В итоге, где-то в районе полуночи я сдалась и прекратила бесполезные попытки уснуть. Раз не спится, буду читать. Книжку я оставила в бывшей тетиной комнате, окно которой выходило как раз на обрыв. Пока тетя Маша была жива, окно всегда было зашторено. И днем, и ночью. Но когда ее не стало, я раздвинула шторы. Окно оказалось просто огромным для нашего дома. К тому его не заслоняли никакие деревья. Так что днем в комнате было очень светло даже в пасмурную погоду. И я стала там читать.

Я впервые зашла в тетину комнату ночью после ее смерти. А потому оторопело замерла. Я не заметила, когда успело распогодиться. Но теперь через не зашторенное окно в комнату заглядывала злая багровая луна. Она так низко висела над горизонтом, что казалось, стоит у меня во дворе под окном и хмурится, разглядывая меня. Мне даже как-то не по себе стало. Но книга, за которой я пришла, лежала на подоконнике. И потому я решительно шагнула вперед.

И споткнулась. Пальцы разжались. Книга свалилась на пол, больно ударив меня корешком по ноге. Но я боли почти не почувствовала. Я смотрела, не отрываясь, в окно, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. А за окном, залитая багровым светом кровавой луны, стояла моя тетя.

Я смотрела на тетю Машу и не узнавала ее. Черное креповое платье, которое тетка приготовила себе на смерть, превратилось в лохмотья. Местами просто изорванное. Местами прогоревшее до дыр. И даже кое-где еще дымившееся. Чулок на тете не было. Увидев во что превратились ее босые ступни, я с трудом сглотнула. Хотя сначала мне показалось, что это просто свет от луны. Тетины ноги, сбитые в кровь, превратились в какие-то култышки. Но страшнее всего было тетино лицо с кровавыми провалами вырванных глаз. Я икнула и попятилась. А тетка подняла голову и приказала:

– А ну, стой!

У меня сразу ноги словно вмерзли в пол. Я дернулась пару раз. Но сдвинуться с места не смогла. И в ужасе посмотрела на родственницу. А тетка только головой покачала:

– Разочаровала ты меня, племянница. Мало того, что обычной уродилась, без капли дара. Так еще и с чистильщиком спуталась. Ты что ж, дуреха, думаешь, он тебя любит? Да как бы не так! Использует он тебя! А как изведет всех моих сестер, так в лучшем случае бросит. А то и прибьет за ненадобностью! Чтоб уж наверняка весь наш род извести! Дура! Зря Толька за тебя жизнь отдал! Зря я все пожертвовала, чтоб тебя, полоумную, защитить! Все зря!

Я в ужасе молчала, чувствуя, как бешено колотится сердце. Очень хотелось спросить, что тетя имеет ввиду. Но я зык во рту был словно чужой. А губы будто срослись вместе.

А тетка постояла еще немного, неодобрительно покачивая головой. Как будто что-то обдумывала. А потом вдруг шагнула к окну, подняв почерневшую, скрюченную руку:

– Не достойна ты, Анька, моего дара. Моей жертвы! Отдавай его назад! Отдавай мои глаза!

Что у меня требуют, я осознала только спустя три удара сердца. А когда все-таки осознала, то заорала не своим голосом, пытаясь оторвать примерзшие к полу ноги…

… и подскочила на кровати, захлебываясь собственным криком.

С минуту, наверное, я сидела на кровати не двигаясь. Тупо пялясь в одну точку на противоположной стене. Прижав руку к груди. Слушая, как постепенно успокаивается бухающее, как паровой молот, сердце. Значит, это всего лишь сон. Я воровато покосилась на закрытую дверь, ведущую в тетину комнату. Взгляд зацепился за настенные часы. Половина первого. Самое бесовское время. Как говорила тетя.

Немного придя в себя и окончательно успокоившись, я прошлепала на кухню. Нагрела себе в ковшике молока. Бросила туда ложечку меда. А потом долго сидела у стола, скорчившись, и обхватив руками старую выщербленную чашку в бледно голубой горошек.

Странный сон. И жуткий. К чему бы это? Что имела ввиду тетя? Ведь она совершенно точно говорила об отчиме. А о каком даре, которого я якобы лишена, идет речь? Чем таким и когда пожертвовала ради меня тетя? Вопросы. Одни вопросы. И не спросишь ни у кого. А то еще чего доброго за чокнутую примут.

Единственное, что более или менее было понятно, это чистильщик. Тетя слишком явно имела ввиду Олега. Но почему чистильщик? Что он чистит?

Неожиданно мои взбаламученные мысли и ночную тишину прорезал громкий, как выстрел, треск. Такой звук издавали пластиковые бутылки, вкопанные в землю под окном в качестве бордюра. Я подскочила и замерла. Во дворе кто-то был.

***

Всю ночь до самого рассвета я не сомкнула глаз, чутко прислушиваясь к происходящему за стенами дома. Не знаю, что со мной случилось. Виноват ли был приснившийся кошмар. Или происшествие с фонариком по пути домой. Но я никак не могла успокоиться. Мне чудилось, что вокруг дома бродит опасное жуткое существо. Не зверь. Не бандит. Существо. Несущее неведомую, но серьезную угрозу. Тревога, стальными обручами сжимавшая мою грудную клетку, не давала спокойно дышать. А сердце колотилось о ребра, как безумное. И это, несмотря на то, что до утра единственным слышимым звуком было мерное тиканье настенных часов.

Из дому я рискнула выйти только с восходом солнца. Благо, что на работу было не нужно.

Дождавшись, когда за окном станет совсем светло, я оделась и обулась. Взяла в руки чугунную кочергу, которую мы с теткой держали в углу у входной двери именно в качестве оружия. И распахнула входную дверь.

Странно было видеть после вчерашней хмурой серости и ночного полнолуния огромный, чистый и яркий солнечный диск. Солнце просто слепило глаза. Я чуть прищурилась и поняла, что это ненадолго. Чуть выше выкатившегося солнца клубились свинцовые тучи. Значит, опять будет пасмурно. Я обвела взглядом двор. Узкие дорожки, мощеные бытым ракушняком. Старое абрикосовое дерево, давно сбросившее всю свою листву на зиму. Голые плети винограда. Ощерившиеся колючками розовые кусты с остатками листвы и замершими бутонами по обе стороны от крыльца. Вроде, все, как и было. Но не могло же мне примерещиться? Или могло? Способ узнать был только один – посмотреть на бутылочный бордюр под окном кухни. Настороженно держа кочергу наизготовку, я нехотя повернула направо и поплелась изучать улики.

Пару лет назад мне вдруг остро захотелось разбить под окном кухни цветочную клумбу. Денег особо не было. Поэтому в качестве бордюра я своими руками вкопала в землю вверх донышком не один десяток одинаковых пластиковых бутылок зеленого цвета. Смотрелось интересно. Даже зимой. Когда бутылки были единственной зеленью в нашем дворе.

А теперь одна из бутылок была предательски смята. Как раз напротив кухонного окна. Там, где на нее наступила нога чужака, пытавшегося что-то рассмотреть сквозь плотную кухонную занавеску. У меня на миг остановилось сердце.

Чужих на нашей улочке не было никогда. Сюда невозможно было забрести нечаянно. Слишком уж непривлекательной была местность. К тому же, прохода дальше не было. Фактически, тупик. И если кто-то топтался у меня во дворе, значит, пришел с какой-то определенной целью. Красть у меня нечего. И это видно еще с улицы. Старый дом с позеленевшей от времени шиферной крышей и потрепанными временем и непогодой стенами говорил сам за себя. Здесь самая большая ценность – это моя жизнь.

От пришедшей в голову мысли сердце запнулось, наверное, в миллионный раз за сегодняшнее утро. Рука сама собой схватилась за шею. Меня охватил ужас. Неповоротливые от лютого недосыпа мысли вяло ворочались в голове. И я никак не могла сообразить, что же мне делать дальше.

Из безрадостных дум меня вырвал налетевший порыв промозглого осеннего ветра. Я зябко передернула плечами и внезапно заметила, что, как я и предполагала, солнце уже поднялось выше и скрылось за облаками. В саду стало серо и неуютно. А я успела продрогнуть. Слишком легко оделась. Так недолго и заболеть. Надо идти в дом. К тому же, сегодня поминки. А завтра нужно начинать поиски работы.

Я зябко передернула плечами и поудобнее перехватила тяжеленную чугунину. Поворачиваясь ко входу в дом, краем глаза заметила какое-то движение. И, не думая, на одних инстинктах, отпрыгнула в сторону, одновременно обеими руками замахиваясь кочергой на незваного гостя.

Беда не случилась чудом. И это была не моя заслуга. Просто Олег, а это был он, имел очень хорошую реакцию. И успел уклониться от летящей прямо ему в голову смертоносной утвари. Сама бы я ни за что не успела бы остановить собственный удар.

Кочерга ухнула вниз, вызвав скромный фейерверк каменной крошки из осколков ракушняка, служившего нам садовой дорожкой. Я так и замерла в неудобной позе. Не отрывая рук от своего оружия и испуганно глядя на разъяренного парня снизу-вверх. А Олега просто перекосило:

– Ань, ты рехнулась?!! Ты что творишь? Если бы я хоть чуть-чуть позднее отскочил в сторону, ты бы мне проломила голову этим ржавым раритетом!

Из ступора, как ни странно, меня вывела обида на незаслуженное оскорбление моей чугунной подруги:

– Кочерга не ржавая!

– То есть, мне сейчас должно было стать легче, что меня чуть не настигла безвременная кончина не от ржавой кочерги, а от обычной! Ну надо же! – Олег был зол. А я не понимала, на что он злится.

– Ну я же не специально! К тому же, я не думала, что это ты.

Олег замер на месте, смешно выпучив глаза. А через секунду, презрительно прищурился и прошипел:

– Не понял. Кого ты в мое отсутствие сюда водишь? Стольким уже успела наставить рога, что приходится кочергой обороняться? Ах, ты!…

Олег сделал в мою сторону стремительный шаг. А я испуганно отпрыгнула назад, вновь поднимая над головой свое оружие. Такого Олега я не знала. И очень боялась:

– Не подходи! А не то я уже сознательно опущу кочергу на твою дурную голову!

Парень замер в метре от меня. На его лице медленно проступало брезгливое выражение пополам с ненавистью. А я смотрела на эту красивую маску, искаженную отвращением, и с ужасом спрашивала себя, как я могла быть так слепа. Не знаю, что удерживало Олега рядом со мной. Но любовью, как он меня уверял, тут точно не пахло.

Я медленно опустила кочергу и устало выдохнула:

– Уходи, Олег. Думаю, ты прекрасно понимаешь, что возвращаться тебе сюда больше не стоит.

Хотела еще добавить, что все что произошло между нами, я буду помнить только с хорошей стороны и не держу на него зла, но парень вдруг выпрямился и посмотрел на меня ледяным взглядом. Я даже поежилась от арктического холода в его глазах.

– Вот так, значит? Вот как ты запела? Ну и черт с тобой, дура! Туда тебе и дорога!

Олег зло сплюнул мне под ноги, повернулся и размашистым шагом пошел в сторону калитки. Я проводила его взглядом. И только после того, как щеколда на захлопнувшейся калитке встала на место в свой паз, обессилено уронила кочергу. А потом и сама опустилась на мокрые холодные камни садовой дорожки.

Во мне все буквально дрожало от пережитого. Но глаза оставались сухими. Не было сил не то, что шевелиться, а даже дышать. Боль и горечь меня переполняли. Рвались изнутри штормовой волной. Но обвинять в произошедшем было некого. Виновата во всем сама. Знала же, что наши отношения не навсегда. И подозревала, что все не просто так. Но как телок на заклание, покорно шла туда, куда вел меня Олег. От осознания собственной никчемности меня затрясло.

Я обхватила себя руками, давясь сухими спазмами. И ощущая себя такой одинокой. Безумно одинокой. Как песчинка, затерянная на просторах вселенной. Не было никого во всем мире, способного пожалеть меня. Ни мамы. Ни папы. Ни тети. Ни бабушки. Никого. Я была совершенно одна.

Порыв осеннего ветра прошелся по моим плечам. И я вздрогнула от внезапно появившегося ощущения тяжести чьей-то руки. Рядом взметнулись и тяжело опали на землю прелые листья.

– Держись, девочка. Ты все правильно сделала. Но тебе придется быть сильной, чтобы выжить. Слушай свое сердце. Оно плохого не подскажет.

Ветер в последний раз прошелся по веткам старой абрикосы, что росла возле дома. И ощущение чужого присутствия пропало. Я снова была одна. Только на дорожке у моих ног, рядом с кочергой, лежал тетин медальон. Тетя Маша раньше никогда его не снимала. Но в начале лета, почти сразу после знакомства с Олегом, она его где-то потеряла. И вот теперь медальон самым странным образом появился на садовой дорожке, тускло поблескивая разорванной цепочкой.