выкрикнул: «Быть тут поселению! Каленковичами именоваться ему!»

Вот такую историю поведал мне дьяк, закончил свой рассказ мужичок.

– Интересная история, жалобная…

– Жалобная, – согласился рассказчик. – Только вот дьяк говорил, что это, видать, сказка. А по правде всё куда проще. Через наши Каленковичи тракт проходит на Бобруйск. Так вот дорогу тут пробили в обход болота великого, и получился крюк, колено, так сказать. Вот отсюда и пошло, наверное, такое название. Хотя кто его знает, а может и вправду был князь Каленик…

Перебросившись ещё несколькими малозначащими фразами, мужичок вдруг спросил Прохора:

– А ты кто будешь-то? Что-то я тебя раньше тут не примечал.

– Я до маёнтка пана Хилькевича добираюсь. В Черемшицы мне надобно. Слыхал про Черемшицы?

Мужичок странно покосился на Прохора и ответил:

– Ага, как же, не слыхал! Тут про Черемшицы все наслышаны! А я так вообще тут всё и про всех знаю! И меня каждая собака знает! А ты вот по какому делу до пана, коли не секрет?

Прохор задумчиво посмотрел на скатывающееся к закату солнце, задумался ненадолго и ответил:

– На муки мученические иду… Угораздило для тамошнего пана без вины виноватым стать. Вот и купил меня с умыслом. Для потехи… панской.

Нищий едва не подавился. Вытаращив глаза, он сочувственно произнёс:

– Да-а, хлопче… Пан серчает – мужик кровью харкает. Слухай, а ты не ходи туда.

– Как это «не ходи»?

– Есть тут одно местечко… Тебе туда надобно, – подавшись к Прохору, зашептал нищий. – Людишки вольные там гуляют.

– Разбойники, значит, – разочарованно догадался хлопец.

– Ну… это для панов они разбойники, а для тебя дру́гами будут. И дорожка туда как раз в сторону Черемшиц. Леворуч с тракта возьмёшь – и свободен!

– Я слово дал, что не сбегу.

– Слово не верёвка. Как это оно может держать? – несказанно удивился нищий.

Прохор оценивающе посмотрел на нищего и тихо произнёс:

– Тебе не понять.

Прохор свернул остатки трапезы в холстину, спрятал в котомку и, хлопнув ладошками себя по коленям, с наигранной бодростью вздохнул.

– Вон уж и солнце клонится к вечеру. Встретить меня тут должны были, да что-то никого не видно. Придётся самому добираться. Меня сюда приказчик пана Войховского доставил, так он говорил, что до Черемшиц вёрст пять будет.

– Ну, я ни о твоём Войховском не слыхал, ни приказчика твоего не ведаю. А вот то, что до Черемшиц не меньше пятнадцати вёрст будет, это я тебе точно скажу. Можешь поверить слову Васьки Кота! – убедительно заявил мужичок и с гордостью ткнул себя пальцем в грудь.

– Мне не привыкать, – вздохнул Прохор. – По темноте да по бездорожью ходить я привычен. Однако с дороги не сбиться бы. Ни к чему ночью лишние круги наматывать.

– Вот то-то и оно – не сбиться! Тракт народом да возами натоптанный, дорога видная, тут-то не собьёшься. А вёрст через десять свернуть надо будет на лесную дорогу, ведущую в Черемшицы… Вот где не сбиться бы! Да-а… Было бы сегодня воскресенье – обязательно шли бы подводы с базара. А так… не советую идти ночью, да ещё и в ту сторону. В последнее время слишком уж много народу у этих Черемшиц с дороги сбивается. Послушайся, хлопче, совета Васьки Кота. Переночуешь где-нибудь, а утречком и пойдёшь. Я бы тебя с собой позвал, но ещё сам пока не знаю, где голову приклоню на ночлежку. Хаты-то у меня нема. Так вот и живу…

– Если до Черемшиц пятнадцать вёрст, то, пожалуй, мешкать не стоит. Глядишь, пока ночь нальётся, я уж и большую часть пути одолею, – решительно сказал Прохор.

– Хлопче, я ведь неспроста отговариваю тебя переться супротив ночи в дорогу. Недобрая молва ходит про те места.

– Во как! И что ж там такого недоброго? – не поверив Ваське Коту, повеселел Прохор.

Его собеседник придвинулся ближе и, словно заговорщик, таинственно начал речь вести:

– Люди в тех местах поодиночке боятся из дому выходить. Особенно в лунную ночь. А всё ведьма страху нагнала. Объявилась года полтора-два назад, на болотах тамошних осела. Говорят, сначала всё ворожила да шептанием всяким занималась, а потом, знамо, мало ей этого стало. Душу анчихристу продала. А к ней всё равно людишки идут, да только не хворые да убогие, а с такой же темной душонкой. Вот и пошло лихо твориться по окрестностям. Так что не ходил бы ты, хлопец, сейчас никуда. И луна-то в эти дни вся блином округлилась.

– Та-а-ак! И что, никто не может найти управу на эту ведьму? – всё ещё не принимая всерьёз слова мужичка, поинтересовался Прохор.

– Говорят, что пробовали один помещик с приставом и ещё с кем-то из сельской общины сунуться к ней, так потом три дня дома на печках сидели, дрожа от страху. После этого и скумекали, что лучше не связываться с этой шельмой. Вот тебе и «та-а-ак!» – передразнил Прохора мужичок.

– И это тебе сам тот помещик с приставом рассказывали?

Прохору всё равно мало верилось в то, что рассказал ему Васька Кот, но, как говорится, дыма без огня не бывает. И в то же время он был уверен, что людская молва, как всегда, приукрасила и преувеличила какое-нибудь недоразумение с обыкновенной бабкой-шептухой.

– Ну что ты как Фома неверующий! Для твоего же блага предостерегаю. Потолкайся на воскресном базаре средь людей, все новости узнаешь! В последнее время только и разговоров про эту ведьму, – с жаром говорил Васька Кот, но видя, что ему всё равно не поверил и не испугался незнакомый хлопец, отвернулся к церкви и, перекрестившись, добавил: – Вот те крест, истинную правду говорю!

– На базаре небось крадёшь маленько, а? – будто и не слыша Васькиной клятвы, спросил Прохор.

Такой резкий поворот сконфузил мужичка, и он как-то сразу насупился, но врать не стал:

– Всяко бывает… особенно, когда есть сильно хочется.

«Не соврал, – невесело подумал Прохор. – Может и в самом деле переждать ночь где-нибудь в местечке?» Он вынул обратно уже спрятанную в котомку холстину с едой и молча протянул мужичку.

Тот еду взял и сокрушённо посмотрел на Прохора.

– Всё равно не ходи… молодой ведь. Не ровен час пропадёшь. Года ещё не прошло, как схоронили там панского приказчика. По делу иль просто так, не знаю, стеганул он ту ведьму кнутом и сам сгорел, как лучина.

– Да ну! Прямо так огнём и взялся?

– Не, не огнём. Это я так, к слову. Черемшинцы рассказывали, что мертвец к нему после того приходил в полночь. Перепугался приказчик крепко. И начал здоровый мужик сохнуть без причины. Ни лекари, ни знахари не помогли. Подробностей не знаю, но недолго он протянул. Детишки сиротами остались…

Наступила пауза в разговоре. Оба молчали; каждый думал о своём. Затем Васька Кот, вспомнив, что упустил важную подробность, живо заговорил: