Мир, в котором мы живём, потому и называется безумным, что он заточен под этих доминирующих в нём сумасшедших: здесь постоянно что-то должно грохотать! Возьми хотя бы то, что эти люди называют «местами отдыха». Пляжи, пансионаты, фитнес-центры, парки, детские площадки непременно оснащены динамиками, из которых в режиме нон-стоп транслируется попса разной степени качества, и хорошо ещё если не шансон. А если ты упорно отказываешься «веселиться», назойливые аниматоры в чудовищных костюмах посягают на последние остатки твоей автономности, втягивая тебя в массовые игры и состязания. Но даже когда тебе удастся найти уединённый уголок и устроиться там с книжкой, будь готов к тому, что тебя и там найдут неугомонные любители общения: им, видите ли, кажется, что ты скучаешь! Потому что как можно не заскучать в одиночку?!

Словом, на море я уже давно не езжу. Тебе, живущему у моря, этого не понять, и если это кажется тебе ненормальным, отвези меня в тихий и уютный сумасшедший дом! Впрочем, кому, как не тебе, знать, что жить у моря и отдыхать у моря – это, как говорят в твоих краях, две большие разницы.

Письмо 3. Практика социального дарвинизма

Как известно, выживает не самый сильный и не самый умный, но тот, кто сумел приспособиться. Помещённые в изначально враждебную среду, мы вынуждены постоянно оттачивать этот навык, так как он является нашим единственным эволюционным преимуществом. Мы – евреи мира оголтелых экстравертов, изначально виноватые во всех его бедах. А потому что подозрительные! Подозрительно умные, подозрительно скрытные и бог весть чем там занимающиеся в собственных раковинках, в которые запираемся при малейшем шуме.

Ну, а чего они хотели? Изгнав нас – этим назойливым шумом и бестолковым мельтешением – на периферию социума, они сами создали условия для нашей автономности. Изо дня в день мы честно отрабатываем своё в их египетском рабстве и честно заслуживаем право вернуться в свою землю обетованную. А когда они этому препятствуют, мы насылаем на них казни египетские нашего собственного изобретения, чего они, с их поверхностностью, даже не понимают – точнее, в любой из этих казней прежде всего видят источник наживы и спешат это продать. Потом, когда наши изобретения завладевают ими и жизнь перестаёт быть предсказуемой, некоторые из них, как обычно, пытаются искать крайнего, а таковым всегда является изобретатель – если у них хватает терпения отмотать цепочку причин и следствий к самому её началу (обычно оно, терпение то есть, заканчивается где-то посередине списка, и виновными назначаются какие-нибудь промежуточные исполнители, допустившие косяк в процессе производства или распространения продукта). К нашему счастью, они обычно отмахиваются от того очевидного для нас факта, что все, подчеркну это: все! – изобретения начинают свой путь в тиши кабинетов и лабораторий как результат раздумий тех самых презренных одиночек и чудаков, над которыми у них принято снисходительно посмеиваться. Но им, как всегда, некогда доискиваться причин. Они слишком заняты, «раскручивая» то или иное наше открытие. Впрочем, и здесь им не хватает терпения, так что большинство наших открытий ждёт стандартная судьба быть использованными процентов на десять. Они находят применение самым очевидным опциям – тем, которым обеспечен быстрый коммерческий успех – и предсказуемо пренебрегают остальными. Это их и спасает – как правило. По крайней мере, отсрочивает наступление расплаты на неопределённо долгое время.

О, наши Капитаны Очевидности, благословенна ваша незатейливость! Потому что в тех редких случаях, когда изобретение было доведено до логического итога, последствия оказывались катастрофическими. Атомная энергия тому примером. Кто-то в нашем сообществе поделился наблюдением: академик Сахаров получил Нобелевскую премию мира – человек, изобретший водородную бомбу, получил премию мира от человека, изобретшего динамит! В самом деле, дьявольская ирония. Здесь надо заметить, что обычно мы не ставим себе задачу уничтожения цивилизации – мы же не самоубийцы. Просто наши открытия, попадая в руки тех, кто не утруждает себя до конца прочесть инструкцию, могут быть опасны. Это те же спички, которые изобрели уж точно не для того, чтобы устраивать пожары. Ан нет: стоит им попасть в руки неугомонной детворы – и готово! Спички детям не игрушка – точно так же и со всем остальным.

«Сынок, ты должен быть умнее всех, потому что ты еврей!» Эти родители знали, что говорят – испытали на собственной шкуре. Инстинкт самосохранения вынуждает животных испытывать иррациональный страх перед всем, чего они не в состоянии себе объяснить. Даже поведение особи одного с нами вида, если оно отклоняется от среднестатистической нормы, вызывает у остальных защитную реакцию в виде агрессии. Они сбиваются в стаю, чтобы гарантированно одолеть того, кто, предположительно, несёт угрозу. Поэтому в любом человеческом сообществе к той особи, которая осмеливается жить по каким-то иным, неведомым для остальных законам, применяются заведомо более жёсткие требования – навязшие в зубах двойные стандарты. Ты можешь быть не Бог весть каким учеником или студентом, но если ты предсказуем, то остальные закроют глаза на твои очевидные огрехи, для них ты свой. И наоборот: если тебе хватает дерзости игнорировать навязанную тебе систему отношений как неподходящую, тесную для твоих возможностей – ты враг, и тебе надо обрубить голову или ноги, чтобы втиснуть в пределы общественно одобряемого поведения. Голову или ноги: лишить жизни или обездвижить. Так работает прокрустово ложе общественного одобрения и порицания.

Мы одиночки. Но мы никому не хотим зла – чаще всего, напротив. Просто наш modus operandi, наш алгоритм иной, нежели тот, к которому все привыкли. Ведь, в сущности, норма – не что иное, как социальная привычка. Любая привычка – производное от лености ума, не желающего причинять себе беспокойство поиском иных решений уже однажды решённой задачи. И правда, зачем? Норма – это горизонт посредственности. Ей неведомо, что способов решения может быть множество и что эти способы сами по себе суть задачи. Что от того, какой из способов решения мы выберем, дальнейшее зависит в неменьшей степени, чем от самого результата. Потому что результат – это не только количество. Это не окончательный итог, а только промежуточный финиш в непрерывной цепи событий.

Мы одиночки. Нам необходим простор – ментальный полигон, чтобы выстраивать и испытывать новые алгоритмы, отдельные из которых, наиболее жизнеспособные, потом пробьют себе дорогу к остальным. Эти наши усилия неочевидны, причём зачастую неочевидны для нас же самих. Во всяком случае, мы их не всегда вербализуем, не заключаем в рамку слов. Чаще всего они живут в нас в виде ощущений, потребностей, слишком сложных, чтобы быть облечёнными в слова. Но они есть. От них захватывает дух. Мы не сумасшедшие – напротив, мы абсолютно рациональны. И только усилия самодовлеющего большинства привязать нас к колышку на общечеловеческом пастбище превращают нас в безумцев. «Зачем, зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, теплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг – всё это в конце концов доведет меня до идиотизма. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я – посредственность, мне скучно жить… О, как вы жестоко поступили со мной! Я видел галлюцинации, но кому это мешало? Я спрашиваю: кому это мешало?»

Мы одиночки. Мы никогда не сбиваемся в стаи. Единственная приемлемая для нас стая – Всемирная Паутина, хвала Цукербергу или кто там изобрёл эту потрясающую штуку! Вот она-то как раз для нас. Только здесь, не рискуя своим личным пространством, мы можем встретиться и поговорить. Проблема в том, что нам редко, крайне редко удаётся договориться. Мы способны спорить до хрипоты, или жёлчно высмеивать оппонента, или не менее жёлчно молчать, и это молчание способен ощутить только тот наш визави, который сам познал усилия одинокого разума. Повторю: мы рациональны, порой безжалостно логичны. Но это не отменяет чувства, а только усиливает его, канализует. Наш разум – тот канал, то русло, в которое мы направляем свои чувства: подобно дождевой воде, которая, если она равномерно распределена по большой поверхности, не несёт в себе никакой угрозы – и только собранная в единый поток приобретает мощную кинетическую энергию, способную разрушать или вращать турбины электростанций. Собранные в единый поток, наши чувства сильны и порой разрушительны, но главным образом для нас самих и только в том случае, когда, в силу обстоятельств, не находят выхода.

Мы одиночки, сверхзадача которых – производство идей. Идея – то, что нельзя увидеть или потрогать, она – программное обеспечение человечества и, как любое программное обеспечение, материализуется только в конечном результате. Иначе говоря, идея – это канализованная мысль. Сплавленная с чувством, заряженная волей. Она не бросается в глаза, как не видны усилия мысли инженеров, конструкторов, программистов. Большинство видит только дома, мосты, дороги, всевозможные механизмы и электронные устройства. Для большинства мы вполне безобидные чудаки, которых оно, большинство, предпочитает держать в узде общественной нормы – и ведь думает, что держит! Но пускай себе думает. Пока общество уверено в своей власти над нами, мы свободны.

Мы одиночки, и мы – нейронная сеть этого мира. Постоянно пульсирующая нейронная сеть. Мы не стремимся к мировому господству – избави нас от этого Бог. Мировое господство – это бремя, непосильное даже для Создателя, судя по результатам Истории. Трудно сказать, был ли допущен просчёт в исходной программе или всё так и было задумано. Возможно, множественность предоставляемого нам выбора – которую обычно именуют свободой – как раз тот самый тест, в результате которого отсеиваются индивиды, непригодные для определённой нам цели. Отработанный человеческий материал, который поступает в переплавку цепи рождений, чтобы в следующих поколениях, скорректировав гены, попробовать ещё раз.

Во всём остальном мы разные – несмотря на то, что в глазах коммуникабельного большинства мы, как монголоиды в глазах европейца, на одно лицо. Даже так: мы являем миру гораздо большее разнообразие человеческих типов, чем остальные условные восемьдесят процентов. Экстраверты подобны гальке на морском берегу, камешки которой, постоянно трущиеся друг о друга, делаются в результате почти неразличимыми. Мы же – самородки, таящиеся под землёй, с острыми, необточенными гранями, сложной и неправильной формы. Когда обществу удаётся извлечь нас на поверхность, оно изо всех сил старается нас отшлифовать, и иногда ему это удаётся, а иногда нет. В моём случае обществу это удалось. Почти. Во всяком случае, снаружи я довольно гладко отёсана. Но, как бы я ни сверкала разными гранями личности, всё это не более чем эффекты освещения: вещество моего камня осталось неизменным.

Итак, мы очень разные. Иногда слишком. И тут я вплотную приближаюсь к тому, о чём собираюсь тебе рассказать. Но, подойдя к этому вплотную, всё же останавливаюсь: мне страшно. И страшно больно – до сих пор.

Письмо 4. То-Чаво-Не-Может-Быть

Исхитрись-ка мне добыть

То-Чаво-Не-Может-Быть!

Запиши себе названье,

Чтобы в спешке не забыть!

(Л. Филатов, «Сказ про Федота-стрельца…»)

Но сначала была война. Ну, как, война – заварушка: несколько дам разной степени свежести ненароком прищемили эго некоему Нарциссу, по недоразумению поставленному модератором в одной из групп. Нарцисс проходил у нас под кодовым названием Кепка – по его аватарке, на которой он был запечатлён в образе интеллигента-нонконформиста типа «я сам по себе». Кепка заявил о своих правах тем, что потребовал удалить цитату из «Гамлета», которая почему-то показалась ему не соответствующей тематике группы. Недоумевая, пост я всё же удалила, а из трёпа в комментариях узнала, что не единственная стала жертвой новоявленного цензора. С завидным упорством он зачищал всё сколько-нибудь интересное, не трогая только посредственностей с их публикациями в жанре районной малотиражки, на фоне которых его малограмотные апокрифы (цветистые и щедро сдобренные автобиографическими моментами) казались неискушённой публике едва ли не откровениями, и у Кепки даже появились фанаты. Ну, дело вкуса – нравится и нравится. Наше дело сторона. Однако Кепка не удовольствовался рукоплесканиями сетевой черни. Ему требовалось безоговорочное признание всего личного состава.

В один из летних дней мы, как обычно, резвились на солнышке, оттачивая остроумие под картинкой с изображением двух морковок. Одна из них представляла собой сидящий в земле солидный корнеплод со скромным хвостиком зелени над поверхностью; другая же, напротив, была оснащена пышным кустом зелени, но сам корешок оказался крохотным – аналогия прозрачная и довольно едкая. Пост состоял только из этой картинки, к которой не прилагалось ни текста, ни даже заголовка. Не подозревая подвоха, я присоединилась к диалогу под ней. Как это часто бывает, мы ни в чём себе не отказывали и довольно скоро дошли до анатомических пассажей, не имея в виду никого конкретно – просто высмеивая владельцев пышной зелени, довольно слабо укоренённой в жирном чернозёме мысли. И тут на воре загорелась шапка – а точнее, кепка: её владелец разбранил нас на чём свет, причём в довольно циничной форме, и пригрозил изгнать из обеих групп, за которыми был поставлен присматривать. Так все желающие получили возможность убедиться, что с корешком у Кепки не очень. Хвастаться особо нечем. Мы подозревали об этом и раньше, но теперь ни у кого не осталось сомнений: король таки голый!

Не стану приводить эту курьёзную историю целиком – право, она того не стоит, да и ты, наверное, помнишь: мелкий тиран нашими объединёнными усилиями был свергнут и изгнан за пределы сетевого отечества, а я обрела несколько интересных виртуальных друзей, включая тебя, и парочку недоброжелателей (куда же без них!). Но самое главное, я создала собственную группу – чтобы оградить моё сетевое общение от прихоти очередного мелкого самодура.

Вот тогда-то и возник Лев.

Я написала эту фразу и остановилась. Сидела и смотрела, как на экране монитора сменяют друг друга картинки этого, в общем-то, непродолжительного шторма, так круто всё изменившего. За окном уже начало светать, а мои неугомонные соседи вымыли посуду и наконец-то отправились спать, когда я сварила себе свежего кофе, собрала волосы в резинку и продолжила.

Чем рискует человек, пустившийся в плавание по океану чужих мыслей, эмоций, страстей и страстишек, пороков и комплексов, порывов и вдохновений, etc.? Всё зависит от меры его доверия – той меры, на которую он сам обманываться рад. Можно, конечно, и не обманываться, теша себя наивным убеждением, что тебе-то уж всё про всех понятно – но и это иллюзия! Причём иллюзия опасная, потому что в этом случае ты вынужден, не располагая объективной информацией, судить по себе. И тогда берегись: все твои черти, не сдерживаемые более соображениями приличия, вылезут из своих тёмных углов и набросятся на тебя же.

И потом, если ты не принимаешь правила игры, закономерен вопрос: тогда зачем ты здесь? Прими условность происходящего! Как в театре или в кино, где ты следишь не за игрой актёров, а за событиями этого действа и переживаниями его героев как настоящих. И тот факт, что это актёры, люди, живущие обыкновенной жизнью, о которой тебе известны десятки пикантных или банальных подробностей, красивых или гнусных эпизодов – всё это не мешает тебе наслаждаться зрелищем, разворачивающимся на твоих глазах. Некоторые из этих сюжетов абсолютно фантастичны, и мы знаем, что этого не могло быть в реальности, но и это не способно лишить нас удовольствия. Даже напротив: невозможность истории делает наши переживания наиболее острыми, насыщенными, полновесными. Миллионы взрослых, прекрасно образованных и уже достаточно циничных людей по всему миру упиваются сагами Толкиена, или «Звёздными войнами», или «Войной престолов» и другими не менее фантастичными повествованиями. Почему? – не спрашивай! Большинство наверняка даст какой-нибудь мудрёный ответ, позволяющий сохранить лицо. Что-то вроде того, что они изучают архетипы, или структуру нарратива, или наблюдают эволюцию режиссёра, или ищут параллели с современными событиями, или ещё какую-нибудь похожую чушь. Враньё! Это доставляет им удовольствие – потому что они приняли условность искусства и эта история стала для них такой же реальностью, как их собственная жизнь. Витгенштейн считал, что всё, о чем мы в состоянии подумать, может существовать.

Итак, Лев. Сначала он мелькал в густых зарослях нескончаемых словесных джунглей, изредка вставляя короткие и сдержанные реплики, и обращал на себя внимание разве что этой сдержанностью. Интеллигентные и хорошо воспитанные люди вообще малозаметны, так как в силу свойственного им такта не раздражают ваших нервных окончаний. Вежливость делает тебя невидимкой.

Вот и Лев: ступая осторожно и бесшумно, он был замечен только тогда, когда приблизился вплотную. На этот раз он оставил более развёрнутую реплику, которая показалась мне интересной. По крайней мере, она содержала некоторую деталь личного характера. Мысленно я поставила на полях восклицательный знак и перевернула страницу, но с этого момента стала к нему присматриваться. Он публиковал небольшие отрывки, которые иногда казались мне интересными, а иногда нет. Словом, история не новая – я бы даже сказала, архетипическая:

Сперва ей было не до них,

Но показался выбор их

Ей странен…

Но, поскольку я всё же не Татьяна – по крайней мере, не шестнадцатилетняя (или сколько ей там было?) Татьяна – то драма была разыграна в обратной хронологии, то есть с конца, и обернулась фарсом: всё началось с попытки понять и завершилось суровой отповедью «Онегина», а не наоборот. Но, когда ты прочтёшь эту историю – если мне достанет мужества её дописать, а тебе терпения прочесть – ты, возможно, как и некоторые из моих подруг, решишь, что «очень мило поступил С печальной Таней наш приятель».

Счастье, что этих слов не увидит Ёжь: уж она бы оттопталась по мне! Большая удача, что я как автор не в её вкусе – любые рефлексии и ветвистые сюжеты она считает непростительной графоманией. Мы с ней сошлись, волна и камень, а если точнее – волна и волна, на почве безудержного веселья под чем-то разухабистым – кажется, под одной из картин Инге Лёк. Да, точно! Теперь припоминаю: это были две старушки, весело распивающие винцо в ветвях дерева. Как обычно водится в таких случаях, сначала нашлось много общего – различия, и существенные, обозначились потом. Впрочем, это нам не мешает. Хотя иногда бесит обеих, и мы можем даже, после очередной стычки, несколько дней не разговаривать. По зрелом размышлении следует признать: это вносит приятное разнообразие в наши сетевые будни. Как раз после очередной такой стычки я наградила её прозвищем Ёжь, и надо отдать ей справедливость, она не возражала.

Ёжь ехидно посмеивается над моей слабостью к Татьяне, и можно не сомневаться, что меня не спасла бы даже её собственная нежная любовь к нашему национальному гению. Но так как она едва ли станет это читать, то я могу ни в чём себе не отказывать. Впрочем, относительно Льва она не в курсе – по крайней мере, я с ней эту тему не обсуждала. Она весьма неглупа, и если даже о чём-то догадывается, то помалкивает. В отношении отношений