– Понятно, он готов заплатить любую цену за своё спасение.

– Именно! Но только, если он такой умный-разумный этого захочет. Может же упираться, и что тогда это будет значить? Что ему нравится тонуть в своём болоте, что он слабак, который выбрал такую жизни. Кстати-кстати, знаете, что я заметил общего у этих людей с низкой самооценкой, которые постоянно прибедняются? – Герман склонил голову. – Они постоянно говорят: прости, это моя вина, это всё из-за меня, вам не кажется, что капец как… ну, в духе типа: я настолько охренительно важен, что всё из-за меня? Типа я настолько широкая и могущественная фигура, что всё буквально ложится на меня. Мне кажется, нет людей заносчивее, чем вот эти – с низкой самооценкой. Они считают, что дело только в них и ни в ком больше, и никого кроме себя не видят.

– Хорошее замечание. Центр их внимания сосредоточен на них самих и на их переживаниях. Им проще взять вину на себя, потому что они не могут позволить себе переложить эту вину на другого. Их научили брать ответственность за все беды, и они теперь думают, что это так.

– Но это же тупо! Нереально тупо. Они берут эту «ответственность», даже если она не имеет к ним никакого отношения.

– Верно. Так и работает их искажённое мышление, где они – центр бед. Им навязали эту установку и в дальнейшей жизни она только усиливается, если с ней не работать.

– И им же поголовно ничего из этого не нравится, но они продолжают себя так вести.

– Увы, некоторые входные данные очень трудно изменить. Это как ломать несущие колонны. Или убрать звёзды из созвездий.

– Иногда надо рушить подчистую и строить изначально.

– Но возможно ли это с человеком? Что будет, если всё сломать?

– Перерождение, по-хорошему. Как Феникс, умереть, чтобы восстать из пепла. – Андрей поиграл бровями.

– И как много людей умерших в нашем мире могут это сделать?

– Так метафорически!

– Вот и я про метафорическую смерть. Она может нанести непоправимый ущерб – это нужно понимать. Будь всё так просто, люди бы постоянно ломали себя, а потом склеивали снова, но мы не гидры. Это они регенерируют и отращивают новые конечности, а если их перемолоть, то смогут вернуться к первоначальной форме, а человек устроен сложнее, поэтому ему труднее с такими вещами.

– Ну да, может быть, но я считаю, что всё-таки, если захочет, человек всё сделает: и сломает себя, и восстанет из пепла, и новые конечности отрастит.

Он убеждён в своём мнении, в своём выборе. Такие люди и добираются до вершины, только если на их пути не возникает препятствия, которое подчистую сметёт это мнение, этот выбор, и тогда будет интересно взглянуть, что сделает такой человек, как Андрей, когда сами его принципы порушены: восстанет он из пепла или останется пылью навсегда? Ведь его парадигма хороша до тех пор, пока она не сталкивается с тем, что её унижает, обесценивает, сводит на нет, а она – это основа Андрея. Убери эту основу и как он тогда будет меняться? Что будет делать? Станет ли «идиотом», как эти самые, которые закончили с жизнью, или покажет мастер-класс, как человек может возродиться? Слова хорошие и сильные, но такие же поддающиеся сомнению и вопросам.

– Ты, наверное, и геоцентрической системы Птолемея придерживаешься в жизни, а не гелиоцентрической?

– Знать бы ещё, что это обозначает.

– Первое – что вокруг Земли вертится галактика, а второе – что вокруг Солнца.

– Точно первое! Какой смысл, если не вокруг тебя? Скука же. А если не вертится, заставь. Так это и работает. Пока ты считаешь, что-то кто-то там собирает вокруг себя звёзды и планеты, а ты лишь часть этого скопища, ничего нормально идти не будет. Но вот когда ты в центр поставишь себя, тогда-то и начнётся.

– Предлагаешь быть эгоистами?

– Так есть же этот – здоровый эгоизм? Я вот думаю, что здоровый в этом и заключается, когда ты для себя на первом месте. Исходя из своих желаний и предпочтений ты выбираешь людей, если тебе они нравятся, и тебе кайфово; ты выбираешь то, чем ты хочешь заниматься, выбираешь, что хочешь есть, куда ходить, и вся жизнь складывается как надо, но, когда ты постоянно подлизываешь кому-то, то какая нормальная жизнь будет? Это как раз будет обозначать, что есть какое-то другой Солнце, которое затмевает тебя, светит ярче и лучшего заслуживает, а ты ему ещё и дать это готов.

– Я примерно так и подумал, – засмеялся Герман, – а если получается так, что ты заставляешь себя быть в тени, например, на работе, где третирующий начальник?

– У меня тут только одно предположение: ты делаешь это ради денег. То есть терпишь, потому что перепасть тебе может больше, настолько больше, что ты можешь позлить такому Солнышку вылезти. Но если ты просто так его терпишь – это хрень чистой воды. Если терпишь, то только ради своих целей, и, достигнув их, ты гиблое дело бросаешь, потому что знаешь, что достоин большего.

– И все люди достойны большего?

– Я думаю, если бы все так жили, как хотят, это было бы намного круче.

– А убийцы и насильники?

Самая частая моральная дилемма – что делать с людьми, которые нарушают правила жития мира.

– Если бы у них всё изначально было нормально, они бы до такого не опустились, – быстро отвечает Андрей.

– Даже если это психопаты?

– Ну у психопатов же тоже в голове что-то не так, разве это нельзя исправить?

– Психопатия – это наложение физиологического и социального. Некоторых психопатов компенсирует общество, и они никогда не показывают себя с криминальной стороны, не говоря о том, что разные психопаты показывают разный способ жизни… Но мы о тех, о которых пишут в новостях. Так вот, если общество компенсирует, серийного убийцы не родится, однако, если с обществом всё-таки не повезло, то вырастет натуральный психопат, который будет считать, что дело его правое и он, сам по себе, как бог, который может позволить себе что угодно. Такие люди эгоисты до мозга костей, но их эгоизм разрушителен для других. Может ли он быть здоровым, с твоей точки зрения, если выигрышен он только для них, а общество и другие люди от этого страдают?

Андрей опустил голову и вздохнул. Соединил на руки на животе и начал отрывать их от тела и обратно прижимать. Вопрос тот ещё. Есть и компоненты здорового эгоизма, о котором сам Андрей говорил, но при этом, если все будут такими, само существование общества окажется под угрозой.

– Будто какого-то элемента не хватает? – подсказал Герман.

– Закона, да? – Психолог пожал плечами. – Или вот этих моральных штук. Наверное. Если их не будет, в мире будет… о-очень весело.

– Тогда получается, что совсем уж своим желаниям потакать нельзя?

– Да не, вы неправильно поняли. Когда у человека в жизни всё норм, он и ведёт себя нормально: никого не хочет резать, насиловать, бить. Ему это тупо не нужно, потому что он занят – угадайте кем? – собой. Зачем ему тратить время на такую хрень? У него и так вагон дел и целей, которых он хочет достигнуть.

– Вот теперь я понял, как это для тебя. Действительно здорово. То есть, получается, я занят собой и до других мне нет дела, потому что я хочу сделать свою жизнь лучше и какой смысл распыляться на ненужные слова и действия?

– Да, Гера, да! – Андрей аж схватился за подлокотники и чуть наклонился в сторону психолога. Так бы и на стол лёг, если бы не ноги. – Ну вот серьёзно, зачем тебе портить кому-то жизнь, если с твоей всё нормально?

– А что насчёт того, что ты других задираешь? – без обиняков.

Андрей взмахнул рукой.

– Само собой вырывается. Я ничего не имею в виду, будто мне есть до них дело. Ну жирный и жирный, дура и дура – какая разница? Тем более они сами выбрали такими быть, а я всего лишь констатирую факт, ни больше ни меньше.

А то, что это открытая агрессия, он не подозревает. Герман умиляется. Действительно умиляется. Так ведут себя дети, когда не догадываются, что их действия могут делать больно, только в отличие от них, что-то Андрей да понимает. Другое дело, как он это воспринимает сам по себе, насколько для него это нормально. Хочешь жить спокойно, не трогай других, концентрируйся на себе, но сам себе Андрей позволяет переключаться на других и судить об их образе жизни, хотя он никому и не продвигает свою настольную книгу по лучшей жизни. Только самому себе.

Интересно, на самом ли деле он по ней живёт или хочет жить? Или пользуется частью правил, а другие для него самого недоступны, как бы он ни пытался к ним перейти?

Скорее всего, вариант комбинированный. Чистый встретить сложно.

Стоит ли его подводить к мысли или пока оставить как есть?

– А часто ты вообще говоришь людям о том, какие они есть?

– Да нет. Мне это тоже ничего не даёт. Не, бывает просто настроение такое… «игривое». Хочется кому-то сказануть да и только. Дальше сам лесом иду.

– От Ирины Николаевна казалось, что ты дьявол воплоти.

– Дьявол и то лучше меня! Вот как она считает. Может, я ей так понравился? – расхохотался Андрей. – Вот и отстать от меня никак не может. Всё хочет перевоспитать да мозги вправить, ну а мне полгода осталось, куда вправлять? Скучать ещё будет, как пить дать. Кому ещё мозг выносить?

Есть и такая вероятность, что дело именно в Ирине Николаевны – что именно она что-то увидела в Андрее. Сама же говорила, что нечто подобное Артёму переживала. Задирали? Обзывали? Теперь ей кажется, что она таких нерадивых учеников через километры видит. Нюх у неё обострён и чувство справедливости, закоренелое в глухой убеждённости в том, что она «знает как лучше». Только это лучше распространяется на неё, а не на других, но она считает иначе. Часто так выходит, что мы думаем, что знаем, как облегчить жизнь всем, а, по итогу, ищем способ облегчить жизнь себе. Наши ментальные обезболивающие индивидуальны, и повезёт ещё, если никакого эффекта не будет, но если он будет негативным? Как правило, никто ответственность не берёт за то, что дал неправильный совет, сказал ненужные слова, повёл себя кривым образом. В голове человека всё выглядит до миллиметровой точности идеальным.

– Для вас я тоже дьявол? – Андрей прижал пальцы к губам. Несерьёзно спрашивал, но от ответа могло многое зависеть. Например, его расположение.

– А кто у нас Дьявол? Изгнанный из Рая ангел, который слишком любил своего бога. Получается, что у Дьявола было своё Солнце, которое он ставил во главе, а потом, когда его изгнали, он поставил во главе себя и свои желания… Параллели есть, но, как я вижу, для меня и Ирины Николаевны Дьявол – это два разных создания.

– Как ответить на вопрос, не отвечая на него. – Андрей захлопал в ладоши, размеренно, но недостаточно медленно, чтобы можно было сказать: «Он иронизирует». – Вот этим вы мне уже нравитесь. Говорить умеете. Многие не умеют. Хрень какую-то пасут, а вид важный… до горы, блин, а чё там по содержанию? Ни-че-го. Пустословные размышления о всякой нудятине.

– Значит, твоё расположение я получил?

– Ну да, – кивнул Андрей, – только если всё это не окажется… как культурно сказать? Обманом? Виртуозных обводом вокруг среднего пальца. Вот поговорим мы тут в кабинетике, а потом вы подойдёте к Иринке и скажете, что я реально козлина и из школы меня надо выпроваживать, потому что я думаю так, как я думаю.

– А ты боишься этого?

– Было бы чего бояться. – И представить себе такого не мог. – Возьму вас на карандашик.

– Понял, буду в твоём чёрном списке.

– А вы бы не хотели туда попадать?

– Иногда отношение людей может поменяться вне зависимости от моих действий. Если так произойдёт, то я ничего с этим поделать не смогу, но я стараюсь жить так, как описываешь это ты: обращать внимание на своё состояние, а других людей по мере возможностей не трогать, дать им спокойно жить свою жизнь. Если им понадобиться от меня совет, я его дам, но заранее оговорю, что может и не помочь.

– И как же вам тогда работать? Если советы могут и не сработать?

– Тогда мы должны вместе найти такой образ действий, который подойдёт человеку – в этом основная моя работа. Быть не наставником, а проводником, поддержкой со стороны, опорой, фонариком, который осветит путь, но чтобы рассеять тьму окончательно, нужно помочь зажечь другие фонари, окружающие внутренний мир, бесконечные коридоры бессознательного.

– А сами зажечь свечки никак не могут, да?

– Не могут, поэтому им нужна помощь. Но ты бы и сам справился?

Довольная ухмылка дала однозначный ответ и Герман тоже улыбнулся.

– Знаете, мне тут такое сравнение в голову пришло. – Андрей почесал лоб. – Вот касательно суицидников. В плане, каждый сам выбирает как в жизни сражаться, кто-то снайпер, кто-то стреляет с близкого расстояния, тот, кто стрелять не умеет, берёт в руки нож или кидает гранату, а если ничего не остаётся, то идёт в рукопашную и так до конца, пока зубы есть. Человек ведь сам по себе идеальное оружие? Но вот те, кто сражаться не хочет и не будет, умирает первым. Так и здесь.

– Получается, что жизнь – это поле боя?

– В некоторой степени да. – И поле боя, и болото, и тёмный коридор со множеством закрытых на ключ дверей. – Постоянно же кто-то мешает, будь то родители, учителя, твои друзья, те, кто хотят занять твою должность. Всё своё надо отстаивать. И право на жизнь, по итогу, тоже. Хочешь жить спокойно, нужно стоять за себя и не давать никому мешать себе. Но опять же, если ты выбираешь сдаться, быть рабом или умереть – это тоже только твой выбор, но это выбор труса и слабака.

– Сильные дерутся до конца?

Дерутся. Зубами вырывают победу.

За что сражается Андрей? И с кем? Не с Ириной Николаевной – не с ней точно, но борьба в нём идёт. Скрывая, тихая. Он проигрывает, и поэтому может иногда «сказануть», потому что своего оппонента в честной или подлой схватке одолеть не может. Кто-то сильнее него, увереннее, тот, для кого ставить палки в колёса – будничное дело, и ему удаётся выбивать Андрея со своей дорожки. С виду он сохраняет равновесие, идёт дальше, но уже подбитый, с кровоточащим шрамом, который прячет ото всех своей нахальной улыбкой, пустым взглядом и внешней вседозволенностью. Он проигрывает и скрывает это под плащом всеми силами.

– Хорошо побеседовали, – сказал Герман и опустил ноги на пол. – Можешь идти. Если захочешь, можешь сам зайти.

– Не заставляете и не составляете мне график? У нас с Тамаркой график был. Я просто приходил, чтобы отвести подозрения Иринки.

– Пока что времени у меня достаточно и у меня нет такой популярности как у Тамары Олеговны… Но я не знаю, насколько это будет продуктивно для тебя.

– Посмотрим. Это я уже сам решу. – Андрей резко встал и посмотрел сверху-вниз. – Ну ничё так, жить можно. – Оттянул левый угол рта и покинул кабинет.

С виду Андрей простой и ничем не примечателен: высокий шатен с уложенными назад волосами, открытым чуть прыщеватым лицом, форму соблюдает: чёрные штаны, белая заправленная рубашка, галстук и пиджак. В его внешности не за что зацепиться, даже за светло-голубые глаза – на фоне всего Андрея даже они теряются, а взгляд… Взгляд такой, какой не даст залезть себе в душу. Осознанно или нет. Он прячет секреты, чтобы опорные стены его мира не были разрушены. Знает же, что, если они сломятся, он не восстанет из пепла. Этого он и боится, а не выговоров Иринки. То, что не имеет для него значения, остаётся за фоном восприятия, размазывается, не попадая в фокус, а улыбка отводит всякие подозрения касательно того, какой его жизнь может быть на самом деле.

Андрей Храмов – отличный притворщик.

Когда Герман собирался уходить, на выходе за локоть поймала Ирина Николаевна. Схватила, сжала, дёрнула на себя, будто он один из нерадивых её учеников.

– Вы поговорили с Андреем? – строго спросила она, словно выпытывала домашнюю работу, которую съела собака прямо перед началом урока.

– Да, конечно.

– По нему не видно!

– А как это должно быть видно, Ирина Николаевна? У него на лбу должен штамп появится? «Пропсихологирован»?

– Герман Павлович! Что вы говорите?

– Я не совсем понимаю, чего вы от меня сейчас хотите. Мы поговорили с ним один раз. За один раз он перестанет вести себя как раньше и навряд ли он перестанет себя так вести.

– И какой тогда в вас смысл?! – Ирина Николаевна кинула руку. Вспылила. На весь холл первого этажа. Ор донёсся до концов противоположных друг от друга крыльев.

– Моя работа не гнуть силой железные прутья.

Ирина Николаевна вздулась, хапнула разом литр воздуха, а на слова не нашлась.

– Вы не понимаете, что из себя представляет работа психолога. Вы думаете, что мы говорим, как должно быть, и оно так будет, но у каждого человека «должно быть» – разное и изменить его парой: «Ты должен вести себя так и вот так», не работает, потому что это не чудо, это не промывание мозгов, это долгосрочная работа, в которой затрагиваются различные темы. То, что я знаю, что там у Андрея в голове, не значит, что мои слова будут восприняты так, как надо. Конечно, задирать других – это плохо, и он об этом знает, но поступает так в силу своих причин. Если он придёт ко мне снова – сам, я начну аккуратно пробираться к этим проблемам. Если он захочет, он сам себя исправит.

– И что это вообще значит?! За что вам платят? Вы с ним ничего не будете делать? А если он снова доведёт кого-то? Если ещё кто-то умрёт? Вы этого хотите?!

– Нет доказательств, что Артём умер именно из-за Андрея.

– Как это нет?! Постоянно прилипал к нему, говорил гадости, это нормально по-вашему? Говорить с такими? Да таких лечить надо!

– Если хотите лечить, то вперёд. Но если вы уже лечите его так давно, то вопрос – почему же вы сами с ним справиться не можете и требуете этого от меня? Если вы так уверены в своих методах, я спрошу, почему до моего прихода Андрей не изменился, если вы с ним столько возитесь? Может быть, проблема не в Андрее?

Герман вполне понимал, на что подписывался, когда произносил эти слова. Слова были обдуманны и осознанны. С некоторыми людьми нет смысла ходить вокруг да около, объясняя, что такое работа с внутренним содержимом. Всем всё казалось просто: возьми, разбей, залей в новую форму – человек готов к эксплуатации, он удовлетворяет себя, он удовлетворяет окружающих. Он такой, каким его хотели сделать.

– С вами поговорит Альберт Рудольфович. – Сама подписалась и ушла, оставляя за собой гневный след из чётко отбивающих ноты каблуков.

Лучше бы улетела на крыльях своего носа, а то раздувались как воздушный шар. Того и гляди, воспарит сама собой.