Казалось, в этот раз вино совсем не веселило. Все сидели вокруг потемневшего от времени стола и казались не то чтобы сонными, но какими‑то вялыми. Огонь в очаге уже погас, и сосновые факелы, висевшие на стенах, обросли пеплом. Башенные часы пробили девять.

– Надо же было так испугаться, что теперь страшно идти спать, – проговорил кто‑то из присутствующих.

Декан, пребывавший в состоянии глубокой задумчивости, откашлялся и произнес:

– С избавлением, благородные господа! Поскольку, как мне показалось, с неба падал по меньшей мере ужасный метеоритный дождь, вероятно, никто толком не разобрался, что с нами произошло. В такие минуты ужаса и смятения слабый грешный человек видит вокруг себя то, чем полна его душа.

Далее их разговор стал крутиться вокруг пережитых событий: действительно ли юнкера Ханса Йохема околдовали, не видел ли кто ведьмы, летящей сквозь бурю, и не был ли всему виной торговец, который их сглазил?

Полутемный зал в одиноко стоящем замке с наступлением ночи меньше всего подходит для того, чтобы избавляться от страха перед привидениями. Впрочем, как ни странно, те, кто, очевидно, поддался этому страху, теперь меньше всего хотели с ним расставаться. Ханс Йохем уже не первый раз демонстрировал, как именно у него застряли пальцы, когда он пытался расстегнуть пряжки на штанах, иначе он, конечно, сразу сорвал бы эту дрянь со своего тела. А Петер Мельхиор клялся и божился, что декан едва не был изувечен нечистой силой. Декан же, в свою очередь, повторив мысль Петера Мельхиора, рассказывал о том, как он улучил момент и справился с опасностью.

Спор о чем‑либо – это извечное удовольствие людей, собравшихся вместе. Каждый думает, что он умнее другого. Бывает так, что кто‑то мнит себя умнее в одном, а кто‑то – в другом, и, когда они принимаются спорить, выходит очень занятно, хотя и не всегда хорошо заканчивается. Оба молодых кузена увлеченно слушали разговор декана и юнкера, при этом Ханс Йохем к месту и не к месту вставлял замечания, а Ханс Юрген просто молча слушал, сидя в углу.

Благодаря спорам всем стало известно, что юнкер Петер Мельхиор – мот, который растратил все свои деньги и, вероятно, еще растратит, если они у него когда‑нибудь появятся. А пока у него ничего нет, ему остается лишь пьянствовать с кузенами и друзьями. Победа далась декану достаточно легко, поскольку юнкер, хоть и был неутомим в спорах, но легко раздражался и проигрывал, если кто‑то указывал ему на его слабости.

Потом поспорили, кого больше любит черт: священников или юнкеров. Петер Мельхиор утверждал, что Сатана ни о чем другом и не мечтает, как только набить ад лицами духовного звания. Декан парировал тем, что, по его мнению, тогда оруженосцы на земле получат полную свободу действий и прибегут к черту сами. Петер Мельхиор поделился мнением, что ничто не доставит Господу большего удовольствия, чем ухватить за волосы и потрясти жирного священника. Декан резонно возразил, что некоторых юнкеров бесполезно трясти за волосы, поскольку из них не вытрясти ни единой добродетели.

Постепенно спор перешел на то, кто лучше умеет обманывать дьявола. Декан признал, что в вопросах обмана священнослужители даже более искусны, чем женщины. Другое дело, что обман дьявола грехом не считается. Более того, труд доброго христианина в том и состоит, чтобы лишить дьявола того, что ему принадлежит.

Петер Мельхиор рассказал об одном аббате, который играл с дьяволом, поставив на кон свою душу. Дьявол проиграл.

– Когда дьявол уходил, он смеялся. И знаете почему? В тот момент он не забрал с собой души аббата, но все же он ее в конечном счете получил. Дело в том, что аббат играл фальшивыми кубиками. Даже дьявола не следует обманывать.

– А как же история с Ниппелем Бредовым? – спросил декан после непродолжительного молчания. Было видно, что на каждый аргумент юнкера у него имеется контраргумент.

Глаза Ханса Йохема озорно блеснули, когда он поймал взгляд, брошенный на него деканом.

– Я знаю эту историю до мельчайших подробностей и могу рассказать вам, – сказал юноша. – Вы имеете в виду Ниппеля, который жил в роскоши и тратил все исключительно на себя. Говорят, что это случилось еще во времена язычества. Рассказывали о шести трубачах, которые должны были играть, пока он принимал пищу, о том, что остатки трапезы он бросал псам, вместо того чтобы раздавать беднякам, а еще о том, как он постепенно лишился богатства и вынужден был туманной ночью бежать от кредиторов.

История про Ниппеля Бредова могла быть отнесена и к Петеру Мельхиору. Более того, его даже насмешливо называли «бедным Ниппелем». Он прекрасно понял, зачем вспомнили эту историю, и злобно посмотрел на Ханса Йохема. Эти двое всегда не ладили друг с другом.

– А потом бедняга Ниппель попал в лапы дьявола, – проговорил декан. – Так и бывает в жизни, когда ты теряешь надежду.

– Когда больше никто не дает взаймы, – добавил Ханс Йохем, – тогда взаймы дает черт.

– Продолжайте, дорогой господин. Потом я тоже расскажу одну историю, – проговорил Петер Мельхиор с деланым безразличием.

– Ниппель снова зажил в свое удовольствие, – проговорил Ханс Йохем, – пока не настало время платить по счетам. При всем его могуществе ему нечего было дать черту, кроме собственной души. Он почувствовал, что мужество покидает его. Когда‑то круглое лицо осунулось, а темное время суток стало вызывать у него страх. Никому в доме не разрешалось говорить о привидениях. А если ветер шевелил мякину или тряпки, ему сразу виделись летящие по воздуху ведьмы. И, надо сказать, что работал на него пастух, который был мудрее своего хозяина. Он заметил, что с его хозяином что‑то не так, и Ниппель, которому запрещалось ходить к священнику на исповедь, исповедался пастуху. Тот немного подумал и наконец, щелкнув пальцами, сказал, что ему все предельно ясно. «Не должен ли дьявол делать то, о чем вы, милостивый государь, его просите, до последнего часа действия договора?» – спросил пастух. «Конечно, именно это договор и подразумевает», – отвечал ему Ниппель. «Ну, тогда все в порядке», – проговорил пастух, и они взялись за дело. Ночью вдвоем вырыли яму в горе у деревни Ландин, которая существует и сейчас. До сих пор та гора называется Тойфельсберг ^[43]. Яма была настолько глубокой, что, казалось, у нее нет дна. Над ней пастух и его господин установили котел, но так, чтобы, наполнившись, он сразу бы переворачивался и его содержимое падало в яму. На следующую ночь Ниппель призвал дьявола и сказал ему: «Наполни мой котел золотом!» – «Думаешь, оно тебе еще пригодится?» – спросил черт. «Ты даже не представляешь, сколько тебе потребуется его принести», – заверил его Ниппель. Черт не стал спорить. Он бросал в котел мешок за мешком, стремясь скорее завершить работу, но стоило ему отойти, как котел опрокидывался, и когда черт возвращался с новым мешком, он находил сосуд пустым. Только на земле лежало несколько золотых монет. Сначала он не замечал подвоха. Дело в том, что Ниппель не дал ему выспаться, а может, бедняга успел пропустить где‑то пару кружек. Когда же он наконец понял, в чем дело, ему стало по-настоящему тяжко. Он выл от бессилия, но таскал золото и кидал его, поскольку решил, что у каждой ямы должно быть дно. Однако вскоре не выдержал и воскликнул: «Ниппель, Ниппель, как же велик твой шепель!» ^[44]

Потом он попросил Ниппеля дать ему хоть немного отдохнуть. Но тот ответил, что никакого отдыха ему не будет. Наконец бедный черт понял, что носить золото ему придется до конца света. Он изнемог настолько, что вынул из-за пазухи пергамент и порвал его с криком: «Чтобы черт побрал этот договор!» Обрывки он швырнул к ногам Ниппеля, поджал хвост и, оборотившись летучей мышью, улетел прочь.

Декан посмотрел на юнкера:

– Бедному Ниппелю не помогла вся его хитрость! Он обыграл черта нечестно, а значит, его душа все равно отправилась в ад. Это то, что вы имели в виду?

– Я имел в виду, – проговорил Петер Мельхиор, – что у меня тоже есть занимательная история, которую я с удовольствием бы поведал уважаемому юнкеру. Знаете ли вы, откуда в Хафельланде столько представителей рода фон Бредовых? В незапамятные времена дела на земле обстояли не лучшим образом. До Господа Бога постоянно долетали жалобы на дворян: мол, они только воюют между собой и ничего другого знать не хотят. Если к ним приходит ближний их, у которого случилась беда, они лишь пожимают плечами и, скрестив на груди руки, уговаривают потерпеть. Тогда, разгневавшись, Господь наш сказал черту: «Я создал господ, чтобы они делились тем, что имеют. А если они так себя ведут, ты можешь забрать этих скряг себе». Ну что ж, черт берет большой мешок и начинает облетать разные страны, выясняя, как живут дворяне. И когда пришла ему пора возвращаться в ад, его мешок оказался переполнен дворянами. Из-за того что ноша его была весьма тяжелой, черт должен был лететь низко над землей. Путь его пролегал над маркой Бранденбург. Как раз над городом Фризак его рука, в которой он держал мешок, устала настолько, что он свесил свой груз пониже и задел шпиль церковной башни. Видимо, черт утомился так же сильно, как и тот, которого замучил Ниппель. Он не заметил, что мешок порвался и около четверти благородных господ вывалилось наружу. А если и заметил, то, скорее всего, подумал: «Какая разница? Ад ведь и так полон». Пока черт возился с грузом, первый из выпавших господ приземлился во Фризаке и получил имя от города, над которым мешок порвался. С тех пор пошел род фон Бредовых из Фризака. Второму благородному господину, который упал следом за ним, первый Бредов велел проваливать куда подальше, поскольку Фризак он желал оставить за собой. «Иди лучше туда! Бесс хин!» – кричал он, пока тот не отошел достаточно далеко и не остановился. Так род фон Бредовых до сих пор по созвучию называют Бредовыми из Пессин. Третьего, который тоже хотел бы остаться, выдворили во внутреннюю часть марки. «Ступай дальше вглубь! Ланд ин!» – кричали ему первые Бредовы, отчего его марка стала называться Ландин. Четвертый пошел таким же длинным путем («зельбе ланг»), и место, где он поселился, до сих пор называется Зельбеланг. Пятый свернул направо («рещц цу»), и каждый ребенок знает, что от него произошли те фон Бредовы, которые населили Рецов. Итак, представители рода фон Бредовых – это дьявольский дар Хафельланду. Шестой, когда выпал из мешка, ударился лбом о доску и завопил от боли: «О! Доска! Дас Бретт!» Так его и стали звать – Бредов. Юнкер Ханс Йохем, если я правильно понимаю, это был ваш прадед. Осторожнее со своими шутками, чтобы не налететь на доску – она может больно ударить. Доске это не повредит, а вот вам может. Когда вы услышите смех, имейте в виду: смеются не над тем, что вы рассказали, а из-за доски и вашей фамилии! – Петер Мельхиор, чувствуя себя победителем, поднялся с места, надел шляпу и покровительственно положил руку на плечо юнкера. – Пожалуй, мне пора. Доброй ночи!

Но, когда он уже приготовился выйти, со скамьи поднялся Ханс Юрген и преградил ему путь.

– Меня тоже зовут Бредов, господин фон Краушвиц, я – Ханс Юрген Бредов из Зельбеланга, что в Хафельланде.

– Возможно! Ты ведь, кажется, сын своего отца.

Ханс Юрген покраснел:

– Пусть заткнется тот, кто оскорбляет мою семью…

– Сам закрой рот! Имей в виду: даже если будешь держать его открытым, в него не влетят жареные голуби!

Ханс Юрген сжал кулаки:

– Я не намерен слишком долго с тобой разговаривать. Ты понимаешь, кто стоит перед тобой?

– Ты – Ханс Юрген.

Сказав это, Петер Мельхиор прошел мимо юнкера, громко звеня шпорами и словно намекая на то, что у Ханса Юргена их еще нет. Все рассмеялись, включая Ханса Йохема, бывшего до этого в весьма мрачном настроении.

– Ханс Юрген, тебя еще не посвятили в рыцари, – проговорила благородная госпожа фон Бредова, выходя из зала.

Ответа она не стала дожидаться, потому что во дворе затрубил рог и стало очень шумно. Остальные последовали за ней.

– Ну и что, – пробормотал Ханс Юрген. – Он поносил моего отца, да смилуется над ним Господь!