Она нервно оглянулась – лестница была пуста.

– Ничего не трогай и никуда не уходи, – на ходу повторил свой приказ Иван и бегом бросился наверх по лестнице на пятый этаж и дальше к чердаку.

– Вернитесь! У него пистолет!!! – крикнула Катя в его быстро удаляющуюся спину и, поняв, что он ее не слышит, уже тише добавила: – Надо же вызвать скорую… и полицию… Хотя скорую можно во вторую очередь.

Нона лежала на боку, глядя тускнеющими глазами на мир, с которым ей пришлось так внезапно проститься на этой запущенной лестничной площадке. Пока Иван обследовал чердак, Катерина, стараясь не смотреть на бывшую соседку, пристроила сумку на колено и отчаянно пыталась найти мобильный. Как бы она ни старалась положить его так, чтобы он всегда был под рукой, телефон как по волшебству перемещался на самое дно сумки, независимо от ее габаритов и степени наполненности. На этот раз ей пришлось закопаться в своем ридикюле почти с головой, обнаружив искомое на его обычном месте, то есть именно на самом дне, под огромной косметичкой, забитой предметами первой необходимости.

– Полицию вызвала? – спускаясь к ней, спросил Иван. – Там открыта дверь на чердак, а чердак сквозной на все подъезды. Думаю, убийца нас услышал и ушел, сейчас его и след простыл.

– Вызвала, – у Катерины внезапно сел голос. Куда бы она ни смотрела, глаза сами собой возвращались к еще не остывшему телу. Что‑то было не так. Конечно. Сумка… Нигде не было видно ее брендовой, купленной за баснословные деньги сумки от Валентино. – Я не вижу ее сумки, – продолжила она вслух. – Такая кожаная, темно-коричневая… с длинными ручками, чтобы можно было носить через плечо…

Грохот тяжелых шагов поднимающегося по ступенькам множества мужских ног прервал ее, и через несколько минут на узкой лестнице и небольшой лестничной площадке уже давилось куча народу. Мужчина в застегнутой осенней куртке, из‑за ворота которой виднелся угол несвежей рубашки, измятых брюках и нечищеной обуви совсем не походил на того полицейского, к которому в критическую минуту хотелось бы обратиться за помощью. Он невнятно представился и попросил их показать документы. Трехдневная щетина и короткий, с проблеском седины отросший ежик, мешки под глазами и набрякшие веки над ними, тяжелый подбородок и крупный нос, покрытый сетью атеросклеротических прожилок, усиливали и без того весьма несимпатичный образ типичного «одинокого мужичка за пятьдесят». С печальным, почти трагическим выражением лица взяв у Катерины и Ивана паспорта, полицейский тщательно изучал в них каждую букву, периодически сверяясь с фотографиями, чтобы еще раз удостовериться – перед ним стоят их истинные хозяева. Одновременно, чуть склонив голову вбок, он внимательно слушал историю обнаружения тела, вновь и вновь возвращаясь к их документам. Наконец, будто смирившись с тем, что и документы, и их владельцы подлинные, он с видимым сожалением передал бумаги совсем молоденькому коллеге, единственному, кто из всей группы был в форме. Катерина тут же про себя решила, что тот определенно стажер, и не только по возрасту, а по тому, как молодой человек, осторожно примостившись на ступеньках, старательно пристроил на коленях планшет с прикрепленным к нему бланком, стал все тщательно записывать, при этом высунув от переполняющего его усердия кончик языка. Так работали ее клинические ординаторы. Ох, завтра, нет, уже сегодня ей на дежурство…

Данные паспортов были переписаны. «Стажер» передал их своему непосредственному начальнику, а тот, в свою очередь, вернул документы их законным владельцам. Казалось, что при этом его печаль только усилилась. Свидетели не были похожи на убийц (хотя чего в жизни не бывает) этой лежащей на затоптанной лестничной площадке странного вида девицы. Та была одета явно не по сезону: легкое, видно, когда‑то очень дорогое, а теперь потерявшее какой‑либо вид грязное пальто, такое же грязное платье, теперь еще и залитое кровью, зимние сапоги, явно не из дешевых, надетые на голые ноги, и еще от тела за версту тянуло алкоголем. Катерина почему‑то подумала, что «печальный следователь», ни фамилии, ни звания которого она толком не расслышала, уже раскрыл преступление. Лица, ведущие асоциальный образ жизни, не поделили спиртное, и дело закончилось огнестрелом. Только вот откуда у подобных лиц оружие, способное проделать в груди такую дырищу, скорее всего, никто выяснять не будет. Да и кому это может быть интересно? А тем временем на лестнице вовсю разворачивались следственные мероприятия. Катерина, стараясь никому не мешать, протиснулась к двери своей квартиры и, открыв ее, не глядя, забросила куда‑то вглубь сумку, уже порядком оттянувшую ей руку.

– Кофе будете? – предложила она Ивану, видя, что полиция потеряла к ним интерес, и, будучи абсолютно уверенной в том, что тот откажется, еще добавила (чтобы у него не было уже никаких сомнений): – Растворимый.

Иван было собрался ответить, но Катерина не дала ему этой возможности. Ее взгляд зацепил связку ключей, сиротливо висевших на вешалке в ее коридоре, и она тут же окликнула «мятого» полицейского. Он в это время, находясь на лестничной площадке между четвертым и третьим этажами, общался с кем‑то из своих коллег. В действительности, активно размахивая руками, что‑то говорил его собеседник, а сам следователь молчал и, похоже, мирно дремал с полузакрытыми глазами.

– У меня есть ключи от ее квартиры, от квартиры Ноны, ее запасные ключи, – так громко произнесла Катерина, что ее голос разнесся с первого по пятый этаж. «Мятый» полицейский ощутимо вздрогнул, очнувшись от своего полудремотного состояния, поднял на Катерину воспаленные от бессонницы глаза, в которых немым укором звучало: «Ну зачем вы так?», и, подавив тяжелый вздох, с неохотой стал подниматься к ним на этаж. Санитары, начавшие уже укладывать тело на носилки, чуть посторонились, чтоб его пропустить, и продолжили свой нелегкий труд.

– А что это их так много? – не смог он скрыть своего удивления, рассматривая увесистую связку. – И почему она их хранила именно у вас? Вы дружили?

– Девять ключей… – сглотнув внезапно подкативший к горлу горький комок, ответила Катерина. – Подругами… нет, мы просто соседи. Когда она попросила, я не смогла ей отказать. Она их постоянно теряла, иногда даже несколько раз в месяц. Поэтому сразу много сделала, чтобы дверной замок не менять. Мне кажется, что родственников и друзей у нее здесь не было. Она была какая‑то вся одинокая, – и едва не добавила: «Как вы». Но вовремя остановилась и, постаравшись замять неловкую паузу, продолжила: – Нона как раз вчера взяла один и еще сказала, что их осталось девять, как жизней у кошки…

– Ладно, спасибо, я вас еще вызову, если понадобитесь, – вновь загрустил следователь. – Да, а может, понятыми будете? Нам теперь надо квартиру осмотреть…

Катерина вдруг поймала себя на мысли, что этот то ли капитан, то ли майор (по возрасту этот чин больше ему подходил) своим печальным видом напоминает бассет-хаунда. Такой пес жил в соседней парадной, и каждый вечер его выгуливала пожилая интеллигентного вида дама. Капитан-майор был таким печально-нудным, что наверняка его основным методом раскрытия дела был «вода камень точит». Поэтому он еще не успел открыть рот, чтобы начать агитацию в пользу внесенного им предложения, а Катерина уже была на все согласна, или почти на все. Поняв, что сейчас не в силах выслушивать даже самые что ни на есть «разумные и убедительные» доводы, а готова только, смирившись, принять это как неизбежное и постараться пережить то, чего невозможно избежать. Кто‑то из классиков сказал более красиво: «если не можешь избежать смерти, прими ее достойно», но у нее, она так надеялась, все было не столь критично. Да и полицейских можно понять, они тоже люди и имели свои «маленькие слабости». Например, полное отсутствие желания бегать в поисках новых лиц, обзванивая в два часа ночи квартиры соседей и взывая к их гражданскому долгу, снова и снова объясняя, что произошло, и если вдруг кто не дай Бог согласится, то оформлять документы, а это трата времени. Оставаться здесь до утра по поводу убийства опустившейся девицы никому, конечно, не хотелось.

Наклейку, которой опечатали дверь Ноны, сняли, и они все вошли в ее квартиру. Первым шел печальный капитан-майор, за ним фотограф и еще несколько мужчин в штатском. Замыкали шествие юный стажер в форме и понятые – Катерина и Иван. «Ночлежка для гастарбайтеров или пристанище для лиц без определенного места жительства» – это было первое, что пришло ей в голову, когда они переступили порог «нехорошей квартиры». На полу маленького коридорчика валялась разбросанная обувь. Здесь были сафьяновые тапочки непонятного грязного цвета и когда‑то расшитые золотой нитью; несколько пар модельной обуви (на все случаи «праздничной жизни»), они были разных, преимущественно очень ярких, экзотических расцветок, и все с высоченными (абсолютно неносибельными) каблуками; осенние сапоги, на одном из которых отсутствовал каблук. На стене с ободранными и местами подклеенными прозрачным скотчем обоями на прибитых кое‑как крючках висело несколько когда‑то очень дорогих вещей. Длинный лайковый плащ был небрежно подцеплен за воротник, так как петелька вешалки, вырванная с мясом, грустно болталась на одной тонкой ниточке. Сам плащ, покрытый грязными пятнами, напомнил Кате фотографию видимой поверхности Луны с ее черно-серыми кратерами на серебристом фоне. Она такую видела еще в школьные годы на уроке астрономии. Рядом с плащом на плечиках аккуратно пылился песцовый полушубок серебристого цвета. Комната, служившая одновременно и спальней, и гостиной, напоминала пункт сбора дорогого вторсырья. Вещи валялись везде: на стульях, на полу, на разобранном диване вперемешку со сбившимся в комок несвежим постельным бельем. Дверцы шкафа были распахнуты, и все его содержимое разномастной кучей валялось на полу. На столе кружевное нижнее белье соседствовало с разнообразной косметикой, количество и качество которой сделало бы честь небольшому провинциальному театру. Тут же стояла перламутровая шкатулка с отломанной крышкой, возле которой были разбросаны драгоценности.

– У нее всегда такой беспорядок? – тяжело вздохнув и оглядываясь по сторонам, с нескрываемой грустью поинтересовался «Бассет».

– Я у нее ни разу не была, – ответила за всех Катерина, справедливо решив, что из всех присутствующих только она одна могла претендовать на сомнительные лавры знакомства с убитой. – Ко мне она заходила, но только за ключами. К себе никогда не приглашала, а я не напрашивалась.

– А соседи? – продолжал все больше печалиться капитан-майор, и казалось, что в его глазах даже предательски блеснула слеза, и, чуть подумав, уточнил: – Ваши соседи.

– В сто десятой квартире живет тихий запойный алкоголик Жорик, у него, кажется, проблемы с головой. Он подростком получил травму. Я не знаю его полное имя, но все к нему обращаются «Жорик», и он откликается. Апполинария Евдокимовна из сто восьмой, наверное, работает на дому или рано вышла на пенсию, потому что на вид ей лет сорок пять – сорок восемь, но она постоянно сидит дома. Очень замкнутая, ни с кем из нас не общается. Живет вроде одна. На других этажах практически никого не знаю, при встрече здороваемся, говорим о погоде, обмениваемся общими фразами и все. Да, еще вынужденно более-менее знаю весьма шумного молодого человека, он над моей квартирой живет и, похоже, употребляет наркотики.

– А откуда вы знаете про наркотики? – тут же вскинулся нервного вида молодой человек с глубоко посаженными и постоянно рыскающими глазками.

– Когда человек, от которого не пахнет алкоголем, с расширенными зрачками несет полную околесицу, то это никак не похоже на уход «тонкой и трепетной личности» в творческую нирвану. Он скорее напоминает опустившегося аборигена из африканской глубинки со своими сальными дредами.

– Он что, негр?

– Почему негр? – растерялась Катерина. – Нет, белый. Белый абориген… ну, то есть местный житель.

– У вас, однако, очень интересный подход к характеристикам окружающих, – вдруг спрятав свою грусть и тут же перестав быть похожим на бассета, произнес следователь, с интересом воззрившись на Катерину. Она едва заметно пожала плечами и отвернулась к Ивану, который, казалось, не услышал ни единого слова, внимательно наблюдая за осмотром квартиры, и, судя по выражению его лица, находил этот процесс забавным.

– У меня все же складывается впечатление, что здесь что‑то искали, – продолжал капитан-майор, исподтишка разглядывая понятых. Для него они представляли весьма странную пару. Хотя какая они пара… Оба зрелые, состоявшиеся и из разных социальных слоев… совершенно разных. Она – типичный житель спального района, одета «по средствам» среднего достатка, но со вкусом, невысокая чуть полноватая брюнетка, выглядит на свой паспортный возраст, можно сказать, симпатичная, но немного косметики не помешало бы. Явно не домохозяйка, работает. Хорошо держится, не истерит, в обморок не падает. По паспорту замужем, но этот, что рядом, явно не муж, и на любовника не похож, не ее уровень. С мужиком сложнее, как там его по паспорту? Следователь чуть наморщил лоб. Иван Андреевич, сорок два года, живет, ну, во всяком случае прописан на Литейном. Вид холеный, но не барин. Одет вроде просто, но все качественное и купленное не на местных «блошиных рынках». У таких обычно рядом девчонки на порядок моложе, чем эта, да и посексапильней. Рост ненамного выше среднего, за счет осанки смотрится выше и шире, особенно в плечах, под свитером вон какие мышцы прорисовываются, но не качок. Костяшки на пальцах и ребра ладоней в крепких мозолях, значит, карате, айкидо или что‑то в этом роде, и это не любительское – помахать руками, это профессиональное. Ногти короткие, ухоженные, и уход за ними не от случая к случаю, а салонный и регулярный, но на голубого не похож, хотя при чем здесь ориентация? «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Да, этот Широков непрост, ох непрост, вон, лицо и глаза будто живут отдельной жизнью. Хочет казаться простоватым мужиком, эдаким рубахой-парнем, а глаза черные так и зыркают. Взгляд вроде равнодушный, а уже все осмотрел, все увидел и сделал выводы. Да, непрост этот «бизнесмен». Что же их может связывать? Он внезапно споткнулся о взгляд, которым внимательно, через легкий прищур его изучал этот самый Иван Андреевич. От неожиданности майор внутренне вздрогнул и тут же, будто ничего не произошло, отвел глаза в сторону. Повернувшись спиной к понятым, он стал с особым рвением изучать валяющуюся на полу одежду, при этом вся его фигура буквально излучала досаду, которую испытывал следователь. Досмотр по меркам полицейских был закончен достаточно быстро, хотя часы и показывали третий час ночи. Протоколы подписаны, дверь вновь опечатана – жизнь равномерно текла дальше.