Собственно, что я хочу сказать. Это он виноват в том, что Ваня пропал.

Я бы поехала в Чечню, не задумываясь. Но я даже приблизительно не знаю, где может быть Ваня. Командование бригады отвечает, что пропал без вести. Если бы был жив, наверно, дал бы о себе знать. Но – ни письма, ни звонка.

Стараюсь не смотреть на себя в зеркало. Мне сорок четыре. А на вид – все пятьдесят. Давление – ниже некуда, еле ноги таскаю. Была гипертоником, стала гипотоником. Говорят, это еще хуже.

В комитете солдатских матерей сказали, что есть спецгруппы по розыску сотрудников МВД и военнослужащих, пропавших без вести. С невероятным трудом встретилась с одним таким розыскником. Знакомое лицо. Оказывается, работал в нашем районном УВД. Майор Пряхин Виктор Петрович.

Выслушал, вгляделся в фотографию, посочувствовал, записал все данные, обещал помочь, но как-то вяло, будто это у него гипотония. Предложила деньги, у меня лежит приличная сумма, хотела в Чехию съездить. Отказался, даже как бы обиделся. Не знаю даже, что и думать. В общем, появилась слабенькая надежда. А вдруг? А вдруг?

Ваня

В ауле не стихает погребальный бой барабанов. Кто-то убил отца Вахи, жившего в Москве. Чем он там занимался, неизвестно. Не думаю, что скрывался от ичкерийцев. Наверняка крутил какой-то криминальный бизнес, а виноваты теперь мы, кавказские пленники.

Ваха лютует. Склоняется над зинданом, приставляет ствол Стечкина к моему лбу.

– Ну, что, собака, выбить тебе мозги? Пусть тебе твой бог обратно вправит.

Меня Ваха особенно ненавидит. Я закончил десятилетку, а он остановился на пятом классе. Я читал книги, а он смотрел только видео. Он даже «Три мушкетёра не читал». В принципе, чечи любят и умеют учиться. Образование у них в почете. Способный народ. Но сейчас им не до этого. Война у них в еще большем почете. На войне можно заработать и быстрее и намного больше.

Ваха выбивает мне не мозги, а передние зубы. Удар рукояткой Стечкина… и я плачу. Я выплевываю в ладонь зубы и плачу. Никогда мне не было так жалко себя, как в этот момент.

Кто-то окликает Ваху. Он резко поднимается. Из его кармана что-то вываливается, падает мне в лицо. Это сигнальная ракета, патрон с короткой петлей. Чтобы патрон выстрелил, надо эту петлю резко потянуть на себя. Я прячу патрон. Вдруг пригодится.

Я боялся, что Ваха хватится и устроит в зиндане шмон. Но ему было не до того. Или он вообще не заметил пропажу патрона. Назавтра он срочно выезжал в Москву с удостоверением представителя президента Ичкерии.

После отъезда брата Султан стал чаще разговаривать со мной. Я вожусь с машиной, а он уродует мне мозг. Оказывается, он был раньше учителем истории.

– Знаешь, что такое лай? – спрашивает меня.

Я пожимаю плечами. Ясно, что он имеет в виду не обычный собачий лай.

– Лай – по-нашему раб, – объясняет Султан. – Раньше, до советской власти, у нас было целое сословие лаев. Если чеченец не чей-то господин, то какой он чеченец? Это время возвращается, Ванёк. Сейчас мы строим дома с капитальными зинданами. Заваруха с Дагестаном кончится, я тоже себе построю. Вы должны отвечать за то, что пришли в наши горы. Запомни, Ванёк, вы всегда будете у нас виноваты. Мы никогда не простим вам даже десятой доли того, что вы прощаете нам. Наша месть всегда будет страшнее вашей мести. А наши законы всегда были и всегда будут выше ваших законов. Потому, что мы сделаны лучше вас.

Султан показывает мне старинный орден с арабской вязью.

– Ну-ка, прочти, что написано.

– Кто думает о последствиях, в том нет храбрости, – читаю я.

– Правильно, – Султан оживляется. – Вы думаете, а мы не думаем. А пословицу нашу знаешь? Выше чеченца только Бог. А что поется в нашей лучшей песне, знаешь? «Один раз родились, один раз и умрем, зато какие песни будут петь о нас!»

– Наверно, Жилин и Костылин сидели в зиндане не у чеченцев, – говорю я.

– Правильно! – еще больше оживляется Султан. – Я тоже так считаю. Толстой – великий писатель.

Я очень его развеселил. Но я все равно избегаю смотреть ему в глаза. Он этого очень не любит.

– Вы нас за 200 лет так и не переделали, – говорит он. – А для вас общение с нами не пройдет бесследно. Вот увидишь, рабство пойдет по России.

У Султана звонит мобильник. Он включает аппарат, лицо его искажается злобой. Он говорит по-русски, и я понимаю, что Ваха схвачен в Москве.

Пряхин

Когда мне предложили возглавить спецгруппу МВД по розыску без вести пропавших сотрудников и военнослужащих, я согласился, не задумываясь. Хотя знал, что дело это опасное. Может быть, опаснее, чем любое другое на этой войне. Но я стараюсь об этом не думать. Я стараюсь вообще ни о чем всерьез не задумываться. Это мешает делу. Моя задача – привезти в семью денег и купить «форд-мондео». Это единственный смысл моего пребывания в Чечне-Ичкерии. Все остальное – демагогия.

Спецгруппа – одно название. Входит в нее, кроме меня, только мой помощник. Гера Рытиков, мой напарник по работе в УВД. Гера согласился по тем же мотивам. Бабки правят сегодня миром, бабки…

Говорят, дипломатия – искусство возможного. То же можно сказать и о нашей работе. Только, в отличие от дипломатов, тут каждую минуту рискуешь головой. На дороге можешь налететь на фугас. Или на засаду. Нарвешься на отморозков, они тебя самого в зиндан посадят. А если только что кого-то из их банды убили, просто перережут горло.

Если кто-то думает, что мы меняем всех на всех, тот очень сильно ошибается. Обмен иногда не происходит, даже если в нем заинтересованы сразу обе стороны. Всегда что-то мешает. То ли их цена не устраивает, то ли мы не можем отдать им того, кого они требуют. В последнем случае они становятся злыми и особенно непредсказуемыми. Поэтому приходится идти на явное нарушение законности. Вот как с Вахой.

Сегодня едем по телефонной договоренности с Султаном. Законный обмен Вахи не получается. Слишком много на нем крови. Но я переговорил с людьми, от которых зависит его освобождение. Мне сказали, что разговор возможен, если Султан выложит миллион долларов.

Миллион для Султана не проблема, у него станок работает. А вот настоящих зеленых у него, конечно, столько не найдется. Представляю, как начнет психовать и угрожать. В таком состоянии от него можно ожидать чего угодно. Даже Гера, который никогда его не видел, что-то чувствует:

– Шлепнут нас здесь за милую душу, – беспокойно говорит Гера, посматривая по обеим сторонам узкой дороги.

Н-да, чеченский серпантин – это засада.

– Расслабься, – успокаиваю Геру, – может, и шлепнут, но не здесь и не сейчас.

Мы едем на «таблетке» с красным крестом на боках и крыше, чтобы было видно сверху. Машина старая, местами пробитая пулями, с изношенным мотором. Единственное ее достоинство – можно возить больше людей, чем в обычной пятиместной легковушке.

У подъема к аулу «таблетка» чихнула и встала.

Нас давно уже увидели, по крутому склону спускается джип, выходят бородачи, цепляют нашу колымагу на прицеп и поднимают к дому Султана.

Знакомый высокий забор из сцементированных камней – только из пушки можно пробить. Но кто поднимет сюда пушку? Значит, дом Султана – неприступная крепость.

Хозяин выходит на веранду на втором этаже, жестом предлагает подняться. Охранники молча требуют отдать оружие. Гера расстается со своим «калашом» с обреченным видом. Сами чеченцы говорят о непредсказуемом Султане: «Это особый случай».

Поднимаемся на веранду. Султан сидит за низким круглым столом, уставленным закусками: овощи, фрукты, сыр, какая-то стряпня и кувшин с длинным горлышком. Султан, хоть и ваххабит, любит водку. Он любит русскую водку и русских женщин. Все остальное русское люто ненавидит. Руки не подает и взгляда не смягчает. Жестом предлагает сесть за стол. Оглаживает рыжеватую бороду. Говорит голосом, похожим на рычание:

– Покушайте с дороги.

От этого «покушайте» мороз по коже.

Мюрид берет кувшин и наливает в рюмки. Пьем без тоста, закусываем. Осматриваемся. Вид с веранды на горы обалденный. Султан встает из-за стола, что-то тихо говорит мюриду. Кажется, это еще один его брат. Сколько же у него всего родных братьев? А сколько двоюродных? А сколько племянников? Считай, весь аул, целое бандформирование.

Султан возвращается за стол.

– Сейчас Ванёк починит вашу «буханку».

Появляется русский парень с цепью на ногах, весь в фурункулах. Я сразу узнаю его. Смирнова показывала фотографию.

Так вот ты где, Ваня Смирнов. Видать, ценный работник, если Султан не предлагает тебя ни на обмен, ни на продажу.

Мне надо привезти кого-нибудь из пленных. Для отчетности. Решаюсь спросить:

– Не думаешь его обменять?

Султан настораживается:

– Почему спрашиваешь?

– Просто так.

– Не надо меня обманывать. Если спросил, значит, интерес есть. Говори!

– Мать его разыскивает.

Султан удивлен, но не подает вида:

– Кто она?

– Чесальщица. Войлок чешет.

– Сколько ей?

– За сорок.

– Скажи, пусть другого рожает. Ванёк мне нужен, – говорит Султан.

В такие моменты во мне просыпается зверь патриотизма. Будь моя воля, прикончил бы Султана, не задумываясь.

– Ладно, давай о деле, – говорит Султан.

Отвечаю вкрадчиво:

– Брат твой в Чернокозово. Официальный обмен, наверное, не получится… – делаю паузу.

– Ну, давай дальше. Что дальше? Сколько надо? – рычит Султан.

– Миллион долларов.

Султан неожиданно со смехом соглашается:

– Это правильно. Ваха стоит больших денег. Договорились: миллион, так миллион.

– Но деньги должны быть настоящими.

Смех обрывается.

– Будут тебе настоящие. Ни одна экспертиза не определит.

– Султан, деньги должны быть в настоящих рублях. Тридцать миллионов.

– Где я тебе возьму ваши вонючие рубли? – спрашивает Султан. – Мы, по-моему, все расчёты ведем в долларах.

– Тут особый случай, – говорю я. – Ваха как бы сбежит из изолятора. Другого варианта быть не может. Сам понимаешь, начнут искать виноватых. Кто-то пойдёт под суд. Надо будет давать следователям, прокурорам, судьям. И ещё кому-то в Москве, потому что мягкий приговор будет наверняка опротестовываться. Нельзя в таких случаях расплачиваться фальшивыми бабками.

Султан молчит, раздувая ноздри. Потом встает:

– Подойди пока к зиндану, займись своим делом, а я посоветуюсь с ребятами.

Зиндан – вонючая яма с шевелящимися телами. Сидят мужики месяцами, не моются, спят на соломе, едят пшеничную похлебку, причем совершенно неподвижно. Пленники – не люди, зачем им свежий воздух и движение?

Спрашиваю, чувствуя себя последней сволочью:

– Ребята, мы – группа по розыску военнопленных. Я – майор Пряхин. Давайте я вас перепишу.

Слышу в ответ:

– Обмениваешь или выкупаешь? Если только выкупаешь, тут для тебя клиентов нет.

Ясно. Не хочет мужик, чтобы за него платили домом, квартирой, долгами. Уже всё решил и приготовился к самому худшему. Ну, правильно, хуже того, что есть, уже не будет.

Настаиваю:

– Давайте, ребята, я вас перепишу. Говорите ваши фамилии, адреса. Чего не бывает в жизни? Вдруг и вам повезет?

Ваня

Этот майор приезжает не первый раз. Увозит только выкупленных. Делает только то, что ему Султан позволяет. По роже видно, что сам себя презирает за то, чем занимается. Иногда мне кажется, что я где-то его видел. Но где? Скорее всего, в Москве.

Его «буханку» я подшаманил, и теперь только изображал, что вожусь с мотором. Мало радости снова опускаться в зиндан. Я – как бы расконвоированный зэк в частной тюрьме Султана.

Год назад Ваха велел мне снять все солдатское, дал старое синее трико, зеленую футболку и дырявые кроссовки. Сказал, что теплой одежды не будет. Я подумал, что это такой юмор. Нет, Ваха не шутил. Зимой я весь покрылся фурункулами.

Используют меня больше на домашних работах. Рублю дрова, топлю печи, мою посуду. Ну и, конечно, держу в исправности «буханку». Сделал для неё силовой бампер, веткоотбросы, верхний багажник на всю крышу, лебедку. Теперь «духи» зовут «буханку» скалолазкой. Кормят меня бульоном из костей, кормовой тыквой и разведенной в воде мукой. Сплю я в зиндане, где можно задохнуться от испарений.

Я здесь уже почти год, а никак не могу привыкнуть к одной мысли. Я в плену в своей собственной стране!

По ночам высоко в небе пролетает самолет-разведчик. Я узнаю его по протяжному гулу мотора. Чего он тут ищет? Что может найти в кромешной тьме? На ночь «духи» на всякий случай выключают генератор.

У меня отросла борода и усы. Теперь не видно моих выбитых передних зубов. И теперь я знаю, откуда у Вахи приступы злобы. Это наркотический психоз. Всё-таки воюет с 12 лет. Пытается снять стресс и… под наркотой становится еще страшней.

Я уже хотел сказать охраннику, что машина готова. Но в этот момент открылись ворота. Въехали два джипа, полные бородачей. Арабы. Точнее, этнические чеченцы из Иордании. Султан встретил их с радушной улыбкой, обнимая каждого на чеченский манер.

Увидев Пряхина и его напарника, арабы разнервничались не на шутку, потребовали от Султана объяснений. Султан сказал, что у него с кафирами свой бизнес. Ну, вот все встало на свои места: майор – шкура. И напарник его – шкура.

На этот раз арабы привезли какие-то коробки. Люди Султана занесли их в дом. Чувствовалось, что коробки тяжелые. Слышу слово «контейнеры». Что бы это значило? Среди арабов странный новичок, не похожий на боевика. Он облачается в белый медицинский халат. К нему по одному поднимают пленников. Он берёт у них на анализ кровь. Что бы это значило?

Пряхин

Увидев меня и Геру, арабы схватились за ножи. То ли поиздеваться захотелось, то ли всерьез. Головорезы пострашней чечей. Гера Рытиков наложил в штаны. Признаться, я тоже включил было заднюю скорость, но куда тут бежать?

Султан с ними о чем-то совещается. Похоже, просит денег, настоящих рублей.

У меня, кажется, появился шанс сделать доброе дело. Освободить кого-нибудь из зиндана. Султану это ничего не стоит. Требуется только, чтобы у него было подходящее настроение.

– Ребята, – говорю я узникам, – а кого из вас Султан мог бы отдать просто так?

Зиндан молчит.

– Ребята, у нас не так много времени.

Зовёт Султан. Говорит, что 30 лимонов настоящих рублей он найдет.

– Когда дадут Вахе уйти?

Звоню человеку, от которого зависит побег Вахи. Докладываю обстановку. Получаю инструкцию и информацию по сроку. Докладываю Султану:

– Через неделю Ваха дадут уйти. Но выкуп вперед.

– Сейчас получишь, – говорит Султан. – Но если Ваха не выйдет, ты -«самовар». Иди еще покушай перед дорогой.

Ваня

Какие-то контейнеры, странный араб, берущий анализ крови, непонятное отношение к пленным – последнее время их не убивают – все это соединяется у меня в голове. Если пленных продать целиком не получается, их можно разобрать на органы! Этак и меня на «запчасти» продадут.

Чувствую, как дрожат руки. А что если… Ворота оставлены приоткрытыми.

Кажется, ждут еще кого-то. Доехать бы до окраины, а там… Там пропасть глубиной не меньше ста метров. Но где-то же есть спуск к реке! Конечно, есть. Но я не знаю,где именно. Значит, придется спускаться по отвесным скалам.

Это безумие. Я не смогу, сорвусь вниз. Меня пристрелят. Ну и пусть сорвусь. Ну и пусть пристрелят. Это лучше, чем тебе перережут горло, а ты будешь это сознавать, потому что мозг будет продолжать работать.

Завожу «таблетку», газую, как бы проверяя мощность мотора. На меня – ноль внимания. Привыкли, что веду себя, как лай. Сейчас я вам покажу, какой я лай.

Включаю вторую передачу и – педаль газа до самого пола. «Таблетка» прошибает приоткрытые ворота и вырывается на волю. Шпарю по единственной в ауле улице, по склону. Что же не слышно выстрелов? Смотрю в зеркало заднего вида. Ага, вылетают один за другим два джипа. Не многовато ли для меня одного?

Пряхин

Мы с Герой выпили по стопарю за наши 3 «лимона». То есть за те 10 процентов от сделки, что нам причитаются. Вареную баранину заедали зеленью с огорода. Хотя где тут у них земля, когда кругом одни камни и скалы, ума не приложу.

Султан ушел и вернулся с деньгами. Потребовал пересчитать. Тютелька в тютельку 30 лимонов. Когда дело касается их близких, они становятся очень надежными.

– А если нас кто прижмет в пути?

Султан делает успокаивающий жест:

– Дашь мой телефон, я все улажу. Давай еще раз по порядку: где мы заберём Ваху?

Я не успеваю ответить. Ревет мотор нашей «Таблетки», раздается треск ворот. Ваня дал, однако, дёру. Вот это номер! Даже Султан застыл с раскрытым ртом. Его мюриды заскакивают в два джипа и – вдогонку.

Султан с подозрением смотрит на нас с Герой. Первое, что он думает – мы имеем к этому побегу какое-то отношение.