После ужина, уложив юное поколение спать, они еще немного посидели в гостиной у горящего камина. Никита рассказывал о новом заказе в стиле барокко, постепенно переходя к самой истории появления этого стиля и тем знаменитостям, кто его предпочитали. У них с Натальей была небольшая фабрика по производству уникальной мебели из натурального дерева редких пород (иногда даже не встречающихся на просторах России). Обивочные ткани, наполнители для мягкой мебели – все только самого высокого качества. Бывало, что они работали себе в убыток, но хорошая репутация того стоила, и в конце концов это себя оправдывало. Все изделия были ручной работы и шли только под конкретный заказ. Клиент мог запросить мебель в любом стиле, от рококо и ампира, советского неореализма и модерна до хай-тек и ар-деко, вплоть до, если такой существовал, стиля «фэнтези». Если клиент не мог определиться со своими желаниями и вообще не знал, чего ему хочется, то для этого существовал отдел, где активно занимались творчеством несколько талантливых художников и дизайнеров по интерьеру. Фабрика работала по известному в деловых кругах выражению «любой каприз за ваши деньги». Они твердо стояли на ногах, занимая свою нишу в мебельном бизнесе. Заказов было много: и от частных лиц, и от представителей гостиничного бизнеса, и от служителей Мельпомены, и от власть предержащих. Учитывая огромную востребованность и высокий рейтинг на мебельном рынке, Никитоса, как хозяина, как генерального директора, как консультанта по почти любым вопросам, могли выдернуть на работу в любое время. Наталья возглавляла юридический отдел, без нее не заключался ни один договор, ни даже мало-мальский значимый контракт. Был еще Виктор – соратник и товарищ Никитоса, а также его заместитель, надежный партнер и правая рука. Еще он был большой умник, счастливый обладатель замечательной жены Ниночки и трех сыновей от четырех до восьми лет. Их дома с приусадебными участками располагались рядом, разделенные условной оградой, представленной увитым диким виноградом штакетником с постоянно широко открытой арочной калиткой.

Расходились около полуночи, шла рабочая неделя, и надо было рано вставать. Катерина решила, что завтра подольше поваляется в кровати и домой уедет на послеобеденной электричке, не дожидаясь возвращения Наташкиных мужчин. Ночью ей снилось землетрясение, оно все усиливалось и усиливалось, и откуда‑то издалека требовательный женский голос звал ее: «Катя! Катя!!! Да проснись ты наконец!!» Катерина распахнула глаза и как игрушечный ванька-встанька села в кровати, едва не столкнувшись лицом к лицу с Натальей, которая, перестав трясти ее за плечи, едва успела отпрянуть.

– Ну наконец‑то, полчаса пытаюсь тебя разбудить…

– Который час? Что случилось? – ошалев от крепкого сна, вскинулась Катя. – За окном темнотища…

– Кать, ты нужна срочно… Ты пока одевайся, только побыстрее, – Наташа подала ей одежду и, торопясь, скороговоркой продолжила: – Только что звонила Ниночка, ну, ты же ее знаешь, жена Виктора…

– Да помню я, кто такая Нина, давай быстрее, – перебила ее Катерина, уже застегивая джинсы.

– Там что‑то случилось с Петей, это их средний, уже была скорая, сделали укол, вроде стало ничего, а сейчас… Нина сказала, что… это, Петя… умирает…

Катерина летела вниз по лестнице, перескакивая через две-три ступени. В холле с встревоженными лицами стояли и тихо переговаривались Никита и Иван.

– Никита, дети на тебе. Одеть, накормить и отвезти в садик, – Наталья говорила тихим, не терпящим возражения голосом. – Мы с Катей и Иваном – к Володиным.

Они практически бежали. Первый этаж дома соседей был залит желтым тревожным светом, второй и третий уходили в глухую темноту ночи, создавая атмосферу глубокой, какой‑то страшной, прощальной печали. Ниночка, невысокого роста женщина, хрупкая как девочка, больше похожая на школьницу, чем на мать троих детей, стояла черной горестной фигуркой в освещенном дверном проеме.

– Он там, – мертвым голосом произнесла она и махнула рукой куда‑то вглубь дома.

– Температура? – взбегая на крыльцо и не здороваясь, спросила Катерина.

– Сейчас тридцать девять и восемь.

– Стул был? Мочится?

– Нет…

– Давно?

– Я не помню, – захлебнулась она слезами.

В гостиной на большом диване на правом боку, подтянув ножки к животу и закрыв глаза, прерывисто дыша, укрытый огромным клетчатым пледом, лежал мальчик. Кожа на его лице была серовато-зеленой, на висках мелким бисером блестели капли холодного пота, под закрытыми глазами залегли огромные, черные, в пол-лица тени, губы были покрыты сухими корками, личико осунулось от страданий и стало каким‑то очень взрослым. Виктор, его отец, каменной глыбой стоял перед ним на коленях, заслоняя сына своим телом от всех, даже от самой смерти.

– Петенька, солнышко, ты меня слышишь? – осторожно оттесняя Виктора от дивана и занимая его место, мягко произнесла Катя, становясь перед мальчиком на колени. – Петенька, открой глазки, посмотри на меня, это же я, тетя Катя.

Ресницы ребенка дрогнули, с трудом приподнялись тонкие, ставшие полупрозрачными веки, и Катя увидела его покрытые мутной пленкой глаза. Взгляд, ничего не выражая, блуждал, ища того, кто говорил, на минуту задержался на ней и угас. Он не узнал ее.

– Петя, Петенька, покажи мне язык. Пожалуйста, открой ротик и покажи мне язык, – команды до него доходили плохо, но он все же смог высунуть самый кончик. Этого было достаточно, чтобы увидеть – язык сухой и покрыт белым налетом, пульс – за сто ударов в минуту, живот вздут и напряжен. Катя попробовала мягко нажать на переднюю брюшную стенку, и ребенок отозвался болезненным тягучим стоном, и маленькая, будто маслянистая, слеза выкатилась из угла глаза.

– Больно, – еле слышно простонал он. – Мне больно.

– Маленький мой, попробуй подышать животиком, ну хоть попробуй, – головой она понимала – просьба абсолютно бессмысленна, он не сможет, а сердце категорически отказывалось верить в то, что сейчас перед ней разворачивалось. Ответом было молчание и прерывистое поверхностное дыхание. Вся клиническая картина и эта вынужденная поза с подтянутыми ногами – все складывалось так, что ей стало страшно…

– Пить… – тихо простонал малыш. Нина с Виктором, опережая друг друга, рванулись к сыну.

– Не поить! – успела крикнуть Катя, одновременно набирая номер на мобильном, и сама, испугавшись своего голоса, уже тише добавила: – Не поить. Нельзя. Только губы смочите …

Она уже была готова трясти трубку, чтобы хоть как‑нибудь ускорить соединение, когда та наконец ответила.

– Катя, с ума сошла?.. Пять утра… – хриплым со сна голосом ответил ее мобильный.

– Геннадьевна, быстро проснись. У меня ребенок, шесть лет, перитонит, возможно перфоративный аппендицит. Почти терминальная стадия… Мы за городом, по Выборгскому шоссе… Быстро соберись – куда нам его везти? Мы сейчас выезжаем. Твоя задача – звони туда, нас должна ждать развернутая операционная, кладу трубку – перезвони мне. Слышишь, срочно!! Мне! Срочно! Надо знать, куда нам ехать. Еще раз повторяю: мы уже выезжаем.

Когда она обернулась, на нее с ужасом смотрели четыре пары глаз. Терминальная стадия – это было понятно всем.

– Наталья, останься с их мальчиками, – спокойно, будто ничего особенного не происходит, Катерина продолжала говорить, поочередно обращаясь к присутствующим. – Нина, нужны документы Петра: свидетельство о рождении, полис и ваши паспорта, ну, кто с ним будет находиться в больнице. Витя – теплое одеяло для ребенка. Иван, едем на вашей машине, она самая большая, и вы за рулем. И последнее: все делаем без суеты, но быстро, у нас мало времени. – А в голове билось: «У нас уже нет этого чертова времени».

Через десять минут они уже мчались по шоссе в город. Когда стрелка спидометра, нервно подрагивая, замерла в районе ста пятидесяти километров в час, они, не сбрасывая скорости, пролетели пост ГАИ, и от него тут же отделились две машины с проблесковыми маячками, догнав их внедорожник, взяли его в клещи. Одна машина шла перед ними, другая аккуратно пристроилась сзади. Катя, сидя на переднем сидении, обреченно закрыла глаза. Единственное, о чем она могла думать: сколько они потеряют времени на объяснения с гаишниками, когда у них сейчас каждая секунда на счету. Но не было многократно усиленных мегафоном требований немедленно остановиться, и никто не стрелял по колесам. Она открыла сначала один глаз, затем второй. Ситуация не изменилась – гаишники с мигалками впереди и сзади, стрелка спидометра перелетела через цифру сто семьдесят. И вдруг неожиданно прерывистым воем, разрывая предрассветную тишину, ударила сирена.

– Перекресток, – даже не поведя бровью, пояснил Иван. – Они нас сопровождают… У меня друзья в ГАИ…

Зазвонивший у Кати мобильный прервал его объяснения, она успела сказать: «да», «хорошо», «перезвоню».

– Нас ждут на Литовской, в Педиатрической академии. В приемном покое.

– Это недалеко, мы уже на Энгельса, – спокойно произнес Иван и, набрав номер на своем мобильном, не повышая голоса, сказал: – Литовская, Педиатричка.

В ответ гаишники включили сирену, и им везде был дан «зеленый коридор». В клинике все было быстро. Врачам, встретившим их у входа, было достаточно одного взгляда, брошенного на едва виднеющееся из‑под одеяла лицо ребенка, чтобы понять всю критичность ситуации. Выхватив его из рук Виктора и крикнув: «С нами только мать», они бегом скрылись за дверью приемного отделения. Нина, как была, в домашнем халате и тапочках, быстро семеня, побежала за ними, прижимая к груди пластиковый пакет с документами.

– У него живот заболел еще вчера утром, – ровным, без каких‑либо эмоций голосом заговорил Виктор, – но он ел и играл, мы думали, что он просто в садик идти не хочет… А вечером боли стали сильнее, и его вырвало, и вроде стало легче. Мы решили, что отравление, и дали активированный уголь. В час ночи он проснулся и сказал, что снова болит живот, и появилась температура. Невысокая, тридцать семь и пять. Мы вызвали скорую. Те приехали быстро. Их доктор сказал, что это отравление и ничего страшного нет. Сказал: «Давайте побольше пить, если будет плохо, вызывайте», и еще укол сделал, сказал «обезболивающее». Петя поспал. Поспал совсем недолго, а потом ему стало совсем плохо…

Они втроем стояли в холодном коридоре приемного покоя, и то ли от холода, то ли от стресса Катерину начала бить мелкая противная дрожь, которая зародилась где‑то в животе и очень быстро охватила ее всю, от кончиков пальцев на ногах до макушки. Иван снял с себя легкую куртку и, укутав, крепко обеими руками прижал к себе, стараясь согреть. Время тянулось бесконечно долго.