Лев выглядел как человек, которому хочется верить. Хотя почему я пишу «выглядел»? Он и сейчас так выглядит – ничего не изменилось, просто мы оба стали на год старше. Не думаю, что я стала лучше в нём разбираться, напротив: чем дальше, тем больше вопросов. Думать о нём стало своего рода упражнением, коаном, настоящая цель которого не совпадает с заявленной и заключается в том, чтобы разобраться в себе.

Например, что не так с моей собственной вывеской? Потому что есть вещи, которые со мной никогда не происходят. Никогда! Как бы я этого ни хотела. Например, мне почти никогда не дарят цветы. А я ведь их очень люблю! Но мне тащат шоколад или коньяк. Чай или кофе (ну, допустим, это неплохо). Иногда какую-нибудь безделушку. Всё что угодно – кроме самого очевидного: цветов. Я знаю женщин, абсолютно к цветам равнодушных, так вот они регулярно получают просто фантастические по размерам и цене букеты. «Ну и зачем мне этот веник? Лучше бы деньгами отдал», – брюзжат они при этом, но через какое-то время опять получают свой букет. Почему? И, самое главное, зачем? Может, с определённого рода женщинами вы испытываете потребность постоянно доказывать свою состоятельность? Хотя непонятно, какую. Ну, не знаю, не финансовую же – в этом случае дарили бы драгоценности или, в конце концов, деньги. Так нет же: цветы. И почему-то непременно дорогие. Красные розы, в основном. Числом штук так пятьдесят плюс одна. Интересно, как бы это прокомментировал старина Фрейд.

Плевать на розы. Особенно на красные, без запаха и на метровых черенках. Они мертвы. Они уже не более чем общее место. Меня интересуют чайные – с открытой сердцевинкой, так сладко пахнущей. Или фрезии, нежные и хрупкие, с едва уловимым холодным и грустным ароматом. Или подсолнухи – щедрые, разлапистые, густо утыканные семенами, как русский стол закусками. И так же сложно пахнущие. Или лохматые хризантемы, занесённые с холода, пряные и свежие. Или соблазнительные пионы в пышном убранстве прохладных шёлковых лепестков, источающие аромат страсти. Или гроздья сирени, похожей на сладкую грусть…

А может, это кармическое? Когда мне было лет тринадцать, у меня был приятель. Юрка. Кузен моего соседа. Он жил в другом районе, но иногда делил с нами наши детские забавы. Мы вместе ходили на Подкумок и взбирались на Бештау. Однажды, зимой, я долго болела, и Юрка передал мне с Андрейкой ветку цветущей вишни, которую «распустил» у себя на подоконнике. Уж не знаю почему, но это меня ужасно смутило, и я отправила подношение обратно. Это было глупо и нелепо, толстенький Андрейка, красный от смущения и досады, сопя, удалился, чтобы через пять минут снова вернуться: Юрка, мол, велел передать, что ничего такого, просто хотел сделать приятное. Но цветы я так и не взяла. Мне было страшно жаль цветов – и жаль Юрку, который, наверное, огорчился. Я даже, помнится, всплакнула.

А много лет спустя, когда мы были уже взрослыми и обзавелись семьями, я от нашей общей подруги узнала, что Юрка разводит экзотические растения и у него их целая оранжерея. Я вспомнила о том глупом эпизоде нашего общего детства и, так как бывала в нашем городе наездами, попросила подругу извиниться за меня перед Юркой. Просьбу она исполнила. Он посмеялся, удивился, что я это ещё помню, и сказал, что это пустяки. Но, если это меня до сих пор беспокоит, то я могу исправиться – и передал мне горшочек с аравийским жасмином, который потом долго жил у меня, переезжая с квартиры на квартиру и наполняя любое жилище божественным ароматом, когда распускался хотя бы один крохотный белый цветок. Долго. Гораздо дольше, чем Юрка, которому было отпущено всего тридцать два года…

И вот теперь я думаю – а может, это меня настигло возмездие за тот, отвергнутый мною, наивный и чистый дар мальчика из моего детства?

……………………………………

Как бы там ни было, мы о себе знаем ненамного больше, чем о посторонних, и это при том, что живём с собою от самого рождения. Всё, что я узнавала о себе от других, ставило меня в тупик – настолько оно не совпадало с тем, что думала о себе я сама. Помню, как рассмешила меня коллега своим удивлением по поводу моего первого брака: этот медведь – и ты, тропикана-женщина! Я-то считала себя скромной домашней тапочкой. Однако дальнейшее подтвердило правоту её оценки – брак вскоре начал трещать по швам, и спустя десять мучительных лет распался. Домострой таки не мой стиль жизни! Но, помимо пьянящей свободы и упоительного одиночества, меня после развода беспокоила какая-то неудовлетворённость.

Природой так устроено, что, как это мило называют медики и социологи, в репродуктивном возрасте следует иметь семью. Не сексуального партнёра – а именно семью как среду, наиболее приспособленную для выращивания потомства. Партнёра завести легко, но далеко не каждый, кто готов с тобой спать, согласится взвалить на себя заботы о твоём ребёнке. Словом, непринуждённые отношения без взаимных обязательств оказались мне неинтересны. Не то чтобы я не попыталась, отчего же. Было полезно пройти и через это – хотя бы в порядке эксперимента, чтобы понять, от чего я отказываюсь. Выбор претендентов оказался богатым, и в их числе были даже холостые мужчины. Одни, не смирившись с отказом, гордо вычеркнули меня из списка своих контактов; с другими из них я даже сохранила приятельские отношения. Как раз от одного из этих последних я и услышала очередное откровение: он признался, что, как только увидел меня, сразу понял, что у меня «девять из десяти отсеиваются уже при подаче заявления». Словом, оказалось, что я довольно взыскательна.

Эти подсказки, если их не игнорировать, бывают очень своевременны и полезны как раз тем, что позволяют увидеть себя со стороны. Брошенное как-то вскользь одним моим родственником замечание: «Вот скажи, почему ты себя противопоставляешь?» – помогло избавиться от навязанного мне комплекса быть выше всего этого. Мне тогда было всего лет пятнадцать, но и того моего умишка хватило, чтобы понять: это действительно не вариант. Понимание пришло не одномоментно, однако, как шутят армейские, задание было дадено и время засекено: процесс пошёл. Другая родственница, женщина прямолинейная и суховатая и, к тому же, крепко меня недолюбливающая, как-то процедила сквозь зубы: «А ты не добрая!» Честно говоря, до этого момента я и не задумывалась, добрая я или нет. И что такое вообще доброта? И можно ли стать добрым?

В определённом смысле я действительно не добрая. Не «недобрая», а раздельно – в зависимости от того, пишете ли вы частицу «не» слитно или раздельно, смысл слова получается разный: недобрая – это временный признак, настроение (недобрая усмешка); в то время как не добрая – качество более или менее постоянное. Так вот, я и правда не добрая – в обывательском смысле. Я никогда не стану лить слёзы с человеком, у которого приключилась беда. Любого масштаба. По мне часто вообще невозможно понять, что я чувствую и чувствую ли вообще хоть что-то – это я уже знаю. В этом я похожа на свою бабушку. Она меня очень любила, но никогда надо мной не сюсюкала, не тетёшкала и не проявляла своих чувств общепонятными способами, которые для большинства служат главным показателем. Её любовь ко мне имела деятельный, практический характер, то есть выражалась в том, что она меня кормила, одевала – обшивала и обвязывала своими руками, мазала йодом мои разбитые коленки и ставила клизмы, заплетала косички и поила валерьянкой, когда мне снились страшные сны. Что проку лить слёзы и причитать? Но я всегда чувствовала её любовь и знала, что могу на неё рассчитывать…

И я встречала огромное множество людей, которые будут проливать слёзы над твоей бедой, и говорить кучу ненужных чувствительных слов, и причитать, и делать бровки домиком, и комкать в руках мокрый платочек – но, выйдя и затворив за собой дверь, тут же забудут о тебе и вернутся к своим делам. Это как старая графиня Ростова, которой посердиться и поплакать было необходимо для хорошего пищеварения, а вовсе не оттого, что у неё были причины сердиться или плакать.

Вот такая, понимаешь, вывеска.

Письмо 9. Странное время

Это было странное время.

Целых два месяца я прожила, не касаясь ногами земли. Именно так: просыпалась – и взлетала. Гравитация была минимальна – как на Луне, когда привычные усилия оказываются чрезмерными и при каждом шаге тебя подбрасывает, как воздушный шар.

Вещи и поступки ничего не значат сами по себе или, вернее, значат ровно столько, сколько написано о них в словарях и в инструкциях. Мы сами наделяем их тем смыслом, который взрастили в собственной душе. Говоря о душе, я имею в виду то сложное нечто, которое как раз и придаёт смысл всему, что нас окружает и что с нами происходит. То самое силовое поле, которое вырабатывает каждая человеческая единица. Это поле не имеет постоянных свойств, у кого-то оно больше, у кого-то меньше – но более плотное. Оно может быть вязким или упругим, притягательным или отталкивающим, обволакивающим или жгучим – причём даже у одного и того же человека в разное время душа приобретает разные, если так можно выразиться, физические характеристики. Как знать, может быть, именно эта его переменчивость виной тому, что никто до сих пор научно не обосновал существование души. Но наши чувства тоньше и универсальнее любых физических приборов: каждый прибор настроен на вибрации только одного типа – чувства реагируют на любые.

Но я опять уклоняюсь. Очень трудно писать об этом и не впасть ни в одну из крайностей – ни в мистику, ни в сентиментальность, ни в скепсис. Реальность гораздо сложнее каждой из этих составляющих и, как любая система, является чем-то большим, чем простая сумма входящих в неё элементов.

Итак, это было странное время. Теперь бы я назвала это Преображением – именно так, с большой буквы, как в Писании. «…И просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет», да простится мне такая выспренняя и дерзкая аналогия. Но правда: очень похоже! Словно замкнулась какая-то электрическая цепь и ток Вселенной потёк по моей кровеносной системе…

После, перечитывая ленту нашей со Львом переписки, я пыталась увидеть её другими глазами – глазами постороннего – и вынуждена была согласиться, что в ней не было ничего особенного. Ну, то есть, если все фразы истолковывать в соответствии со словарными значениями входящих в них слов. Решительно ничего! Обыкновенный приятельский трёп – даже не дружеский, болтовня случайных знакомых: о том о сём, о работе – о детях, немножко о книгах, немножко о мыслях. Факт! Но я засыпала, укрывшись собственным крылом, и просыпаясь, видела восходящее солнце сквозь тонкий узор его перьев…

Впрочем, даже в эту пору я не была так уж слепа и понимала, что образовавшееся притяжение было односторонним. Но я не хотела смотреть правде в глаза и все намёки предпочитала оставлять без внимания. Иными словами, я уже падала, но продолжала думать, что лечу. Надежда умирает последней. Лев был мил, любезен и деликатен – до определённого момента. Мы могли беседовать часами, оставаясь онлайн почти целый день, но на другой день он отсутствовал в Сети – таков был график его работы, на третий появлялся снова, но дискретно: был занят другими делами. Иногда пропадал на несколько дней – командировки, и мне ничего другого не оставалось, как принять эти условия. Я не находила себе места и иногда, не выдержав, писала короткие сообщения, на которые не получала ответа.

Что это было? И если ему было всё равно, то зачем было поддерживать этот огонь? Подбрасывать в него дровишки. Быть может, моё внимание всего лишь льстило его тщеславию? Но тогда долгие беседы совершенно излишни, можно было удовольствоваться коротким обменом репликами.

– Зачем я тебе? – спросил он однажды. – Я непригоден. Я сам по себе, и к тому же шалопай, – добавил он несколько минут спустя и принялся рассказывать мне какую-то историю в качестве примера своего шалопайства.

– А ни за чем. Ты просто есть, – ответила я, и это была почти правда. «Почти» – потому что на самом деле стоило ему тогда написать всего одно слово: приезжай, и я бросила бы всё – свой дом, семью, налаженный с таким трудом быт, работу, которой было отдано столько сил и лет, друзей, с которыми делила беды и радости всю свою жизнь – всё! Если не было бы другой возможности, я пошла бы пешком на другой конец страны…

Не написал. Когда я осторожно пыталась навести разговор на эту тему, давая понять, что хотела бы увидеть его края, он просто отвечал: да, у нас здесь хорошо, но только летом. Однажды, не вытерпев, я спросила: тебе всё равно – приеду я или нет? Ответ был: я этого не говорил.

Ни да, ни нет.

Это, наверное, правда, что мужчины любят глазами. Конечно, здесь имеется некоторое упрощение, но, так или иначе, факт имеет место, и я убеждалась в этом неоднократно. Даже самые умные и тонкие из вас инстинктивно реагируют на зрительный образ. Всё дело в том, что это за образ. И вовсе не обязательно это будет голливудский стандарт – это уже на вкус и цвет. В глазах всех остальных ты можешь быть страшна как смертный грех, но для своего мужчины, пока он любит, будешь оставаться красавицей. Точнее, так: желанной. Потому что красавица для вас – это женщина желанная. И чтобы это желание возникло, чтобы оно сохраняло некоторый уровень постоянного напряжения, должен совпасть целый ряд условий.

Но неправда, что мужчины – существа примитивные. Вы всякие. Льва раздражают подобные обобщения, и он, пожалуй, прав: логически неверно распространять некий признак на весь класс на том основании, что он имеется у нескольких его представителей. Есть мужчины примитивные и есть сложные. Если кому-то попадаются только примитивные, значит, причина в самой женщине – коктейль её собственных качеств таков, что притягивает определённый сорт мужчин. Но не хочу повторяться, об этом смотри выше. Мне попадаются почти исключительно сложные. И это, скажу я тебе, та ещё загогулина! Но речь сейчас не обо мне – по крайней мере, не только и не столько обо мне.

Итак, мужчины. Примитивные или нет, вы всё же существа конкретные, а вот это уже медицинский факт. По правилам индукции, обобщение считается истинным, если рассмотрен весь класс и не нашлось ни одного противоречащего случая. Здесь мы имеем дело с открытой системой, состав элементов которой постоянно меняется, но без претензии на статус научного закона можно с достаточной степенью вероятности утверждать, что вам необходимо видеть, обонять и осязать женщину, чтобы решить для себя вопрос: Она или не Она?

Мы другое дело. В своём воображении мы виртуозно достраиваем недостающие элементы системы. Сначала «она влюблялася в обманы и Ричардсона, и Руссо», а потом проецировала эти «обманы» на конкретного Онегина – и готово! У нас сначала идёт концепция, потом – эксперимент, у вас – ровно наоборот.

Не всегда наша теория выдерживает подтверждение практикой, но это вопрос опыта. Со временем, по мере, так сказать, накопления эмпирических данных, наши выводы обретают под собой реальную почву, и нам бывает достаточно одного-двух цифровых значений, чтобы решить уравнение с несколькими неизвестными. Отсюда и незримый, ты мне был уж мил: взглянув на любительский снимок не в фокусе, мы чаще всего уже знаем, как этот мужчина пахнет, движется, говорит, каков он на вкус и на ощупь. И это беда бедовая!

Впрочем, есть исключение: бабники. Это слово для меня окрашено положительно, потому что под ним я разумею мужчин, которые любят не секс и себя в сексе, а женщин как таковых. Любят именно потому, что знают и понимают. Бабник – мутация, мужчине не положено знать о нас столько, сколько знают они, и это не холодное умственное knowledge, а sense – чувственный опыт. Эмпатия, если угодно. Сопереживание. Вот почему Пушкин так чувствовал женщин – в отличие от эгоцентрика Лермонтова, тоже гениального, но совсем в другом роде. Его Тамара схематична, двухмерна и неубедительна, как персонаж комикса – в отличие от Демона, который достоверен в последних мелочах. Даже шлягер 80-х плачет девушка в автомате, кутаясь в зябкое пальтецо существенно достовернее Тамары! Бабники – это не про секс. Секс – только бонус в этих отношениях, приятный и запоминающийся, но вовсе не главный. Это упоительное и незабываемое ощущение себя любимой. Бабник, в отличие от… гм… спортсмена высших достижений, бескорыстен, для него постель не самоцель, и именно поэтому женщины всегда вспоминают о них с благодарностью. А генитальные упражнения мастеров эротического спорта не более чем суррогат, не слишком удачная попытка выдать количество за качество.

Я не уклоняюсь от темы, как это может показаться – это всё к тому, что Льва я знала целиком и сразу, вплоть до бытовых привычек.

Письмо 10. Несинхрон

Есть жёсткий несинхрон между опытом ума и опытом сердца. Точнее, так: как только достигаешь нирваны, или инсайта, или как бы там ни называлось состояние гармонии между тобой и миром, как вдруг выясняется, что это всего лишь пересадка на длинном маршруте. И всё начинается по новой, ты входишь в очередной цикл, где тебя трясёт и болтает на длинных перегонах, и уже новые попутчики рассказывают тебе свои замысловатые – или совсем простые – истории, и ты меришь шагами стылый ночной перрон какой-нибудь Богом забытой станции во время нескончаемо долгой стоянки, и…

Есть вещи, которые осмыслить невозможно – только пережить. Будь ты хоть семи пядей во лбу, тебе это не поможет. Весь твой накопленный опыт оказывается просто бесполезен, потому что в происходящем с тобой нет никакой логики. По крайней мере, она неочевидна, потому что ты располагаешь ничтожно малыми данными – и, напротив, огромным числом переменных, и решение этой задачи превращается в нескончаемое и мучительное собирание кубика Рубика. Есть, конечно, люди, которые умеют его собирать, и даже на время, но тебе никак не удаётся нащупать этот алгоритм, и сколько бы ты ни крутила, но собрать удаётся в лучшем случае одну сторону из шести, при этом все остальные грани неизбежно распадаются.

Существует концепция, что личность – своего рода поле, которое намного обширнее физического тела. Оно состоит из наших знаний, интересов и желаний и соприкасается с другими полями, с интересами и желаниями других людей, и там, где они соприкасаются, возникает общая грань. Моделью чего может служить как раз кубик: в каждый данный момент все усилия сосредоточены на сборке одной стороны, и если ты всё сделал правильно, то она принимает определённую окраску. Ваши грани совпадают, и в этот момент ты видишь другого как отражённого себя: все квадраты одного цвета собрались в одном месте.