Александр оставался ребенком, при этом трудным ребенком. Как говорят французы: анфан террибль. Он мог встать среди ночи и отправиться в аэропорт. Аэропорт был единственным местом в Москве, где можно было достать бутылку водки. Буфет работал круглосуточно. Такова была Москва шестидесятых годов.

Александр, мучимый похмельем, вставал среди ночи и шуршал в прихожей. Одевался.

Вера покорно поднималась и, не говоря ни слова, тоже одевалась, чтобы сопровождать Александра в аэропорт. Быть рядом. Мало ли что может случиться с пьяным человеком.

И случалось. Однажды Александр упал, не заметив ступеньку, и сломал себе копчик. После этого он два месяца спал на полу. Врач рекомендовал жесткую поверхность.

Вера тоже спала рядом на полу. Делила участь.

Вера относилась к Александру как мать к своему сыну. Она и была запасной матерью. Марго это устраивало. Марго опасалась, конечно, что Александр влюбится в какую-нибудь молоденькую вертихвостку. Но они (Марго и Вера) ему это разрешат. Как регулируемую шалость. Главное – семья, клан, здоровье Иванушки и успехи Александра. А все остальное приходяще. И уходяще.

Обычно чего боишься, то и случается.

Александр влюбился в молоденькую вертихвостку. Ее звали Нэля. Конечно, актриса. Кто же еще…

Нэля не была вертихвосткой в обычном понимании этого слова. Она не вертела хвостом влево и вправо. Просто она была очень красивая и добрая. Если кто-то влюблялся и изъявлял желание, Нэля проявляла сочувствие. Она была детдомовская и научилась ко всему относиться просто.

Нэле в ту пору было двадцать пять лет, но выглядела она на четырнадцать. Юная, тоненькая, с формами. Губы припухшие, как будто наелась киселя.

Александр впервые увидел ее на телевизионном экране и напрягся. Ему захотелось обнять, утешить, защитить, целовать эти губы.

– Кто это? – спросил Александр у Веры, не отрываясь от телевизора.

Вера глянула коротко:

– Нэлька Субботина. Замужем. Ребенок есть.

Главное было – донести, что Нэлька занята. Пусть Александр не раскатывает губу.

– А кто муж? – спросил Александр.

– Никто, – сказала Вера.

Это значило, что муж непрестижный.

– К ней сын министра сватался, – продолжала Вера. – Не пошла.

– Почему? – спросил Александр.

– Дура. Нерасчетливая.

– А ты расчетливая?

– Конечно…

– А говорила: любовь… – удивился Александр.

– Так любовь и есть главный расчет.

Александр пригласил Нэлю на пробы, хотя и без проб знал, что играть будет только она, и больше никто.

Нэля вошла в кабинет режиссера. Александр полулежал на диване. У него все еще болел копчик.

– Вы возлежите, как древнеримский грек, – сказала Нэля.

Александр не отреагировал на шутку. Да и что это за шутка… Он был строг. Официален. Он боялся, что Нэля увидит его зависимость и потаенную страсть.

– Перекрасьте в другой цвет, – велел он, не глядя на Нэлю. – И сделайте пробы.

Нэлю перекрасили в черный цвет. Она тут же стала старше, проще. Пришлось вернуть прежний цвет.

– Я из-за вас лысая стану, – упрекнула Нэля.

– Волосы не зубы. Вырастут, – заметил Александр.

Он не понимал: зачем перекрашивал? Ему всегда нравились именно блондинки. И что вообще с ним происходит? Он думал только о ней. Все время хотел видеть. А когда видел – этого было мало. Александр как будто жаждал и не мог утолить жажду. Стало ясно, что в женщине важны не добродетели, а именно «поди сюда». Нэлька звала, тянула и манила, хотя ничего для этого не делала. Просто была.

В доме быстро все заметили.

Александр ничего не говорил, но ходил какой-то потусторонний.

– Ты влюбился? – прямо спросила Вера.

– Пройдет, наверное… – ответил Александр.

Вера напряглась: а если не пройдет?

Вера кинулась к Марго.

Марго раскинула свою агентурную сеть. Верные люди сказали, что Нэлька не опасна. Не расчетлива. И обязательно сделает ошибку.

Надо ждать ошибку, и тогда Александр сам отплывет от Нэльки. Отодвинется.

Александр страдал. Марго это видела.

Она решила приблизить Нэльку к дому, приглашать на семейные праздники.

Время от времени Александр крепко напивался. Марго и Вера предпочитали, чтобы он пил дома. Они могли тогда руководить процессом: вовремя дать горячий супчик, вовремя положить спать. Но для Александра был важен не супчик и не сон. Главное – компания. Разговоры. Поиск истины.

Марго звонила Нэле.

Нэля не смела ослушаться и приезжала на дом. Робея, входила в большую прихожую, уставленную книгами. По комнатам бегал маленький мальчик – от рук к рукам. Его все любили и ласкали.

Марго и Вера открыты и доброжелательны – сердца нараспашку.

А сам Александр – как царь за накрытым столом, тоже царским. Здесь же друзья-товарищи: сценарист Ромка Беликов, оператор Гаврюшкин – ясноглазый красавец.

Нэлю усаживали возле Александра по левую руку. Вера садилась по правую. Александр обнимал за плечи одной рукой Нэлю, другой рукой Веру и провозглашал:

– Вот так я хотел бы жить. Вот моя семья.

Все смеялись, как над шуткой. А это была чистая правда. Именно так он и хотел бы жить. Хлеб и розы.

Нэля – розы, аромат, красота, счастье. А Вера – все остальное: сын, порядок, уверенность в завтрашнем дне. Как за каменной стеной.

В мусульманской морали есть свой магический кристалл: старшая жена, младшая жена. И все при хозяине. Никто никого не бросает.

Христианская мораль не терпит соперничества и совмещения: Я, и только Я. Отсюда трагедии и разводы.

Женственность Нэли не была агрессивной, захватнической. Она вполне смирилась бы с ролью младшей жены или просто любовницы. Она стала бы актрисой талантливого мастера, как Орлова у Александрова, как Ладынина у Пырьева, как Чурикова у Панфилова. Она состоялась бы как личность и как женщина. Но Нэля – это Нэля. Не умела и не хотела смотреть дальше своего носа. И она сделала ошибку.

Ошибка произошла в Ромкиной квартире.

Александр взял у Ромки ключи. Он планировал провести с Нэлей свой первый романтический вечер. Как он об этом мечтал. И вот – мечта сбывается.

Александр разделся и лег в Ромкину кровать. (Семья была в отъезде.) А Нэля не торопясь тянула юбку через голову. Она стояла – такая юная и такая пряменькая. Волосы запутались в молнии, она медлила и что-то произносила. Какие-то слова.

Александр прислушался и услышал:

– Я жила с Сергеем Константиновичем Крыловым, со Львом Яковлевичем Шерманом, сейчас буду жить с вами, а люблю я Гаврюшкина.

Александру показалось, что его ударили наотмашь по лицу. В нем все упало, и прежде всего душа. Она грохнулась и раскололась.

– А зачем ты здесь? – спросил Александр.

– Вам же хочется, – сказала Нэля. – Я же вижу. В меня мальчишки в детдоме влюблялись. У них были такие же глаза.

– И ты всем давала?

– Не всем. Но вообще мне было их жалко.

Нэля наконец-то выпуталась из своей юбки. Отвела волосы с лица.

– Иди домой, – сказал Александр.

Нэля немножко удивилась, ее глаза чуть-чуть расширились.

– Можно? – спросила она.

– Можно. Иди.

Нэля торопливо натянула юбку. И ушла. Александр услышал, как хлопнула входная дверь. И заплакал.

Если бы Нэля вернулась обратно, вошла в комнату и сказала: «Я пошутила. У меня никого не было и не будет, кроме тебя», – он простил бы ей все, бросил Веру, забыл свое прошлое. Он бы женился на ней, поставил штамп в паспорте. Никакого многоженства. Нэля – единственная женщина на всю жизнь. Ему всегда хотелось бы смотреть на ее красоту, вдыхать ее женственность, восхищаться ее глупостью… Но Нэля не вернулась. Она не любила Александра. Она легко бросала мужчин и легко мирилась, когда бросали ее. Детдомовская закалка.

Александр замкнулся. Много работал и много пил. Он вообще умел только пить и работать. А жить он не умел.

Вера тянула свою телегу: ребенок, хозяйство, съемки. Она много снималась и хорошо зарабатывала. Купила себе шубу из черного каракуля. Шуба – внушительная, генеральская, но было до слез жалко ягнят, с которых содрали эти шкуры. Если бы открутить время назад, какой стоял бы крик овечьих детей…

Иванушка превратился из младенчика в пацанчика. Это уже был пятилетний мальчик – шумный, хорошенький, избалованный. Ему ничего не запрещалось. Можно все. Иногда он подбегал к Вере и пинал ее своей крепкой ножкой.

– Накажи его! – возмущалась Марго.

– Ребенку нужна разрядка, – возражала Вера. – Он должен скидывать агрессию.

– Почему на тебя? – не понимала Марго.

– А на кого?

И в самом деле. Пинать Александра запрещалось. Деда и бабку тем более. Оставалась только Вера.

Вера сразу заметила, что Нэлька испарилась. Александр ходил скучный, подавленный. Но Вера знала, что это пройдет. Главное – переждать.

Вера выстраивала сочувственное лицо, но в глубине души ликовала. Опасность миновала, да еще какая опасность. Будь Нэлька похитрей, все полетело бы в тартарары. И Марго бы не помогла.

Александр не забывал случай с сосной и понимал, что сосна – это Вера. Он всегда будет разбивать об нее голову, а Вера – оставаться несокрушимой, как ствол, хоть и с сочувствующим лицом.

Однако Вера была ни в чем не виновата. Она не вмешивалась, не скандалила, не заявляла своих прав. Она просто пережидала. Действовала по принципу: делай как должно, а там – как будет.

Фильм с Нэлькой в главной роли был закончен. Он получился единственный в своем роде. Ничего героического, ничего поучительного, никакой интриги. Просто ощущение солнца, молодости, радости, растворенной в воздухе, в легком тексте, в ясном Нэлькином личике. Видимо, любовь Александра пропитала атмосферу фильма. Но не только любовь Александра. Сработал талант Ромки Беликова, который умел видеть мир как никто другой. Другое видение. Александр ловил и усиливал Ромкину вибрацию. Они были на одной волне.

Имя Александра взвилось, как ракета, и рассыпалось в небе, как салют. Всем стало ясно: в кино пришел новый мастер, чтобы сказать новое слово. Ради этого стоило жить, хотя жить стоит во всех случаях.

Успех – это самый реальный наркотик. Александр упивался успехом, но еще больше он упивался водкой.

Марго тревожилась, а Вера затаилась. Она понимала, что алкогольная зависимость Александра лишает его маневренности. Трезвый человек, как легкая лодочка, маневрирует туда-сюда. А алкоголь – это якорь. Водка становится главнее женщин, главнее любви. Вера много работала. Батрачила в доме. Страстно любила и баловала своего сыночка. И боялась. Ей все время казалось: что-то произойдет. Появится другая и украдет ее счастье.

Кооперативная квартира Веры – та самая, которую она приобрела с помощью Александра, – стояла пустой. Марго предлагала сделать обмен: взять две квартиры – ее и Верину – и обменять на одну большую. Но Вера не хотела слушать. Она предпочитала иметь свой угол, чтобы было куда уйти в том случае, если ее выгонят.

Выгонять Веру никто не собирался. Александр привык жить так, как он жил: гость в доме, холостяк на улице.

В доме его все обхаживали и облизывали. В случае загулов искали по всей Москве. Ну какая нормальная женщина будет терпеть такого мужа? А Вера терпела.

Александр был ее ВСЕ: отец ребенка, муж, мастер. Вникал в ее роли. Разбирая очередную роль, давал совет:

– Играй зависть…

– А как ее играть? – не понимала Вера.

– Прячь. Зависть всегда прячут, поглубже.

– А что наружу?

– Наружу любезность, искренность…

И Вере сразу становилось понятно, что делать перед камерой: играть любезность, а в глазах злость.

Вера становилась сильной актрисой.

Вере исполнилось сорок шесть лет. Сорок шесть – это не бутон, конечно, это – распустившаяся роза с первыми признаками увядания, и начальное увядание обостряет природный розовый аромат, удваивает красоту цветка. Скоро лепестки начнут падать, роза станет облетать. Но это – потом. Это не скоро или никогда. Пока роза стоит в напряженной, гордой красоте, кажется, что она – вечна.

Другая

Она появилась в серый ноябрьский день. Молодая, тихая, в очочках. Студентка сценарных курсов.

Ее сценарий приняли на «Мосфильме», но требовалась доработка. Александру предложили доработать сценарий.

Александр согласился, поскольку находился в простое. Марго и Вера боялись его простоев. Ничегонеделание могло вылиться в нескончаемое застолье, а пьянство подрывало печень, вело к циррозу. А цирроз – это дорога в один конец, понятно в какой.

Александр согласился на доработку.

Договорились работать у него в доме. Рабочий день начинался в десять утра.

Девушка явилась без опоздания, ровно в десять часов, – милая, тихая. Вера напряглась: в тихом омуте черти водятся.

Но никаких чертей не предвиделось. После первого знакомства выяснилось, что девушка замужем, имеет ребенка. Успела окончить педагогический институт. Значит, умная и серьезная. Вера успокоилась и даже расположилась к молодой сценаристке. Звали ее Леонсия, сокращенно Лена.

Лена и Александр начали работать в его восьмиметровой комнате. Друг против друга. Посередине маленький журнальный столик, на нем пишущая машинка.

Александр довольно быстро заметил в Лене одну особенность: она умела и хотела только сочинять и записывать. Все остальное ей было совершенно неинтересно. Ей было все равно – какое в стране политическое устройство. Она не понимала: как можно выходить на Красную площадь и протестовать в одиночку? Разве не лучше что-нибудь придумать и записать?

Лена плела свои сюжеты и не хотела иной участи. Как паук, который вырабатывает в себе паутину, сам из себя ее вытягивает и плетет в ажурную сетку – простую и сложную одновременно. Ей были интересны только те люди, которые возбуждали в ней желание работать, доставать из себя паутину.

Талант многое прибавляет к жизни, но столько же и отнимает.

Лена не решалась на второго ребенка. Ей казалось: ребенок отвлечет ее от чистых листков. Не даст создать главную книгу.

Какое заблуждение… Разве можно сравнить человека, рожденного тобой, с какой-то книгой… Но это становится понятно потом, в конце жизни. А пока идешь по чистому снегу, прокладываешь свою лыжню, свою дорогу – только это и важно. Идти и оставлять след.

Александр и Лена уселись друг против друга и прочно замолчали.

Лена не знала, в какую сторону двигать замысел. Ей было стыдно за то, что она такая тупая и тугая.

– Извините, пожалуйста… – проговорила Лена.

– За что? – не понял Александр.

– За то, что я ничего не могу придумать.

– И ты извини, – сказал Александр.

В голову ничего не шло.

Александр взял гитару и стал бренчать. Бренчал он хорошо. Лена в этом понимала.

Александр бренчал. Вдруг отложил гитару и сказал:

– Нужен третий идиот. Он перевернет действие с ног на голову.

– Какой третий идиот?

– Кто угодно. Пусть кто-то случайно позвонит в дверь. Перепутает.

– Что перепутает?

– Дверь.

Они начали накидывать варианты, сюжет задвигался и тронулся с места. Действительно: не хватало нового действующего лица. Нужна была свежая кровь, новая точка зрения. Александр это уловил.

Время побежало стремительно. Три часа пролетели как десять минут.

Заглянула Вера и сказала:

– Пойдем покушаем…

Перешли в кухню. На столе стоял золотистый запеченный индюк.

Марго спросила:

– Лена, вам черное мясо или белое?

Лена подумала, что белое мясо лучше и нескромно просить лучший кусок. Она сказала:

– Черное…

И ей дали ногу. Самую вкусную часть птицы.

Лена подняла глаза и спросила:

– Вы всегда так едите?

Лену восхищало всё и все: изумительная Марго с низким прокуренным голосом, Александр с золотыми мозгами и Вера в драном ситцевом халате. Халат разорвался под мышкой по шву, сбоку образовалась прореха. Вере это не мешало, даже наоборот: чем хуже, тем лучше. Уничижение паче гордости. Вера вошла в семью, как бильярдный шар в лузу. Была нужна и необходима. И не имело значения – в каком она виде. Пусть другие хлопочут и стараются.

Лена не хлопотала и не старалась. Она была совершенно не опасна. Александр – при деле. Доработка сценария щедро оплачивалась киностудией. Так что куда ни кинь – сплошные плюсы.

Лена не опаздывала на работу, и это имело колоссальное значение. Александр ненавидел опаздывающих. Опоздание – это вид хамства. А точность – вежливость королей, как известно.

Лена приходила точно, по ней можно было проверять часы.

Сойдя с троллейбуса, она поднимала голову, видела в окне Александра, который уже стоял и ждал, как ребенок в больничном окне. Лена стаскивала с головы шапку и бежала бегом с шапкой в руке. Он смотрел, как она бежит, торопится, стремится, и что-то хорошее распускалось в душе.

Доработка чужого сценария – это вид халтуры. Просто заработок. Но Александр не умел халтурить. Чужое на время становилось своим.

Для Лены это был первый сценарий. Начало начал. И от дебюта зависела ее дальнейшая творческая судьба. Она это понимала и старалась изо всех сил. К тому же ей было интересно взаимодействовать с Александром. Каждая минута – праздник.

Александр любил проигрывать сцену. Он вставал с места, прохаживался по комнате, узкой, как купе, и изображал героя. Диалог рождался в процессе игры. Лена торопилась записывать, время от времени поправляя очки.

В особенно удачных местах Лена взрывалась восторженным смехом. Ее восторг Александр воспринимал как аплодисменты зала, заводился еще больше, становился ярким, талантливым, всемогущим.

Александру, как всякому творцу, необходимо было поощрение. Он расцветал от Лениного смеха, от ее сияющих глаз.

Если что-то не удавалось, Лена замыкалась. Сидела притихшая и незаинтересованная. Он понимал, что движется не туда. Менял направление.

Марго слышала через стенку смех Александра и радовалась. Ее мальчику хорошо. Он смеется. Он на подъеме.

Вера тоже слышала смех Александра – отрывистый, как лай. И смех Лены. «Кудахчет, как будто яйцо снесла», – думала Вера. Она ревновала. Лена была на семнадцать лет моложе. Семнадцать лет – много. Целая жизнь.

В час дня обедали.

Усаживались в большой тридцатиметровой кухне с круглым столом. У всех, кого она знала, кухни по шесть-восемь метров. А тут – просто зал с большим окном, солнце в первую половину дня.

Еда – тоже не как у всех. Не просто мясо с картошкой, а что-то необыкновенное, например телячья печенка, которую и жевать не надо. А уж если мясо, то с запахом костра. А картошка в золотой корке.

– Версаль… – мечтательно произносила Лена. – Песня…

Марго приятна такая оценка ее жизни. Ей всегда казалось, что квартира плохая. Мебель – рухлядь. Вера – заунывная, как ветер в трубе. А в освещении Лены получалось: квартира замечательная. Александр – супер. Мебель – эксклюзив, в одном экземпляре. А может, все так и есть…

Когда появлялась Лена, кончался дождик, всходило солнце. Все было ясно, весело, жизнь поворачивалась своими лучшими сторонами.

Сценарий продвинулся до середины.

После нескольких часов непрерывной работы хотелось сделать паузу.

Александр ставил кассету. Джон Леннон пел. Пел и преображал пространство. На стене висела фотография в рамочке: молодая Марго держит на руках маленького Александра. Много рук: ее две руки и его две руки. Много глаз: ее огромные глаза и его два растаращенных глаза. И во всех четырех глазах – любовь. Кажется, что от фотографии исходит, струится нежность и счастье. Фотография – как икона. Хочется помолиться. Джон Леннон поет, и Лена вдруг видит, какое красивое лицо у Александра: большие синие глаза, впалые виски, как у породистого коня. И руки. Пальцы. Трепет ресниц.

Лена поняла, что влюбилась. Джон Леннон навеял.

Лена замкнулась. Влюбленность надо было скрыть во что бы то ни стало. Это требовало сил.

Ночью Лене приснился сон, будто они с Александром танцуют танго в красной комнате. Комната обтянута бархатом, похожа на внутренность шкатулки. Они с Александром танцуют – щека к щеке, не касаясь пола. Плывут.

Лена проснулась среди ночи. Домочадцы спали: дочка, муж, няня. Дышали. Вздыхали. Близкие, любимые люди, которые зависели от нее, от ее ответственности и порядочности.

Надо проглотить свою влюбленность, вернее, выплюнуть. Надо закончить сценарий и жить дальше. Идти своей дорогой. Опираться на свой талант, если он есть. Но в том-то и дело… Лене казалось, что без Александра она уже не может ничего. Как слепой без поводыря. Будет ходить и тыркаться наугад. А с Александром – только с ним она знает, куда идти и где сворачивать. Только с ним она по-настоящему талантлива. Он включает в ней самый мощный рубильник.

В один прекрасный вечер в доме Александра появился гость по имени Сергей. Друг детства. Они вместе учились в старших классах.

Отправились в ресторан: Александр, Вера, Лена и Сергей.

Вера не наряжалась. Просто сняла драный халат и надела костюм джерси. Все волосы назад, хвостик под резиночку. Чем хуже, тем лучше.

Лена тоже была одета скромно: юбочка, свитерок. Главное украшение – сверкание глаз. И сверкание молодости. Что может быть красивее молодой влюбленной женщины…