Не про платье

Джефф – это Шурупчик из книжки Носова про Незнайку. У Шурупчика дома всё было на кнопках. Сам он валялся в гамаке, а за него работали роботы: кололи дрова, месили тесто, стирали белье.

Наш дом тоже забит всякой электроникой, и что самое удивительное, вся она работает, потому что Джефф ею умеет пользоваться и, если что-то выходит из строя, умеет починить.

Джефф – это мечта любой жены. Он на все руки мастер. Вот, например, свет в нашей спальне включается от дистанционного управления, а не от выключателя на стене. Таким же образом включается и выключается вентилятор под потолком и разное другое, по мелочам. Вы даже не представляете, как это удобно. Особенно вечером, когда вы заходите в темную комнату, по привычке нащупываете на стене выключатель, легким движением пальца нажимаете и… ничего не происходит, потому что пульт на тумбочке возле кровати. И вы, роняя мебель и набивая синяки и шишки, доползаете до пульта, тычете в кнопки, и не факт, что попадаете сразу в нужную. Вас сносит вентилятором, открываются-закрываются жалюзи и шторы, и только с десятой попытки включается свет. С другой стороны, вы можете выключить свет лежа в кровати, и не надо, замерзая, бегать к выключателю. Я спросила Джеффа:

– А можно сделать так, чтобы свет включался обыкновенным способом, на стене, а выключался от пульта?

– Можно, – сказал Джефф, – только я еще не придумал, как это сделать.

С моей мамой, которая ни слова не понимает по-английски, он общается с помощью мобильного телефона.

Например, Джефф говорит в телефон: «Happy Birthday!» И телефон переводит человеческим голосом: «С днем рождения!»

Как-то прихожу я с работы домой и обнаруживаю маму с очень озабоченным лицом, скорбно сидящую в кресле. По столовой на карачках ползает Джефф. Он стелет невероятно крепкий бамбуковый паркет и чертыхается.

– Что случилось? – спрашиваю у мамы по-русски.

– Вита, – говорит мама (в голосе – трагедия), – у Джеффа геморрой.

Я роняю на пол сумки и рожаю вопрос:

– А как ты узнала?

– Он сам мне сказал.

– Как?

– Через телефон. Что мы будем делать, если Джефф умрет? В голосе – вековая печаль древнего народа.

– Мама, успокойся, от геморроя еще никто не умирал. А зачем он тебе сказал?

– Потому что я врач.

Да, это аргумент. Иду пытать Джеффа:

– Что ты маме сказал?

– Ничего особенного, honey. Я просто хотел ей объяснить, что класть бамбуковый паркет очень тяжело, даже моя суперпила за миллион долларов не выдержала и обломала зубы. Я жестами маме показывал: понимаете, это pain in the ass. Так и сказал в телефон. А телефон ей перевел.

– Покажи, – потребовала я.

– Pain in the ass, – сказал Джефф в телефон.

Экран засветился и выдал большими русскими буквами: БОЛЬ В ЗАДНИЦЕ.

Кто спорит? Телефон – молодец, правильный перевод.

– А мама что подумала? – спросил Джефф.

– Что геморрой у тебя. Вон сидит с трагическим лицом, стратегию твоего лечения разрабатывает.

Джеффа аж скрутило от смеха. Вытерев слезы, он спросил:

– А как перевести на русский: «Одни проблемы с этим паркетом, зачем я только взялся, этот бамбук меня доконал»?

– По-моему, мама права, это так и переводится: «геморрой».

Кримплен

Светочка была и остается той женщиной, про которую очень многие представительницы прекрасной половины человечества говорят: «Хотела бы я хоть один день пожить так, как она».

С детства Светочка не знала, как добываются деньги, где они хранятся, откуда берутся продукты, как и где люди платят за коммунальные услуги, что такое очереди в магазинах и как отправляют и получают посылки. Пока Светочка была девочкой и привлекательной девушкой, всеми нудными сторонами жизни занимались ее родители Нина и Митя. Потом она вышла замуж, и сорок пять лет все заботы по общению с миром за дверью уютной и стерильно чистой квартиры брал на себя ее муж – Саша, или Шуша, как называли моего отца в семье. А когда его не стало, маминым бытом стали заниматься Джефф и я.

Откуда в Светочке, деревенской девочке, взялись эти стать, властность и повадки королевы, для всех остается загадкой. Стоит ей войти в комнату, и разговоры смолкают, гости поворачиваются к ней, мужчины уступают ей стул, кресло, предлагают напитки, руку и сердце, ловят каждое ее слово, хотя говорит она мало. Больше слушает и редко поддерживает беседу. Но если скажет, то ее тут же цитируют. Потому что она не говорит, а изрекает. В молодости все ее подруги, а потом и мои подражали манерам Светочки, копировали наряды, запоминали ее словечки и повторяли их своим кавалерам.

Светочка любила ходить в парикмахерскую. У нее были длинные каштановые волосы. «Очень послушные», – не уставала повторять ее любимый и преданный мастер парикмахерского дела Иоланта.

Когда Светочка еще была студенткой мединститута, она сооружала на голове всякие «вавилоны» по моде шестидесятых и умудрялась запихнуть их под белую медицинскую шапочку В те годы правила для студентов были строже: обязательные белые халаты и шапочки, а также сменная обувь.

Когда в моду вошли начесы и шиньоны, Светочка без сожаления отрезала косы и организовала из них шиньон. В 70-е годы модницы остриглись под «сассун», тогда в маминой жизни и появилась Иоланта.

Очереди в парикмахерские во времена развитого социализма были с километр, поэтому все следящие за собой женщины старались обзавестись личным мастером. Света и парикмахерша с оперным именем Иоланта встретились в салоне, куда мама по протекции подруги и соседки тети Розы прорвалась с боем. С тех пор мама, все мамины подруги и я стриглись и наводили неземную красоту исключительно у Иоланты. Но не в парикмахерской, а дома (не царское это дело – ходить в парикмахерскую).

Проживала Иоланта в высотном доме, на первом этаже которого располагалась та самая парикмахерская, где и произошла судьбоносная встреча мамы с ее единственным на все времена личным мастером.

В нашем ереванском 15-м квартале, где мы и Иоланта жили в соседних домах, горячую воду подавали на несколько часов по четным дням недели, то есть во вторник, четверг и субботу. Это были банные и постирочные дни. В остальные дни мы умывались холодной водой, которая также подавалась строго по графику, поэтому ванна у нас всегда была полна воды – на всякий случай. Вода в ванне стояла необыкновенного голубого цвета. Наши гости из разных краев Советского Союза не верили своим глазам, они подозревали, что мы подкрашиваем воду синькой или что в воде отражается цвет голубых стен. Мы выпускали воду из ванны и на глазах у изумленных гостей набирали из крана полную ванну голубой воды.

– Самая вкусная и чистая вода в мире, – хвастался папа. – Прямо с горных ледников к нам в водопровод стекает.

Гости ахали.

Армяне всегда были очень предприимчивы: в своей однокомнатной квартире Иоланта оборудовала парикмахерский салон. Даже в отсутствие любой воды у Иоланты всегда имелась горячая. За небольшую плату сантехник приварил кран к батарее центрального отопления. К кранику присобачивался шланг, и вот вам, пожалуйста: горячая вода круглые сутки. А охладив горячую воду, получаешь холодную. Правда, вода из батареи не блистала голубизной, как из крана, она была желтой и содержала в себе огромное количество микроэлементов распада труб, то есть ржавчины. Зато как стоял начес из волос, вымытых водой из батареи, – как железобетон. Прическа не ломалась неделю.

Иоланта была из ахпар. Так армяне называют своих соотечественников, переехавших в Армению из других стран, в основном из Ирана, Сирии, Ливана. Иоланта свободно разговаривала на пяти-шести языках, в том числе на арабском и фарси, а ее армянский был чистым и красивым, без заимствований из русского. По-русски она изъяснялась очень смешно.

Иоланта была маленького роста, кособокая: хромала на правую ногу. Ее черные густые волосы были выжжены до состояния «соломенной блондинки», брови выщипаны в ниточку по моде 70-х годов и оставались такими и в 80-е, и в 90-е. Черными от краски пальцами она потрясающе изящным движением выуживала сигарету из пачки и прикуривала от красного лакированного чемоданчика-зажигалки, оставшегося ей от матери. Иоланта презирала перчатки и красила своих клиенток исключительно голыми руками. Мама приносила ей из больницы дефицитные перчатки и умоляла Иоланту пользоваться ими, та благодарила и прятала перчатки в шкаф.

Иоланта жила с маленькой дочерью Мариной. «Был ли муж?» – в детстве меня очень волновал этот вопрос. Меня хлебом не корми – дай, развесив уши, послушать разговоры Иоланты с мамой и ее подругами, но как только разговор заходил о муже, меня выгоняли из комнаты. Если выгнать было некуда, то говорили полунамеками или шепотом. Наивные, думали, я не догадалась, что мужа не было.

Лет через десять плотной дружбы уже не мама ходила к Иоланте, а Иоланта – к маме. Благо все оценили прогресс, и теперь заветные краники были на всех батареях 15-го квартала.

Иоланта четко знала расписание моих родителей, и стоило папе отчалить на работу, как она звонила маме:

– Света-джан, ставь вода на плита, иду тебе красить.

– Иоланта, не приходи, у меня денег нет!

Иоланта кричала в трубку так, что мама вздрагивала и подпрыгивала:

– Света-джан, какой ти плахой. Я на твои деньги пилию. Я хороший краска достал. Звони Роза и Валя.

Мама звонила, прибегали ее неразлучные подруги: Валя из второго подъезда и Роза со второго этажа. Иоланта, не выпуская сигареты изо рта, красила всех в один типовой цвет «махагон». Пока волосы «схватывались» краской, подруги заваривали крепкий армянский кофе, и начинался традиционный перекур.

Перед летним отпуском происходила главная в году покраска. Из замусоленных журналов мод Иоланта вырезала картинки самых продвинутых стрижек того времени «паж» и «каре» и приносила маме. Они выбирали стрижку и новый цвет. Иоланта что-то смешивала, подливала, кипятила, процеживала, и получался нужный оттенок «баклажан». После приходило время стрижки и укладки.

В день отлета в отпуск, в пять утра, прибегала, припадая на правую ногу, Иоланта, чтобы поправить маме волосы после сна. И, если мама пыталась положить ей деньги в карман, Иоланта кричала на весь квартал: «Слушай, не стыдно тебе? Ты вчера заплатил пять рублей, это я тебя должен!»

А еще Светочка была супермодницей.

У соседки тети Розы была знакомая портниха-самоучка, я бы даже сказала недоучка – инженер Римма. Отсутствие у Риммы профессиональных навыков с лихвой компенсировалось фантазией. Она неустанно придумывала новые фасоны, отделки и смело претворяла их в жизнь. Ну и что, что подол кривоват, а при ходьбе платье с талии подпрыгивало под грудь, зато таких модных воротников и авангардных сочетаний цветов и фактур ни у кого в Ереване не было. Помню, как тетя Роза чуть не плача жаловалась «дизайнеру одежды»:

– Римма-джан, кажется, в груди узко и руки выше головы поднять не могу…

– А зачем тебе руки поднимать выше головы?

– Мелом на доске писать.

Тетя Роза была учительницей.

– Такое шикарное платье ты хочешь в школу надевать? Роза-джан, это банкетное платье. Вай!

– А танцевать? – скулила бедная тетя Роза. – Смотри, что получается.

Народный армянский танец, предполагающий гордо вскинутые над головой руки, в платье от Риммы походил на семь-сорок.

– Скромно себя веди, – выносила приговор Римма.

Римма с мужем, тоже инженером, жили в обычной трехкомнатной квартире панельного дома. Но красиво жить не запретишь, и Римма на заработанные портняжным делом деньги сделала, как сказала мама, «ши-и-ика-а-арный ремонт». Пришли скрипачи Государственного симфонического оркестра телерадио Армении (это была их шабашка) и покрасили стены в комнатах в насыщенный изумрудный, благородный бордо и нежный лазурный цвета, а потолки щедро покрыли белой с позолотой гипсовой лепниной. Римма где-то разжилась черным концертным роялем, а также антикварной мебелью – и в рамках отдельно взятой квартиры в хрущевке получился мини-Версаль.

Из негнущегося кримплена личная портниха, пардон, дизайнер одежды Римма шила новомодные платья и для Светочки.

В 1975 году маму и папу пригласили на встречу выпускников Донецкого мединститута, отмечали десять лет. Римма сшила маме желтое кримпленовое платье простого фасона а-ля Жаклин Онассис и щедро украсила его на груди замысловатой аппликацией из зеленого шелка. Перед самолетом прибежала ни свет ни заря Иоланта и уложила маме волосы в «сассун».

Вечером после встречи мама рассказывала: «Я как вошла – все ахнули».

Черный рельефный кримплен с помощью кроильных ножниц Риммы и швейной машинки «Подольск» превратился в элегантное платье мини, открывающее стройные ноги Светочки, а два ярких пятна из цветастого атласа в виде квадратного кармана чуть пониже талии и широкого мужского галстука, подчеркивающего пышную грудь, придавали платью шик. Пятнадцатый квартал города Еревана валялся в обмороке, когда Светочка дефилировала в лакированных розовых туфлях на черной, тоже лакированной платформе и широком каблуке.

Сейчас Светочка редко выходит из дому, разве что на процедуры. Волосы у нее белые, она их больше не красит. И платья больше не шьет. Нет ни Иоланты, ни Риммы. И Розы нет, и Вали…

Но стоит мне закрыть глаза, и я вижу черное платье с карманом и галстуком и розовые туфли, которые взбудоражили весь мой третий класс, когда мама по дороге из поликлиники домой заглянула к нашей учительнице Эдиве Суреновне, чтобы поделиться с ней рецептом торта «Микадо». А как Светочка пекла! «Микадо» был ее коньком. Ради него папа отстаивал многокилометровые очереди, чтобы купить все ингредиенты, как то: сгущенку, хорошее сливочное масло в блестящей упаковке (почему-то считалось, что масло в блестящей упаковке качественнее, вкуснее, чем в обычной оберточной бумаге, и крем из него получался воздушнее), муку высшего сорта и деревенский мёд.

«Микадо» выпекался огромного размера, затем разрезался на ромбики, складывался в высокую бежевую эмалированную кастрюлю с коричневой крышкой и хранился на балконе – в холодке.

«Микадо» – это праздник. Новый год, или дни рождения моих родителей, или 8 Марта.

К 8 Марта в Ереване обычно теплело, и уже можно было позволить себе надеть тонкие колготки, платье с коротким рукавом, легкое пальто и туфли. К весне Светочка заранее запасалась прозрачными чулками. Колготки она принципиально не носила. Только чулки, только на ажурном пояске.