Цитаты из книги «Своя комната»

Считается, что литература должна придерживаться фактов и чем точнее эти факты, тем лучше. Поэтому вокруг по-прежнему была осень и золотые листья по-прежнему осыпались. Листопад даже немного усилился, поскольку наступил вечер (точнее, семь тридцать три), и поднялся легкий ветер (точнее, юго-западный). И все равно мне было не по себе.

Что за дело знаменитой библиотеке, если ее и проклянет какая-то женщина? Она продолжает благочинно и благодушно дремать, надежно укрыв свои сокровища, и будет, как я полагаю, дремать вечно. Гневно спускаясь по ступеням, я клялась никогда больше не тревожить здешнее эхо, никогда не искать тут приюта.

если бы женщина существовала лишь в книгах, написанных мужчинами, ее бы наделяли огромной важностью, она была бы бесконечно многообразна: отважна и зла, блистательна и убога, великолепна и уродлива, величием сравнима с мужчинами — а то и превосходит их. Но это лишь литература. На деле же, как пишет профессор Тревельян, ее запирали и избивали.

не жесткий электрический проблеск того, что мы зовем остроумием, но мягкий и ровный свет человеческого общения.

тело словно попадает в волшебный стеклянный звуконепроницаемый футляр, а сознание, которому не нужно теперь иметь дело с фактами, привольно выбирает, на чем бы ему сосредоточиться (главное — не ходить по траве).

Одна такая мысль — дадим ей это незаслуженно гордое имя — уже соскользнула в воду и стала покачиваться там среди водорослей и отражений, то всплывая, то снова исчезая, как вдруг… представьте, что мысль внезапно сгустилась и потяжелела, и вы ощутили, что у вас клюет, и осторожно вытянули леску, и теперь изучаете добычу. Но, оказавшись на берегу, мысль вдруг кажется маленькой и жалкой; хороший рыбак бросит такую рыбку обратно в воду: пусть нагуляет жирок, и тогда ее можно будет изжарить и съесть. Не буду докучать вам этой мыслью; если приглядитесь, сами обнаружите ее в моей речи.

Комнаты бывают такие разные — спокойные или мятежные, с окнами на море или, напротив, в тюремный двор, увешанные стиркой или украшенные шелками и опалами, жесткие, точно конская грива или мягкие, словно перья; войдите в любую комнату, и вас захлестнет необыкновенно сложная волна женственности. Как же иначе? Женщины просидели взаперти миллионы лет, и стены уже так пропитались их творческой силой, что кирпичи и известь не вмещают ее — теперь она выплеснется на перья, кисти, политику и торговлю. Но эта творческая сила отличается от мужской.

К сожалению, именно талантливые люди больше всего считаются с чужим мнением. Вспомните Китса. Вспомните, что значится на его могиле14. Подумайте о Теннисоне — впрочем, к чему искать подтверждения неопровержимому факту: творческие люди зависимы от общества. Литература усеяна костями тех, кого слишком задевали чужие слова.

литература подобна паутине и так же, как паутина, связана с жизнью — непрочно, но тщательно. Зачастую эта связь почти незаметна: пьесы Шекспира словно бы держатся сами по себе. Но если потянуть паутину, зацепить, надорвать, то вспоминаешь, что ее соткали не бестелесные существа, а живые люди и что она охватывает самые что ни на есть прозаические предметы — здоровье, деньги, наши дома.

Как великолепна жизнь, как щедра, как незначительны мелкие склоки и горести, как прекрасна дружба и общество себе подобных