Под этими словами была нарисована пара концентрических кругов, соединенных тонкими линиями и усеянных мелкими символами. Убористая скоропись, знакомая всем заклинателям Лондона. Рай прищурился, пытаясь что-нибудь разобрать. Он был способен к языкам, ему хорошо давались плавные перепады фароанского, переменчивые волны вескийских слогов, взлеты и паузы приграничных диалектов Арнса. Но слова на пергаменте ерзали и расплывались перед глазами, ускользая от понимания.

Он прикусил губу (дурная привычка, мать всегда говорила ему – прекрати, это недостойно принца), положил ладони на бумагу, обвел пальцами внешний круг и приступил к делу.

Рай впился глазами в середину страницы и стал читать, вслух проговаривая каждое слово. Но с языка слетали лишь корявые, невнятные обрывки.

Сердце застучало быстрее, но никак не могло попасть в такт с естественным ритмом магии. Однако Рай крепко удерживал заклинание силой воли; ближе к концу в ладонях зародилось тепло, оно растекалось, щекотало пальцы, рисовавшие круг, и наконец…

Ничего не вышло.

Ни искры.

Ни огонька.

Рай прочитал заклинание еще раз, другой, третий, но тепло уже угасло, сменилось обычным покалыванием онемевших пальцев. Последние слова слетели с его губ и растворились в тишине.

Принц тяжело привалился к холодным камням.

– Санкт! – выругался он, хоть и знал, что слово это нехорошее, а произносить его здесь тем более нельзя.

– Что ты тут делаешь?

Рай поднял глаза и увидел возле ниши своего брата в красном плаще на узеньких плечах. Даже в неполные одиннадцать лет лицо у Келла было серьезным, как у взрослого, вплоть до морщинки между бровями. В сероватых утренних сумерках поблескивали рыжие волосы, а глаза – один синий, другой черный как ночь – были такими пристальными, что люди обычно не выдерживали, отводили взгляд. Рай, сам не понимая почему, всегда старался смотреть брату прямо в лицо, показать Келлу, что это не имеет значения. Глаза как глаза.

Келл не был ему родным братом. Даже мимолетный взгляд сразу улавливал разницу. Черты Келла были смешанными, словно, лепя его, кто-то перемешал глину разных типов. Кожа светлая, как у вескийца, фигура долговязая, как у фароанца, а такие медные волосы встречались лишь на северных рубежах Арнса. И, конечно, глаза. Один обычный, хоть и не совсем типичный для арнезийца, а другой – черный глаз антари, помеченный магией. Он говорил о том, что Келл – авен. Благословенный.

А Рай, с теплой смуглой кожей, черными волосами и янтарными глазами, был типичный лондонец, типичный Мареш, типичный представитель королевской семьи.

Келл заметил сначала румянец принца, потом – расстеленный перед ним пергамент. Опустился на колени, расплескав по камням красную ткань плаща.

– Где ты это взял? – спросил он, и в голосе мелькнуло неодобрение.

– У Тирена, – ответил Рай и в ответ на недоверчивый взгляд брата поправился: – У Тирена в кабинете.

Келл пробежал глазами заклинание и нахмурился:

– Вечное пламя?

Рай рассеянно поднял с пола монетку и пожал плечами:

– Первое, что попалось под руку. – Он старался говорить небрежно, как будто ему дела не было до дурацкого заклинания, но горло невольно сжималось, а глаза горели. – Не важно, – отрезал он и швырнул монетку на пол, будто камушек в воду. – Все равно у меня не работает.

Келл подвинулся, зашевелил губами, разбирая почерк жреца. Сложил ладони чашечкой, как будто держал в руках пламя, которого еще не было, и начал произносить заклинание. У Рая слова падали, будто тяжелые камни, а в устах Келла звучали как поэзия, гладко и сочно.

Воздух сразу нагрелся, над пергаментом поднялся пар. Потом чернильные линии набухли капельками масла и вспыхнули.

Между ладонями Келла затрепетало пламя, яркое и белое.

Ему это далось так легко, что Рай невольно ощутил злость на брата – жаркую, как искра, и такую же недолговечную.

Келл же не виноват, что Рай не способен к магии. Рай встал было на ноги, но тут Келл дернул его за манжету. Он подвел руки брата к сторонам свитка, дал почувствовать собственную магию. По ладоням Рая пробежало тепло, он восторгался силой и при этом досадовал, что она принадлежит не ему.

– Неправильно это, – прошептал он. – Я принц, наследник Максима Мареша. И не могу даже свечу зажечь.

Келл прикусил губу – вот его мама никогда не ругала за эту привычку – и сказал:

– Власть бывает разная.

– Лучше бы я владел магией, чем короной, – насупился Рай.

Келл всмотрелся в язычок белого пламени.

– Королевская власть – это, если вдуматься, разновидность магии. Волшебник повелевает стихией. Король повелевает империей.

– Только если у короля хватает сил.

Тогда Келл поднял глаза:

– Ты станешь хорошим королем, если сумеешь не погибнуть раньше.

Рай ахнул, и пламя затрепетало.

– Откуда ты знаешь?

Келл улыбнулся. Это случалось редко, и Рай гордился – только ему одному удавалось вызвать у брата улыбку. Но потом Келл ответил:

– Узнал с помощью магии, – и Раю захотелось его отлупить.

– Ну и гад же ты, – буркнул он и хотел отстраниться, но брат крепче сжал его пальцы.

– Не убирай руки.

– Пусти! – воспротивился Рай, сначала шутливо, но потом, когда огонь разгорелся жарче, повторил уже всерьез: – Прекрати! Мне больно!

Жар лизал его пальцы, руки окутала жгучая боль.

– Перестань! – взмолился он. – Келл, хватит! – Но, когда Рай поднял глаза от яркого пламени к лицу брата, лица он не увидел. На его месте клубилась тьма. Рай вскрикнул, стал вырываться, но брат уже не был человеком из плоти и крови. Он превратился в камень, и его пальцы стиснули запястья Рая, будто наручники.

Так не бывает, подумал он, наверное, это сон, кошмарный сон, но жар огня и сокрушительная тяжесть на руках были полностью реальны и с каждым вздохом делались все сильнее.

Пламя между ними стало длинным и тонким, превратилось в светящийся клинок, острие нацелилось сначала в потолок, потом, медленно и неотвратимо, склонилось к Раю. Он вырывался, кричал, но не мог остановить сверкающий нож, который погрузился в его грудь.

Больно.

«Прекрати».

Клинок оцарапал ребра, обжег кости, пронзил сердце. Рай хотел закричать, но изо рта вырвался лишь дым. Разверстая рана на груди наполнилась светом.

Донесся голос Келла, но не от статуи, а откуда-то издалека. Еле слышно. «Не убирай руки».

Больно. Как же больно.

«Перестань».

Рай сгорал изнутри.

«Прошу тебя».

Умирал.

«Останься».

Снова и снова.

* * *

На миг чернота сменилась сполохами света. Над головой пузырился матерчатый потолок, перед мутным от слез взором виднелось знакомое лицо, синие как шторм глаза полны тревогой.

– Алук? – прохрипел Ри.

– Я здесь, – ответил Алукард. – Здесь. Останься со мной.

Рай попытался заговорить, но сердце колотилось о ребра, словно норовило вырваться.

Потом дрогнуло и пропустило удар.

– Келла нашли? – послышался чей-то голос.

– Отойдите от меня, – приказал другой.

– Выйдите все.

Перед глазами у Рая помутилось.

Комната заколыхалась, голоса стали глуше, боль сменилась чем-то еще худшим – раскаленный добела невидимый нож превратился в лед, тело сражалось с ним и уступало, сражалось и уступало, и уступало, и…

Не надо, взмолился он, чувствуя, как одна за другой рвутся нити, скрытые внутри, и вот уже ничто не удерживает его на плаву.

Потом исчезло лицо Алукарда, а вместе с ним и комната.

И тьма сомкнула вокруг Рая свои тяжелые руки.

V

Алукард Эмери не привык к бессилию.

Всего несколько часов назад он победил в Эссен Таш и был провозглашен сильнейшим магом трех империй. А сейчас, сидя у постели Рая, не знал, что делать. Как помочь. Как его спасти.

Волшебник беспомощно смотрел, как принц, смертельно бледный, корчится на смятых простынях, кричит от боли. Его терзало то, чего не видел даже Алукард. Не видел и не знал, как победить. А ведь ради Рая он был готов пойти хоть на край света. Но то, что убивало его, явно находилось не здесь.

– Что с тобой? – снова и снова спрашивал он. – Чем тебе помочь?

Но ответа не было, и оставалось только слушать мольбы королевы и приказы короля, торопливые слова Лайлы и отзвуки голосов королевских стражников, выкликавших Келла.

Алукард подался вперед и взял принца за руку. Он видел, как магические нити, окутывавшие тело принца, слабеют и вот-вот порвутся.

Обычные люди смотрят на мир и видят свет, и тени, и краски, но Алукард Эмери всегда был способен на большее. Он умел видеть потоки силы, рисунок магии. Не просто ауру заклятий, осадок чар; вокруг каждого человека он видел оттенок его магии, пульсировавшей в венах. Красное свечение Айла видели все, но для Алукарда весь мир был сложен из линий яркого цвета. Естественные источники магии мерцали багрянцем. Маги – повелители стихий были окутаны зеленым и синим. Проклятия ложились пурпурными пятнами. Сильные чары золотились. А антари? Они испускали темный радужный свет, сложенный из всех цветов, слившихся воедино, естественный и в то же время чуждый. Мерцающие нити окутывали их, как шелк.

И теперь Алукард видел, как эти нити над изломанным телом принца слабеют и рвутся.

Им тут вообще было не место – собственная слабенькая магия Рая всегда была темно-зеленой. Однажды он сказал об этом принцу, и тот брезгливо поморщился – Рай терпеть не мог этот цвет.

Но когда после трех лет разлуки они снова увиделись, Алукард сразу понял, что Рай изменился. Стал другим. И дело было не в линии подбородка, и не в развороте плеч, и не в тенях под глазами. А в связанной с ним магии. Обычно сила в человеке живет и дышит, струится вместе с течением его жизни. А эта незнакомая магия лежала недвижимо, и ее нити опутывали тело принца плотно, как веревки.

И эти нити поблескивали, как масляная пленка на воде. Как расплавленный свет.

Тем вечером в покоях Рая Алукард стянул с плеча принца тунику, чтобы поцеловать его, и увидел место, где прикреплялись серебристые нити. Они уходили прямо в кольцевой шрам над сердцем. Не было нужды спрашивать, кто наложил заклятие, – на это был способен только антари. Но Алукард не понимал, как Келл сделал это. Обычно, глядя на нити, он мог разобрать, как устроен магический шедевр, но у этих линий не было ни начала, ни конца. Магия Келла проникала в сердце Рая и там исчезала – нет, не исчезала, а пряталась. И чары держались неколебимо.

А теперь вдруг начали рассыпаться.

Под невидимыми пальцами пряди лопались одна за другой, и каждый обрыв исторгал у полуживого принца всхлип, судорожный вздох. Каждая нить слабеющих уз…

И тогда он понял. Это не просто заклятие, а прочная связь.

Соединяющая Рая и Келла.

Он не знал, почему жизнь принца привязана к жизни антари.

И не хотел знать – хотя и разглядел между содрогавшимися ребрами Рая шрам шириной с лезвие кинжала, и понимание все равно настигло его, и он растерялся от беспомощности. Но связь неумолимо рвалась, и Алукард сделал то, что мог.

Он взял принца за руку и постарался наполнить слабеющие нити собственной силой, соединить полуночно-синий цвет своей магии с радужным сиянием Келла. Он молился всему, что есть на свете, всем святым, и жрецам, и благословенным, всем, в кого верил и в кого не верил, прося у них силы. А когда они не ответили, заговорил с Раем. Не умолял его держаться, не призывал собраться с силами.

А стал вспоминать прошлое. Их общее прошлое.

– Помнишь ту ночь, перед тем, как я уехал? – Он изо всех сил старался изгнать из голоса страх. – Ты так и не ответил на мой вопрос.

Алукард закрыл глаза, отчасти чтобы воскресить воспоминание, а еще потому, что невыносимо было видеть принца страдающим.

Стояло лето, они с принцем лежали рядом в постели, их теплые тела переплелись между собой. Алукард провел ладонью по идеальной коже Рая и прошептал, когда тот с наслаждением вытянулся:

– Когда-нибудь ты станешь старым и морщинистым. А я все равно буду тебя любить.

– Я никогда не состарюсь, – сказал принц с уверенностью, которая даруется только юным, здоровым и предельно наивным.

– Значит, планируешь умереть молодым? – поддразнил он, и Рай пожал плечами.

– Или буду жить вечно.

– Да неужели?

Принц откинул со лба темную прядь.

– Умирать – это так скучно.

– И как же именно ты планируешь устроить себе вечную жизнь? – поинтересовался Алукард, приподнимаясь и опираясь на локоть.

Рай снова притянул его к себе – и беседа, едва начавшись, закончилась поцелуем…

А теперь принц содрогался на своем ложе, всхлипывая сквозь стиснутые зубы. Черные волосы прилипли к лицу. Королева велела принести салфеток, послала за верховным жрецом, требовала привести Келла. Алукард стиснул руку любимого.

– Прости, что я ушел. Прости. Теперь я здесь, поэтому ты не можешь умереть, – произнес он, и его голос все-таки дрогнул. – Это будет черной неблагодарностью – ведь я проделал такой долгий путь!

Рука принца сжалась, по телу пробежала дрожь.

Грудь наполнилась воздухом и резко опала.

И принц затих.

На миг Алукарду стало легче, потому что принц наконец-то успокоился, заснул. На миг показалось, что все хорошо. На миг…

Потом спокойствие рассыпалось.

Кто-то закричал.

К постели принца проталкивались жрецы.

Стражники оттащили Алукарда.

Он не сводил глаз с принца.

Не понимал.

Не мог понять.

А потом рука принца выскользнула из его ладони и упала на постель.

Безжизненная.

Последние серебряные нити ослабли и соскользнули с его кожи, как простыни летней ночью.

Потом Алукард услышал уже свой собственный крик.

И больше он ничего не помнил.

VI

На краткий мучительный мир Лайла перестала существовать.

Распалась на миллионы нитей, и каждая нить разматывалась, тянулась, как струна – вот-вот порвется. Она перешагнула порог своего мира – и попала в никуда. А потом, столь же внезапно, рухнула ничком на мостовую мира чужого.

Приземлившись, она невольно вскрикнула. Руки и ноги тряслись, голова гудела, как колокол.

Земля под ладонями – а это была земля, что уже неплохо – была шершавая и холодная. В воздухе тихо. Ни фейерверков. Ни музыки. Лайла с трудом поднялась на ноги. С пальцев, из носа капала кровь. Она вытерлась, и красные точки испещрили камень. Достала нож, встала поудобнее, спиной к обледенелой стене. Вспомнила, как в прошлый раз в этом Лондоне ее окружали жадные глаза людей, изголодавшихся по власти.

Вдруг мелькнул какой-то яркий блик, и она подняла глаза.

Небо над головой играло оттенками заката – розовое, пурпурное, золотое. Но в Белом Лондоне не могло быть таких ярких красок, и на миг она в ужасе подумала, что попала в какой-то другой город, в другой мир, очутилась еще дальше от дома – как его ни назови.

Но нет, дорога под ногами была знакомой, а вдали на фоне заката высился готический замок. Город был тот же самый, но изменился до неузнаваемости. С тех пор, как она побывала здесь, прошло всего четыре месяца. Четыре месяца назад они с Келлом сразились с близнецами Данами. В то время этот мир был покрыт льдом, пеплом и холодным белым камнем. А сейчас… сейчас по улице шел человек и улыбался. Не щерился голодным оскалом, а просто улыбался каким-то своим мыслям, довольный, благословенный.

Что-то было не так.

За эти четыре месяца она научилась чувствовать магию – если не ее намерения, то хотя бы присутствие. Не видела, как Алукард, но с каждым вдохом ощущала в воздухе ее сладкий привкус, густой и даже приторный. Да, в ночном воздухе трепетала магия.

Что же тут происходит?

И где Келл?

Лайла понимала, где она: именно там, куда намеревалась попасть. Она пошла вдоль высокой стены, свернула за угол и очутилась у ворот замка. Они стояли нараспашку, по чугунным створкам вился зимний плющ. Лайла опять остановилась. Каменный лес, когда-то заполненный статуями, исчез, на его месте росли настоящие деревья, а вдоль лестницы выстроились стражники в сверкающих доспехах, и все были начеку.

Келл наверняка внутри. Между ними протянулась связующая нить, тонкая, но на удивление прочная, и Лайла не знала, из чего она сделала – из магии или нет. И эта нить притягивала ее к замку. Ей не хотелось думать о том, чем это грозит, насколько далеко ей придется зайти, сколько сражений выиграть. Она пойдет на все, лишь бы найти его.

Вспомнить бы заклинание поиска…

Лайла покопалась в памяти. Ас траварс – это переход между мирами, а Ас тасцен – между разными точками одного мира. А если надо найти не место, а человека?

Она отругала себя за то, что ни разу этим не поинтересовалась. Келл когда-то рассказывал, как в детстве отыскал пропавшего Рая. Какие слова он произнес?

Она напрягла память. Келл использовал что-то, сделанное Раем. Кажется, деревянную лошадку. Всплыл еще один образ – когда Келл впервые нашел ее в таверне «В двух шагах», он сжимал в руке носовой платок. Ее платок.

Но у Лайлы не осталось ничего из вещей Келла. Ни амулетов. Ни безделушек.

Вспыхнула паника, но Лайла с ней справилась.

Амулетов нет. Ну и что? Человек – это ведь не только то, чем он владеет. И не только предметы носят на себе его печать. Детали, слова, воспоминания…

Все это у Лайлы есть.

Она прижала окровавленную руку к дверям замка, ощущая на царапинах холод железа, плотно зажмурилась и вызвала Келла. Сначала вспомнила ту ночь, когда они познакомились, когда она его ограбила в переулке, и как потом он вошел к ней сквозь стену. Незнакомец, привязанный к ее кровати, вкус магии, обещание свободы, страх, что он уйдет. Рука об руку – из одного мира в другой, потом в третий, вместе прячутся от Холланда, торгуются с хитрецом Флетчером, сражаются с Раем, который не был самим собой. Ужасы черной магии во дворце, битва в Белом Лондоне, окровавленное тело Келла у нее на руках среди обломков каменного леса. Разбитая жизнь вдали друг от друга. Потом – возвращение. Матч, разыгранный под масками.

И снова объятия. Танец. Его ладонь обжигает талию, горящие губы в поцелуе, тела на дворцовом балконе, сошедшиеся вместе, как клинки. Невыносимый жар, а потом леденящий холод. Она упала на арене. Он вскипел гневом. А потом отвернулся. И ушел. И она отпустила.

Но сейчас она пришла, чтобы вернуть его.

Лайла напряглась, стиснула зубы, ожидая боли.

Собрала воспоминания, прижала их к стене, как амулет, и произнесла:

– Ас тасцен Келл.

Ворота под ее рукой содрогнулись, мир распался надвое, Лайла сделала шаг и очутилась в сером, мерцающем дворцовом коридоре.

На стенах горели факелы, вдалеке слышались шаги. На миг Лайла поздравила себя с успехом, а потом поняла, что Келла здесь нет. Голова пошла кругом, с губ сорвалось ругательство, и вдруг слева, из-за двери, послышался сдавленный крик.

Лайла похолодела.

Келл. Лайла потянулась к дверной ручке, но, едва коснувшись, услышала в воздухе тихий свист металла. Отскочила – и в тот же миг в дверь вонзился нож. От рукоятки тянулся черный шнур; обернувшись, Лайла увидела женщину в светлом плаще.