Путники шли уже несколько дней по изматывающей жаре, вдалеке маячили желанные горы, но страшная усталость уже сковала им ноги. Хорошо, что хоть обратно Нороган сможет переместиться. При этом он не добился ни малейшего результата, ничего не узнал. У него в руках находился свиток, который действительно казался непохожим на другие; но невозможно было понять, что на нем написано, кроме пресловутой истории, составленной с многочисленными фактическими ошибками неким Клинчем. Все это расстраивало и угнетало; Нороган стал более угрюмым и замкнутым в себе.

Спустя еще несколько утомительных дней путешественники, наконец, подошли к горной гряде. После жаркой пустыни прохлада гор особенно приятно воспринималась утомленными дорогой людьми. К тому же, как тут было красиво! Покатые склоны хребтов поросли низкорослым кустарником, из-за чего создавалось впечатление одного сплошного бирюзового ковра. Пологое днище гор сформировало уютную поляну, где путники пожелали остановиться на привал. Горы здесь были разные – высокие и пологие, заросшие дремучими лесами и ближе к вершинам покрытые одними лишь луговыми травами; и всюду, куда ни глянь – эти величавые громадины, которые так хочется покорить, взять приступом, как крепость. А где-то вдалеке слышалось тяжелое бурление; словно дыхание диковинных исполинов стало различимо чуткому уху.

– Там, за цепью Таргаринских гор находится водный источник. Я слышу, как валы ударяются друг о друга! – в возбуждении воскликнул Корнелий Саннерс, сверкая глазами. – Мы на правильном пути! Спасибо вам, Нороган, за то, что доставили в целости и сохранности. Ваш маршрут подошел к концу, наш же только начинается. Позвольте расплатиться с вами.

С этими словами руководитель группы достал мешочек венгериков и протянул проводнику.

– Честно сказать, здесь куда меньше, чем мы вам должны на самом деле. Вы спасали нас на каждом шагу, рискуя собственной жизнью. Мы перед вами в неоплатном долгу.

Нороган кивнул, принимая благодарность. Теперь он уже и сам хорошенько не понимал, зачем пустился в эту сомнительную авантюру, оставив Павлию одну в незнакомом ей Тимпатру. Ради пресловутого свитка, который он так и не нашел? Ему следует поворачивать назад, однако странное желание воочию убедиться, что за горами море, влекло его вперед.

– Если позволите, я бы еще какое-то время пробыл в вашей компании. Мне очень хочется посмотреть, справедливы ли ваши догадки насчет озера…

– Мы сейчас в долине Ха. За ней, если следовать записям гераклионского мореплавателя, и находится то самое безымянное озеро. Я буду счастлив, если вы окажете честь разделить с нами это великое открытие. Кстати, нам ведь предстоит как-то назвать его.

– Может, твоим именем, старина? – предложил Ракис Лот, преданно глядя на руководителя. Но Корнелий покачал головой. – Не очень-то это скромно, да и потом, я бы скорее предпочел взять имя нашего дорогого проводника, чтобы хоть как-то отплатить ему за помощь. У меня, конечно, имеется еще одна версия для названия, однако я предпочел бы предложить его лишь в том случае, если озеро обладает теми удивительными свойствами, про которые рассказывал гераклионский моряк.

Нороган смущенно улыбнулся.

– Предлагаю иной вариант. Давайте назовем его по цвету. Ведь вода в зависимости от освещения может казаться голубой, зеленоватой, наконец, почти черной, как бывает в Гераклионском море. По крайней мере подобное нейтральное название не будет выделять кого-то из нас.

– Отличная идея, превосходная! – живо воскликнул Корнелий. – Что бы мы без вас делали, дорогой друг!

Этим же вечером они покойно сидели у костра, смотрели на слабо мерцающие звезды, прислушивались к уютному потрескиванию дров и пили дынную настойку на спирте, которой угощал Нороган. Так путешественники отмечали благополучный переход через коварную пустыню; теперь же их маршрут обещал стать более безопасным. По крайней мере, так оптимистично полагал Корнелий Саннерс.

Спустя какое-то время путешественники немного захмелели и расслабились. Ночь на природе весьма располагает к интимным беседам, и Норогану вдруг страстно захотелось поделиться с товарищами своей страшной тайной.

Загадочно поблескивая глазами в темноте, он вдруг начал хриплым, словно не принадлежащим ему в этот момент голосом:

– Господа. Один мой друг поведал мне жуткую историю. И я, право, теперь не знаю, как мне относиться к этому признанию. Рассудите меня вы. Он сказал, что по его вине погибло много людей.

Произнеся эти слова, Нороган закрыл лицо руками, а когда отнял их, то стало видно, что оно искажено вымученной, неестественной улыбкой.

То ли ночь была особенно тиха и загадочна, то ли нервное возбуждение, охватившее проводника, передалось и остальным, но все трое пристально уставились на Норогана, с напряжением ожидая завершение рассказа.

Тогда проводник, путаясь и запинаясь на каждом слове, поведал остальным печальную историю, которую безуспешно пытался похоронить в своем сердце. Разумеется, он не вдавался в детали, которые человек, далекий от естествознательства, вряд ли смог бы постичь. Потом он замолчал, тяжело дыша, словно ему не хватало воздуха.

– Так что, господа, мне посоветовать моему другу, как считаете? Что бы ему теперь такого предпринять, чтобы ощутить, наконец, желанный мир на сердце? Он давно потерял покой, и жизнь ему уже не мила.

Нороган робко поднял глаза на остальных, ожидая самого сурового приговора. Путешественники же молчали; необъяснимая тревога сковала им сердца.

– Ваш друг раскаялся в содеянном? – мягким голосом спросил тогда Корнелий, нарушив мрачную тишину ночи.

Нороган глубоко задумался. В самом деле, вопрос этот не представлялся таким уж и простым, ибо здесь надо было понимать глубинное значение слова «раскаяться». Некоторые люди, совершив ужасный проступок, страдают муками совести, что однако не мешает им повторять содеянное вновь и вновь, пребывая неизменными в своих заблуждениях и поведении.

– Что это значит? – гулким голосом поинтересовался тогда Нороган.

– Вы говорите, что ваш друг убил кого-то. Продолжает ли он совершать подобные деяния? Или он полностью изменил свой образ жизни? Раскаяние – это переосмысление и кардинальное изменение, как я полагаю.

Я был готов убить лучшего друга из-за ревности. А теперь продолжаю морально уничтожать его сына ровно из-за того же чувства.

– Скорее нет, чем да, – честно ответил Нороган, робко заглянув в глаза Корнелия. В зрачках того загадочно отражался оранжевый костер.

– Странные у вас истории, господин Нороган, – насмешливо хмыкнул тогда Нахим. – Не очень-то веселые, особенно в столь пасмурную ночь.

– Завтра совершим восхождение на гору, – резко сменил тему Корнелий. – Поглядим, правду ли говорил гераклионский моряк.

Ракис тяжело вздохнул; в дороге он сильно повредил ногу и теперь едва мог наступать на больное место. Он никогда не жаловался, да и сейчас вздох его был обусловлен скорее усталостью, нежели желанием вызвать сострадание в сердцах товарищей, однако Нороган уже давно заприметил, как тот хромает.

– Давайте я гляну на вашу ногу, – предложил он.

Ракис передернул плечами.

– Вы не только проводник, но и врач?

– Как бы странно это ни звучало, но я ни тот и ни другой.

– Кто же вы тогда, господин Нороган?

Ровным счетом никто.

– В данный момент готов побыть вашей сиделкой, – отшутился естествознатель и принялся внимательно осматривать пострадавшего. Связка немного опухла и покраснела, плохо дело. Тогда Нороган легонько дотронулся своей рукой до ноги; ему не обязательно быть лекарем, он и так умеет исцелять. Гримаса страдания на лице пациента сменилась выражением облегчения, а затем и неприкрытого удивления.

– Что вы сделали с моей ногой? Поразительно, одним касанием вы сняли всю боль и отек!

– Наш проводник – очень славный человек! – сказал тогда Нахим, и Нороган вздрогнул. Отчего-то ему померещилась неприкрытая издевка в его словах.

– Пустяки, – смущенно ответил он.

Ранним утром путешественники забрались на ближайший пологий склон Таргаринских гор. Это было удивительное восхождение, ибо каждый в сердце своем ожидал от него чего-то особенного. Поднявшись, все четверо замерли в немом восхищении, ибо прекрасная картина открылась их взору.

Вода цвета червонного золота шумно плескалась прямо под их ногами.

– Желтое море! – воскликнул Нороган, невольно поддавшись очарованию природы.

– Нет-нет, мой друг, мы еще не знаем достоверно… О море ли идет речь! – возразил Корнелий. – Но мы вполне можем назвать его так. Сегодня переночуем здесь, а завтра найдем пологий спуск и попытаемся пройти к берегу! Смотрите, какой цвет у песка, точно он из чистого жемчуга!

В этот вечер Корнелий много писал в походном дневнике. Гусиное перо так и мелькало в его руке, отбрасывая загадочную длинную тень на свитки. Нороган с любопытством заглянул в его записи.

– Дивный горный ландшафт, подобных которому мало на свете! Но самое удивительное нам только предстоит увидеть. Неужели цель нашего маршрута так близка? Она золотой пеной бурлит под нашими ногами! Завтра же идем к воде!

– А вы, оказывается, поэт! – улыбаясь, сказал ему Нороган.

– Нет-нет, мой дорогой друг, просто я счастлив. Если это озеро в самом деле обладает теми чудесными свойствами… – лицо Корнелия омрачилось печалью, и он резко отложил в сторону перо. – Только знаете что… Меня вдруг стали одолевать сомнения и дурные предчувствия. Я задумался – а почему вообще я поверил моряку, с какой стати? Мне пришлось многим рискнуть, согласившись на этот поход. Я потратил целое состояние. Ради мечты, так сказать. Как человек науки – я постоянно сомневаюсь. Но с другой стороны… Есть во мне какое-то ощущение, странное, давно забытое, что исцеление взаправду существует. Я даже почти уверен, что сталкивался с подобным явлением в своей жизни, хоть и не могу с достоверностью сказать, когда именно.

Нороган с искренним удивлением покосился на ученого. Ему показались странными его слова. Откуда Корнелий мог, например, знать про исцеление? Этим даром владели лишь естествознатели до тех пор, пока единороги не забрали его.

– Более того, – через силу добавил ученый. – Мне иногда кажется, будто и я способен… Словом, одним движением руки… Исцелять. Не смейтесь надо мной, я и сам не знаю, что это такое. В любом случае мне очень важно найти озеро исцеления. Моя дочь тяжело больна.

Нороган медленно кивнул. Ему не было никакого дела до жизни Корнелия и его забот, однако ему в голову пришла небезынтересная мысль, которая поразила его, подобно молнии.

А вдруг его спутник раньше был естествознателем? Не даром же путешественникам удалось проникнуть в Воронес, место, надежно защищенное лабиринтом. В сущности только естествознатель может пройти сквозь него, либо же человек, осведомленный о безопасности извилистых лесных дорог. Более того, исследователи нашли свитки, один из которых особенно привлек внимание Норогана, ибо именно его Нахим Шот спутал с картой.

Весьма занятно, но какая ему от этого выгода? От подобных размышлений Норогана бросало то в жар, то в холод. Ему отчего-то стало особенно тревожно. Он словно предвидел, что вот-вот разрешится его собственная судьба.

Этой ночью Норогану так и не удалось уснуть, а к утру стало известно, что Нахим Шот пропал.

Его не было возле палатки, равно как и внутри нее. Они обошли весь холм вдоль и поперек, звали его, но он так и не откликнулся. Его неожиданное исчезновение отрицательно сказалась на всеобщем настрое членов группы. Они не знали, что и думать.

Вчерашняя безмятежность прекрасной золотой воды под ногами сменилась на гнетущую и подавленную атмосферу. Небо было тяжелым, свинцово-серым, Таргаринские горы представлялись безжизненными бурыми холмами, а янтарный цвет разбушевавшейся воды по ту сторону гор уже не радовал глаз, а напротив, раздражал. Он казался неестественным, надоедливым, скверным.

– Мы все-таки должны спуститься к берегу, – неуверенным голосом предложил тогда Корнелий. – Вдруг Нахим уже там? В противном случае, я затрудняюсь предположить, что с ним произошло.

Ракис согласно кивнул, а затем, сглотнув слюну, бросил быстрый взгляд на пенистые гребни желтых волн.

– Стоит нам всем уходить с места нашей стоянки? Вдруг Нахим вернется сюда и не найдет нас? – сказал тогда Нороган, которого не настолько опечалило отсутствие товарища как остальных.

– Что ж, вы как всегда правы, мой дорогой друг, – с доброй печальной улыбкой ответил Корнелий. – Но что в таком случае вы предлагаете?

– Я один спущусь к воде. Если никого там не застану , немедленно вернусь.

Нороган был храбр; вдобавок ему хотелось вблизи посмотреть на этот чудодейственный источник, о котором ходило столько слухов. Он не видел в этом ни малейшей опасности.

– Что ж. Думаю нам и правда следует разделиться. Мы подождем Нахима возле палатки, а вы спуститесь к морю и поищете его там. Если к завтрашнему утру вы не вернетесь, то мы немедленно отправимся на ваши поиски.

Последовав этому разумному на первый взгляд совету, группа разделилась. Нороган, ведомый любопытством и странным влечением, спустился с отлогого холма и решительно направился вдоль подошвы горы. Он надеялся отыскать проход, какую-то лазейку, ведь со стороны моря все горы казались неприступными. Он долго шел, порядком устал. Удивительно, куда в самом деле запропастился Нахим Шот? Вечером мужчина, как и все остальные, завернулся в спальный мешок. Нороган не слышал, как тот выходил из палатки ночью, между тем, он не мог это достоверно утверждать, ибо сам в какой-то момент заснул. Неужели напали дикие звери? Но тогда были бы слышны крики и звуки борьбы поблизости. А может Нахим просто решил бросить товарищей, но какой в этом был смысл? В одиночку в пути куда сложнее выжить. Загадка со всех сторон представлялась интригующей и необъяснимой; Нороган много об этом размышлял, покуда его сапоги безжалостно топтали низкорослые вересковые кусты.

В какой-то момент ему повезло, ибо он обнаружил горную речушку, вымывшую между гор глубокий каньон. Она бурлила и пенилась, настойчиво продираясь сквозь горные валуны. Нороган решил пойти по ее берегу в сторону таинственных желтых вод.

К самому вечеру он приблизился, наконец, к столь манившему его месту. Погода разбушевалась ни на шутку, словно взволнованная его неожиданным приходом. Бело-желтые буруны вздымались неприступной стеной, закручивались и с грохотом обрушивались друг на друга, как сражающиеся между собой исполины. Унылый пляж тянулся в разные стороны, сильный ветер пригибал к земле деревья, принуждая их оставаться в униженном поклоне. Какой там жемчуг, песок представлялся скорее серыми засохшими комками.

От неожиданного осознания собственного одиночества сердце Норогана вдруг охватилось острой печалью. Вот он стоит один на влажном песке, напротив – бушующая стихия, но ничто не сравнится с тем, что теперь происходит в его груди. Главная битва ведется в сердце человека, единственно в нем. Почему он не признался Доланду? Почему не рассказал Павлии? Действительно ли он так любит ее, как полагал в начале? Или любовь его эгоистична и направлена лишь на него самого? Зачем вообще он живет? Наслаждается каждой минутой, пребывает в моменте? Или медленно угасает от осознания собственной никчемности? Наконец, самое главное, кто виноват?

Гордый естествознатель скорее бы удавился, нежели признал себя ответственным за свои злоключения. Значит, виновному быть!

Вдруг его воспаленный взор сквозь бурю, ветер, летающие песчинки и пенящиеся брызги, разглядел перед собой сгорбленного человека, сидевшего на коленях. Еще немного и незнакомца смоет очередной волной. Впрочем, позвольте, незнакомца ли?

В смутных очертаниях фигуры Нороган явственно узнал Нахима Шота! Так вот где он был, пропавший член экспедиции! Он все-таки бросил группу, но зачем?

Недоумевая про себя и отчаянно желая узнать разгадку, Нороган быстрым шагом пошел к нему, однако тот, видимо, почувствовал, что уже не один, и настороженно обернулся.

Он сидел на коленях, наполовину мокрый от брызг, жалкий, с каким-то странным пепельно-серым цветом лица… Нороган резко остановился, почувствовав сильный спазм в груди.

Скрючившийся человек, находившийся перед ним, оказался вовсе не Нахимом, как это можно было предположить минуту назад. Впрочем, его Нороган тоже отлично знал, ибо тот частенько без предупреждения являлся к нему в ночных кошмарах.

– Вы ведь не думали, что я оставлю вас совсем без присмотра? – по-звериному ухмыльнулся Нольс, и Нороган только сейчас понял, почему мальчишка с самого начала казался ему похожим на волчонка. У него были желтые глаза, светящиеся, как у дикого зверя. Такие же были и у Нахима Шота, как же он сразу этого не приметил!

– Где… Нахим? – глухим отстраненным голосом пролепетал Нороган, почти с ужасом воззрившись на свое наваждение.

– Ему сделалось нехорошо в Тимпатру. Длительный переход скверно сказался на его самочувствии, – осклабился Нольс, с интересом наблюдая за Нороганом.

– Что ты тут делаешь?

– Я же сказал, что не хотел оставлять вас без присмотра. Вы – мой, господин Нороган, с того самого дня в хижине, помните?

Перед глазами естествознателя свирепым ураганом пронеслась картина из прошлого: пиршество мертвецов, дорогие друзья, которых он предал своим мерзким поступком, чудовищные муки совести, последовавшие сразу за деянием. Норогану сделалось по-настоящему страшно; он вдруг отчетливо понял, что еще может спастись. Если немедленно уйдет. Бежать, скорее бежать! Но его остановило чувство безудержного гнева, и немудрено. Ведь вот он, виновник всех его бед, собственной персоной! Именно из-за Нольса, да, из-за этого коварного мальчишки, он окончательно потерял смысл жизни, веру в себя, любовь!

Гнев страшной силы и желание немедленного возмездия охватили незадачливого естествознателя, и Нороган, достав из-за пазухи нож, безжалостно вонзил его в грудь неприятелю. Казалось, Нольс не удивился, а напротив, с нетерпением ждал воздаяния.

– Месть – это оружие, которое обрушивается на того, кто к нему прибегает, – хрипло прошептал он, едва шевеля губами, и грудой мокрого тряпья откинулся на спину.

Выпрямившись, Нороган смело взглянул вдаль: в туманную, опасно ускользающую от него неопределенность. Он расправился с ненавистным призраком прошлого и готов идти дальше, в новую жизнь!

Волны дружно вспенились еще больше, словно поздравляя его с однозначной победой, но в голове, преисполненной радости от осознания собственного триумфа, вдруг ошеломляющей вспышкой послышался знакомый хриплый голос:

– Я же говорил, вы – навеки мой, господин Нороган. Естествознатель и Тень в одном лице, это ли не удивительный тандем?

Нороган смертельно побелел и обеими руками схватился за виски, надеясь прогнать ненавистный голос, но тот безжалостно звучал в его мыслях, ушах, во всем его существе, словно всегда там находился.