17 октября, среда.

Сегодня днем я ходила на выставку в «Heal»²⁸⁹, а Л. провел утро на кооперативном собрании²⁹⁰. Сначала я простояла у стойки в «Mudie’s»²⁹¹, пока тучная вдова выбирала себе 10 романов, принимая их из рук работника, словно ручная собачка, и попутно оговаривая, что ей не нужна вульгарность или сплошные описания, а хочется побольше событий в сюжете. Компаньонка советовала «Южный ветер»²⁹², расхваленный критиками, – только умные разговоры и Италия. «Но я не выношу разговоров! Мне нужны чувства», – ответила вдова и вцепилась в еще один кусок сладких чувств, явно не касающихся войны или пьяниц. «Думаю, мне надо сократить абонемент до восьми книг», – заметила она и потащилась со своими десятью томами в Уокинг²⁹³, я полагаю.

Оттолин была сама не своя: плотный черный бархат, застегнутый на все пуговицы, шляпа, похожая на пляжный зонтик, атласный воротник, жемчуг, тени на глазах и рыжевато-золотистые волосы. Излишне говорить, что картины никто толком и не смотрел. Там был Олдос Хаксли²⁹⁴, бесконечно высокий и худой, с непрозрачным белым глазом. Симпатичный юноша. Мы ходили взад-вперед по галерее и обсуждали его тетю, миссис Хамфри Уорд, чья загадочность все сильнее, а обаяние, остроумие и темперамент характеризуют ее как женщину, полную знаний и юмора, не говоря уже о книгах. Отчасти это подтверждает история с Арнольдом²⁹⁵, который довел их до банкротства четыре года назад, а она спасла всю семью, круглосуточно работая своим пером. Мы пили чай с Роджером. Я чувствовала сильное напряжение: Оттолин была вялой и отстраненно женственной, что всегда угнетает. Казалось, у обоих до сих пор перед глазами стоит их ссора²⁹⁶. Я прогулялась с ней под ливнем до Оксфорд-стрит²⁹⁷, а она без особого радушия купила мне алые гвоздики.

18 октября, четверг.

Л. был на своей конференции до 5 вечера, а телефон беспрестанно звонил (так мне казалось, пока я пыталась прижать миссис Мэйнелл²⁹⁸ к стенке в своем обзоре). Какая же скучная жизнь без него! Даже неугомонный нрав Тинкера не помог. Правую руку сводит судорогой, когда держишь его на поводке. На воле он хаотичный, но в целом послушный*. Я пила чай на кухне, а Л. вернулся, когда я его уже допивала. Мы сидим в окружении котят и собак, которые теперь находятся на грани каких-то подозрительных отношений. Мы ждем в гости Кэ²⁹⁹.

* Это, надо уточнить, относится к Тинкеру, а не к Л.

19 октября, пятница.

Мы думали, что мягкость натуры Кэ торжествует над бюрократией, угрожавшей лишить ее всего очарования. Но нет, офисная работа – это не бассейн, в котором можно провести всю жизнь. Она жалуется на выпадение волос, которые, однако, показались мне гораздо более мягкими и шелковистыми, чем прежде. Она осталась на ночь, а утром спустилась вниз с кожаным чемоданчиком в руках, чтобы успеть на ранний поезд. Я получила письмо от Нессы касательно слуг и поэтому днем отправилась к миссис Хант – в таинственное здание³⁰⁰ со множеством стеклянных коридоров, ведущих в помещение, отведенное под стирку и глажку голубых и розовых передников, по крайней мере так это выглядело. Свободных горничных не оказалось. Умело подгадав поезда, я добралась до Эолиан-холла³⁰¹, где заплатила шиллинг и послушала очень длинный и красивый октет Шуберта³⁰². На выходе я увидела седую женщину с растрепанными волосами и без шляпы – Аликс, и мы пошли на чай в «Spikings». У нее есть своего рода независимость и отсутствие переживаний по поводу внешности, которыми я восхищаюсь. Но, пока мы гуляли вверх-вниз по Дувр-стрит, она, казалось, уже была готова сорвать привычную завесу юмора и сплетен и обнажить свое замогильное отчаяние. Бедняжка!

– Куда ты сейчас, Аликс?

– Понятия не имею.

– Звучит мрачно! Разве ты не ждешь с нетерпением завтрашних одиннадцати часов утра?

– Я лишь хочу, чтобы они не наступали, вот и все!

И я оставила ее, бесцельную, одинокую и без шляпы, бродить по Пикадилли.

20 октября, суббота.

К счастью, или, можно сказать, к несчастью для Аликс, она не бродила по Пикадилли всю ночь, иначе огромная бомба, вспахавшая тротуар у «Swan & Edgar», вырыла бы ей могилу³⁰³. Примерно в 21:30 мы услышали два тихих, отдаленных, но отчетливых удара, затем третий, от которого задрожали стекла, а потом – тишина. Оказывается, прилетал цеппелин: он незримо висел над городом час или два и улетел. Больше мы ничего не знаем.

Выйдя на прогулку, мы столкнулись с гладким и прилизанным, провинциального вида мужчиной, нашим Уолтером [Лэмбом], посланным Небесами для воскрешения этой книги, я думаю. Он привязался на несколько часов: гулял с нами, напросился на чай, а прояви мы чуть больше интереса, который неуклонно ослабевал, остался бы и на ужин. Все разговоры сводились к лорду Кентербери³⁰⁴, миссис Сакстон-Нобл³⁰⁵ и Королевской Академии художеств, а каждая история подчеркивала его собственный успех, манеры или материальное процветание. О короле, однако, сплетничали мало. Он предпочитает королеву³⁰⁶ и сумасшедшую принцессу Викторию, которая врывается в комнату и заявляет, что собирается жить в его доме. Цвет лица у Уолтера как у восковой фигуры, а голова гладкая, словно яйцо. Его литературный вкус и стиль ничуть не изменились, хотя он больше не писатель и вообще не кто иной, как секретарь президента³⁰⁷, которому Лэмб кажется сыном-нахлебником. К нам Уолтер относится отчасти дружелюбно, отчасти настороженно. Он связал свою судьбу с ортодоксами, но не может решиться полностью оставить другую жизнь.

21 октября, воскресенье.

Литтон пришел на обед, а Голди – на ужин, так что мы проговорили 6 или 7 часов подряд. Гуляли вдоль реки и по парку. Литтон в хорошем настроении: он только что закончил писать книгу³⁰⁸ в 100 тысяч слов, хотя теперь делает вид, что ее не получится опубликовать. Он намеревается покинуть Лондон и «вечно» жить в деревне. Прямо сейчас Саксон и Оливер смотрят дома в Беркшире³⁰⁹. Кажется, это хорошо, когда друзья экспериментируют. Бедняга Голди, очевидно, уже староват для таких вещей. Будь я злой, то сказала бы, что он уже достиг стадии законченного болтуна. Его длинная и умело рассказанная история смогла развлечь великосветских гостей за столом, а после ужина говорил Леонард. У пожилых людей не хватает сил для отстраненности. Эта война, кажется, полностью овладела Голди, не оставив ничего другого. Она на самом деле выглядел исхудавшим и потрепанным, но был бесконечно добрым, обаятельным и преданным, – каждая унция жизненной силы используется по делу: нет времени экспериментировать, быть может, недостаточно любопытства, но есть в нем предельная доброта и сочувствие, которые у молодых людей обычно граничат с влюбленностью. В «Manchester Guardian»³¹⁰ ему предложили поехать в Россию, но он сомневается, что получит паспорт.

22 октября, понедельник.

Близится полнолуние, а вечерние поезда постоянно набиты людьми, покидающими Лондон³¹¹. Сегодня утром мы увидели дыру от взрыва на Пикадилли. Движение было остановлено, а народ медленно обходил это место, в сравнении с которым рабочие, что его заделывали, выглядели крошечными. Все окна «Swan & Edgar» закрыты мешковиной или досками, видны выглядывающие продавщицы, но не товары, хотя говорят, что «дела в универмаге идут как обычно». Окна разбиты хаотично: некоторые с этой стороны, некоторые с той, а другие и вовсе целы. Однако наша Лондонская библиотека невредима: мы нашли нужные книги, простояли в метро всю дорогу до Хаммерсмита и только что вошли домой. Берт³¹² ранен, а Нелли поехала к Лиз. Она считает это не только своим долгом, но и правом – демонстрировать, как слуги нынешнего поколения улучшают свое положение.

23 октября, вторник.

Нужно признаться, что я нашла здесь еще одну описку, но, если не относиться к этому с юмором, я начну ненавидеть дневник, поэтому его единственным шансом на жизнь является мое безропотное принятие ошибок. Я помню, что мы гуляли и печатали, а к чаю пришла Маргарет [Ллевелин Дэвис]. Какие же блеклые эти пожилые женщины! И Маргарет, в частности, быстро теряет блеск своей красоты: к сожалению, кожа грубая и бледная, как у жабы. На этот раз мы полностью захвачены революцией³¹³ в Кооперативе, фигурами мистера Кинга³¹⁴ и мистера Мэя³¹⁵, а также новыми возможностями. Время от времени я получаю пощечину, напоминающую о моем крайне незначительном положении в этом мире, и тогда я впадаю в депрессию, начинаю копаться в своих недостатках, но дело в том, что вокруг меня неправильная атмосфера. Думаю, Л. чувствует то же самое по отношению к Гордон-сквер. Потом меня поразила забота, с которой пожилые и внимательные люди относятся друг к другу: «Нужно возвращаться, а то Лилиан будет беспокоиться». А еще у них постоянно возникает усталость или простуда, возможно, отчасти это связано с безбрачием, отчасти с ощущением, будто мир вращается вокруг них, что весьма естественно для Маргарет. Но, несмотря на уязвленное самолюбие, ее доброта и отвага, разумеется, всегда покоряли меня.

24 октября, среда.

Л. отправился на какое-то дурацкое собрание³¹⁶, но еще он собирается отнести выбранный нами образец бумаги мистеру Байлзу³¹⁷, которого как-то раз встретил на выходе из редакции «New Statesman». Я немного попечатала, а затем поехала к Джанет. Со временем, конечно, начинаешь радоваться сырости и ветру, поскольку они защищают от воздушных налетов, а ужасный озноб от них уже прошел. Так что сегодня я почти не ворчала из-за сильного дождя и холодной, мрачной, нечеловеческой, первобытной погоды. Как же радостно бывать у Кейсов: такой там радушный прием, такое предвкушение китайского или индийского чая, яиц, свежего хлеба и масла, еще и верхнюю одежду высушат! Эмфи, как всегда, энергична, разговорчива и непоследовательна; она говорила о том, как прошел ее день, о слуховом аппарате, о сахаре и меде – все это звучало свежо, разумно и, очевидно, являлось плодом опыта, который не озлобил и не состарил Эмфи, но и не развил у нее существенных способностей к концентрации. Она удалилась писать свои заметки, а после чая (ее любимое занятие) мы с Джанет разговаривали, и, как обычно, все прошло хорошо. Они переживали, что я опоздаю на свой поезд, и отправили меня на Финчли-роуд³¹⁸, где пришлось ждать целых 15 минут. Ехала в компании матери и трех ее сыновей, которые заставили всех пожилых джентльменов смутиться и в то же время с искренним умилением наблюдать из-за своих газет за их поцелуями и кривляньем.

25 октября, четверг.

В силу регулярных обстоятельств³¹⁹ мне пришлось провести весь день в лежачем положении. Однако это время скрашивает стоящая на наклонной подставке печатная машинка, за которой я работаю в своей кровати. Мы сделали пробный оттиск двух страниц на бумаге нужного размера, и результат очень хорош. У нас будет мягкая бумага с желтым оттенком. Пришло меланхоличное письмо от Оттолин, в котором она жалуется на возраст и уродство, на усталость от Лондона и чувство, что она никому не нужна, – все это правда, я полагаю, поэтому мы приняли ее приглашение; с моей стороны это скорее жалость, хотя и симпатия сохраняется. С нами обедали Саксон и Барбара. Мы сдаем Эшем-хаус этой группировке: Ник и Саксон будут вращаться вокруг Барбары, которая краснеет, но сияет в свете их восхищения, будучи очень изящной, милой и по-матерински теплой. В ее присутствии Саксон, как обычно, нежен и, конечно, неразговорчив, а еще он урчит словно закипающий чайник. Поскольку она говорит лишь простые и понятные вещи, мы с Л. были немного сонными, но договорились, что она займется печатью, когда Ник вернется (во Францию). В понедельник я еду с Саксоном в Эшем.

26 октября, пятница.

Ночью либо холодно, либо сыро, либо ветрено, так что мы крепко спим, хотя уже почти полная луна. Мы столкнулись с проблемой корма для Тинкера. Характер пса делает его требовательным гостем. Сегодня мы пошли искать ветеринара и обнаружили, что он занимает часть большого красного дома позади нашего. Мы заглянули в комнату, накрытую к чаю, а скатерть на столе светилась словно бриллиант; вошла девушка, и краем глаза я заметила зал, вымощенный черно-белой плиткой, – очевидно, это прекрасный дом, разделенный теперь на несколько частей. Только что вернулась Нелли, и опять начался привычный смех. Мы дали Лотти 5 шиллингов за то, что она так хорошо справилась в одиночку.

27 октября, суббота.

Сегодня днем мы как раз собирались в казармы Кингстона за военным билетом Л., освобождающим его от воинской службы, когда зазвонил телефон. На том конце я услышала непривычный и, очевидно, довольно нервный голос Клайва, который спрашивал, можно ли с нами поужинать. Похоже, трещины будут заделаны очень быстро³²⁰. Мы прогулялись через парк, не смогли получить документы, пили чай в Кингстоне и, наконец, купили мне наручные часы за 15 шиллингов – круглый, яркий и полезный механизм, на который я постоянно смотрю и понимаю, что он действительно экономит время. Мы вернулись поздно, пришел Клайв и был, на мой взгляд, очень веселым и весьма разговорчивым; он завел много зайцев и ловко за ними гоняется, если те убегают, а еще он достаточно безобидно и умеренно хвалил сам себя. Клайв так бодр и по-прежнему умен, что мне нравится проводить с ним вечера. В придачу и Л. был весьма добродушен и учтив. Мы сплетничали, прыгая с темы на тему: персонажи, французские книги, интриги³²¹ Мэнсфилд и т.д. Клайв был одет в свой стандартный костюм каштанового цвета, волосы зачесаны назад, чтобы скрыть лысину, а брюки натянуты не так высоко, как обычно, – словом, он был на высоте. Адриан получил предписание врачей больше не заниматься земельными работами³²².

28 октября, воскресенье.

По-прежнему никаких налетов: видимо, легкий вечерний туман удерживает врага от нападений, хотя ночью все еще достаточно светло из-за очень яркой луны. Те, кто на этой неделе покинули Лондон, должно быть чувствуют себя немного глупо. Идеальный октябрьский день: солнце светит сквозь оставшиеся на деревьях красные листья. Дабы провести побольше времени в обществе Л., я решила пойти с ним в Стейнс³²³. Мы прогулялись от Шеппертона³²⁴ через Лалхем³²⁵ в Стейнс вдоль реки – плоская и очень тихая местность, постепенно превращающаяся в город. Розовые кресла были расставлены вокруг переполненного, но не роскошного чайного столика: множество маленьких тарелочек, крошечных ножей. Гостям предложили угощаться самостоятельно. Там был испытывающий некоторые трудности мистер Лок, а вскоре появились Алиса, Флора, Клара и Сильвия³²⁶ – возникло жуткое ощущение, будто вся Хай-стрит Кенсингтона ввалилась в комнату. Нормальность происходящего произвела на меня впечатление: ничего прекрасного, ничего определенного, – как странно, что природа в изобилии создала именно такие типажи. Затем служанка объявила: «Мистер Стерджен³²⁷», – и Флора выбежала из комнаты с криком «Иду!». Все сказали: «Ох! Ах! Как здорово!» – так театрально, словно вся эта сцена была частью спектакля. Мы ушли после второго акта; Тинкер сорвался с поводка и убежал, но вернулся. Теперь мы дома; очень холодно; к нам заглянул Герберт [Вулф], и вот мы сидим у огня – поскорей бы уже воскресенье следующей недели.

На следующий день Вирджиния отправилась вместе с Саксоном в Эшем, после чего поехала в Чарльстон и вернулась домой в Хогарт-хаус в пятницу. Две следующие записи сделаны в Эшемском дневнике (Дневник II), а потом Вирджиния возвращается к Дневнику III.

29 октября, понедельник.

Приехала с Саксоном. В Льюисе очень темно, ни одного огонька; миссис Эттфилд сказала, что не ждала нас так поздно. Сад в полной темноте; ничего не видно; всю ночь дул ветер.

30 октября, вторник.

C тех пор как мы уехали, в деревне мало что изменилось; грачи и чайки летают над полем, половина которого распахана. Утро выдалось дождливым, но потом распогодилось, и мы пошли к Килликам³²⁸ за молоком. Листва деревьев вдоль дороги окрасилась в лимонно-желтый цвет, но почти не облетела. Рано утром над деревьями кружат грачи. Яиц очень мало; сливочное масло в Льюисе в дефиците. Молоко у Килликов по 7 пенсов за кварту [≈ 1,14 л]. Подсолнухи пожухли, сад неухоженный и сухой. Уилл [Эттфилд?] ничего не сделал.

2 ноября, пятница.

Уже почти «воскресенье следующей недели», хотя и не совсем, – вообще-то даже не близко, так как прямо сейчас Л. читает лекцию в Беркенхеде³²⁹, а потом еще целую ночь, полагаю, будет ехать домой ко мне³³⁰. Я нахожу невозможным чтение после поездки по железной дороге; не могу открыть Данте³³¹ или думать о нем без содрогания – отчасти из-за огромного количества газет. Лотти принесла мне все скопившиеся выпуски «Times». Я чувствую себя так, словно много двигалась и продолжаю двигаться, лишь бы поддерживать жизнь. Я имею в виду, что поездки в Эшем и Чарльстон скорее отвлекали меня от мыслей о том, насколько странно и одиноко я себя чувствую. Одиноко не в прямом смысле, конечно. Сначала я провела 2 дня с Саксоном – много разговоров, усиленных его повышенной теплотой близости. Он все еще удивляется собственным ощущениям: вынимает их, смотрит, как они сочетаются, хочет убедиться в их качестве. Конечно, качество очень высокое. Единственный минус в том, что недостаток мужественности в каком-то смысле и украшает и принижает его. Рискну предположить, что это влияние не очень заметной, невыдающейся натуры Барбары. Но, конечно, Саксон по-своему изыскан: такой чистый, мудрый, добрый и чувствительный. Самое любопытное, что он не способен принимать решения и инстинктивно избегает риска, стремясь к бездействию и неподвижности. Когда нужно заказать такси или уголь, он нерешителен как семидесятилетняя старая дева. В интеллектуальном же плане Саксон достаточно самоуверен, но дотошен. Он влюблен и в то же время доволен тем, что Барбара выходит замуж за Ника.

В Чарльстоне появилась новая гувернантка, мисс Эдвардс, очень симпатичная, довольно резкая, не слишком воспитанная или образованная молодая женщина, которая, надо полагать, привыкла покорять своими огромными глазами, белокурыми волосами, прямыми темными бровями, а теперь чувствует себя не в своей тарелке – там, где ее привлекательность не имеет значения. Некому строить глазки – кроме Банни, который сохраняет невозмутимость. Но она воспитывает Джулиана, контролирует его, а ее французский, очевидно, звучит гораздо естественней английского. Я хотела спросить, что она думает по этому поводу. Вчера весь день шел дождь, поэтому я никуда не выходила; утром писала об Аксакове³³², а после обеда сидела в студии. Дункан рисовал стол, а Несса копировала Джотто³³³