Глава 4

И сказал я в сердце моем: «И меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?» И сказал я в сердце моем, что и это – суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто и, увы! Мудрый умирает наравне с глупым.

И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все суета и томление душ! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это – суета!

И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем, потому что иной человек трудится мудро, с знанием и успехом, и должен отдать все человеку, не трудившемуся в том, в чем была часть его. И это – суета и зло великое! Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его – скорби, и его труды – беспокойство: даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!

Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божьей; потому что кто может есть и услаждаться без Него? Ибо человек, который добр перед лицом Его, Он дает мудрость и знание и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицом Божьим. И это – суета и томление духа!

Экклезиаст. Гл. 2

В последний день траура по усопшему Давиду Вирсавия разыскала Соломона в хранилище. Он вместе с писцами Елихорефом и Ахией разбирал царский архив.

Вирсавия удивленно посмотрела на сына.

– Я с большим трудом нашла тебя. Разве с архива должен начинать свое правление царь?

– Ты сейчас искала сына или царя? – улыбнулся Соломон.

– Больше царя, чем сына, если одно можно отделить от другого, – после некоторого раздумья ответила она.

– Ну, если больше царя, то встретимся в полдень в тронном зале. Я хочу еще немного здесь покопаться.

Когда Вирсавия вошла в зал, Соломон уже восседал на троне, окруженный многими слугами. Увидев мать, он велел внести малый трон и, отослав царедворцев, усадил ее.

Вирсавия улыбнулась Соломону.

– Зачем столько торжественности? – спросила она. – Я пришла просто поговорить.

Соломон пристально посмотрел на мать.

– Если хотят просто поговорить, не разыскивают лично целый день по всему дворцу, а посылают слуг, чтобы узнать, где находится царь.

Вирсавия потупила взгляд.

– Да, истинно говорят, что Соломон мудр не по годам! Исполнишь ли ты просьбу матери?

– Как я могу ответить – да, если не знаю, в чем просьба и по силам ли мне ее исполнить? Но если просит мать, то я могу смело сказать – да! Мать ведь никогда не попросит то, что принесет вред ее сыну, или то, что он не в состоянии исполнить? Говори, я сделаю все, что смогу.

– Вчера у меня был Адония. Он просит в знак примирения между вами отдать ему в жены Ависагу-сунамитянку. Говорит, что воспылал страстью к ней.

– Да? И когда воспылал – сейчас или еще при жизни Давида?

Вирсавия пожала плечами.

– Не знаю. Какое это имеет значение?

– Действительно, какое? – ухмыльнулся Соломон.

– Я думаю, что ты можешь это сделать… Ради примирения. Зачем тебе эта глупая девчонка? – настаивала Вирсавия. – Адония опасный человек, и я хочу, чтобы между вами не было вражды.

Соломон встал с трона, прошелся по залу.

– Не думал я, что, став царем, не смогу выполнить первую же просьбу моей любимой матери, – задумчиво произнес он. – А царство мое он у тебя не просил? – вдруг зло выкрикнул он – Ты не понимаешь разве, что Ависага нужна ему не более, чем тебе? Трон ему нужен, трон! Так давай отдадим его Адонии вместе с наложницей!

– Но почему?

– Потому, – жестом остановил мать Соломон, – что тот, кто владеет имуществом Давида, его женой или наложницей, в глазах народа владеет и троном! Половина военачальников, священников, чиновников и без того на стороне Адонии, готового в любую минуту поднять бунт против меня. Ависага не просто наложница – она согревала последние дни жизни Давида, и весь Иерусалим это знает! Поэтому просьба твоя к царю Соломону направлена против сына твоего Соломона. И я говорю тебе – нет!

Когда обескураженная Вирсавия ушла, Соломон позвал Ванею.

– Знаешь, о чем просила мать? – раздраженно спросил он. – Дать в жены Адонии Ависагу!

Ванея пожал плечами.

– Я бы дал ему в жены смерть! Я говорил, говорю, и буду говорить: Адонию надо уничтожить! Нельзя держать рядом с ложем скорпиона.

– Но он мой брат… и Давид завещал не трогать его.

– Ты знаешь, как я был предан царю Давиду, сколько раз подставлял грудь под копья, направленные в него. Поэтому имею право сказать то, что думаю. Так вот – Давид многое делал необдуманно, полагаясь больше на сердце свое и доблесть, чем на разум. Поэтому и наделал в жизни много ошибок. Ты же, прости меня, царь, не сможешь сравняться с ним в доблести. Но ум у тебя много выше доблести отца! Так что живи им и решай только сам!

Соломон удивленно посмотрел на Ванею.

– Да, трудно разобрать сразу, чего больше в словах твоих – искренности прямодушного воина или тонкой лести опытного царедворца…

Ванея махнул рукой.

– Понимай, как знаешь! Я так часто смотрел смерти в глаза, что не боюсь говорить правду, опасаясь наказания. Я сказал то, что думаю!

– Но Адония имеет много сторонников, да и в глазах народа он должен был наследовать трон по старшинству. Если убить его, может начаться смута, – если убить только его одного… – рассуждал Соломон. – Сколько человек в охране у Адонии? – жестко спросил он.

– Пятьдесят пеших наемников и два десятка конных.

– Пятьдесят и двадцать, – задумчиво повторил Соломон. – И у его окружения, наверное, еще столько же…

– Пусть это тебя не беспокоит, великий, – невозмутимо отреагировал Ванея. – Твои гиборим^[7] справятся.

– Тогда сегодня ночью и всех разом, понял? – сжал кулаки Соломон. – Знаешь, кого с ним вместе?

– Еще как знаю! – оскалился Ванея. – Выкорчуем с корнями это гнилое дерево, великий царь!

– С корнями – это хорошо… – задумчиво произнес Соломон. – Авиафара не трогай! Он преданно служил Давиду и вместе с ним спас Ковчег Завета. Пусть идет из Иерусалима на все четыре стороны, Первосвященником ему больше не бывать! Ну, а с остальными – знаешь, как поступить… Да, и Семея гоже пока не трогай!

– Пока?

– Пусть поселится здесь, в Иерусалиме, под нашим наблюдением. Позже решим, что с ним делать…

* * *

Когда Ванея ушел, Соломона охватили сомнения. Тревога, родившаяся где-то глубоко в груди, быстро расширилась, расползлась по всему телу, отозвалась терпким холодком в онемевших ногах.

Правильно ли я делаю? Не много ли доверяю Ванее? То, что должно произойти этой ночью, повяжет меня с Ванеей навсегда, до конца жизни одного из нас, а до этого не буду ли я зависим от него… или потом Ванею – тоже? – подумал он. – Нет! – отверг мысль Соломон – Нет! Я царь, а не убийца. И смерть Адонии нужна не мне, его брату, а царю Израиля во имя мира и спокойствия в стране. И у меня хватит ума и сил удержать Ванею на том месте, куда я его определю!

Ванея был с Давидом много лет. Еще с тех пор, когда Давид, тайно помазанный на престол пророком Самуилом, прятался от царя Саула; с тех пор, когда они одержали великую победу над филистимлянами; с тех нор когда, скрываясь в горах, грабили и своих и чужих… Ванея, сын раба, погибшего на медных рудниках от непосильного труда, в очень короткий срок поднялся в армии Давида от простого десятника до начальника его личной гвардии. Безрассудный в бою и расчетливый в жизни, он сделал ставку на младшего сына Иесея еще тоща, когда судьба Давида в руках царя Саула была тоньше папируса и мягче воска. Давид был единственным шансом Ваней – шансом погибнуть вместе или вместе вознестись. Сын раба мог стать только рабом – так было в Израиле и так было везде и для всех, но только не для Ваней. Собственная жизнь для него стоила меньше, чем желание стать свободным и богатым. Ванея шел к власти не путем интриг и заговоров, он шел к власти путем жертвы собственной крови, расточительно теряя ее в набегах и битвах. И он сумел обмануть судьбу – стать не только командующим армией Израиля, но и самым доверенным царедворцем Давида и Соломона…

К утру все было закончено, и только крики женщин, посыпающих головы пеплом, и пятна крови, ржавчиной проступающие сквозь свежий песок, свидетельствовали о том, что Соломона на царство помазали не только елеем. Но разве можно было удивить этим Иерусалим, разве мало женского плача и мужской крови видел этот великий город во времена Давида? Стенания, рожденные в доме Адонии, подхваченные саваном черной ночи, горячей волной пронеслись над ним – над садами и конюшнями, базарами и домами: пронеслись и растворились в песках Великой Пустоши.

Никто в спящем Иерусалиме не встал со своего ложа, никто не зажег светильник, никто не оплакал царя-однодневку. Только высоко на холме, в доме Давида, на террасе, нависшей над городом, вздрогнул человек и закутался зябко в царский плащ.

* * *

К полудню следующего дня Соломон собрал в тронном зале царедворцев, влиятельных людей, старейшин, священников. Он внимательно всматривался воспаленными глазами в лица, подолгу останавливал пристальный взгляд на каждом, словно пытаясь проникнуть в их мысли, понять, как изменила их прошедшая ночь. И никто из тех, кто стоял сейчас перед Соломоном, не смог удержать его тяжелый взгляд, не посмел ответить на его вызов. Только глаза Ваней смотрели прямо и бесстрастно.

«Сегодня я стал царем! – подумал Соломон. – Не тогда, когда помазал меня елеем Садок! Сегодня ночью меня помазал мечом Ванея…»

Соломон, при виде всеобщего покорства, расслабился, обмяк, развалился на троне.

– Сегодня ночью приснился мне сон, – нарочито тихим голосом произнес он. – Дивный сон… Хочу поведать вам и услышать, что скажете.

Соломон встал с трона и подошел к окну.

– Пошел я в Гаваон, к святому источнику, и присел у вод его на камень отдохнуть после дороги дальней. И явился мне Господь наш единый голосом дивным и спросил, доволен ли я тем, что сделался царем над Израилем? И ответил я Господу: «Разве можно быть недовольным волей Всевышнего?» Тогда сказал Он: «Проси, что хочешь, ибо люб ты мне от рождения твоего». И ответил я: «Отец мой, Давид, царствовал сорок лет над Иудеей и Израилем. И собрал он весь свой народ под десницей Твоей, в едином царстве. И исполнял он волю Твою во все дни жизни и завет Моисеев и пророков. И почил он в согласии и умиротворении. А я молод еще годами и взошел на трон его, не зная, где вход и где выход и как управлять многочисленным народом Твоим, как удержать и приумножить то, что сорок лет создавал отец мой. Если милость Твоя пребывает со мной, даруй мне ум светлый и мудрость, чтобы мог я судить по справедливости народ Израиля, чтобы мог сделать его сильным перед врагами». И ответил мне Господь: «За то, что не просишь у меня долгих лет и большого богатства, за то, что не просишь у меня славы великой, дам я тебе и мудрость, и годы, и славу. Богатство твое будет неисчислимо, враги твои будут унижены, и слава твоя переживет тебя…» Хотел я о многом еще спросить у Господа, только растаял голос в небе высоком, и проснулся я… Как думаете, был ли тот сон пророческим, и что значит он для меня и для Израиля?

Присутствующие переглянулись и, как один, посмотрели на Натана. Тот кашлянул и сделал шаг вперед.

– Нет! – остановил его Соломон. – Пророк говорит устами Всевышнего, когда сам слышит голос Его. Поэтому негоже толковать Натану чужие сны. Хочу послушать вас, мудрые слуги и друзья мои.

В зале наступила мертвая тишина.

Соломон сел на трон, поджал губы и, ехидно ухмыльнувшись, произнес:

– Нечего сказать? Какая же польза мне от вас? Зачем кормитесь тогда со стола моего и деньги берете из рук моих? Ты – Иосафат, сын Исайи, как сказали мне, пишешь историю Израиля – древнюю и настоящую? – указал Соломон в сторону пожилого мужчины.

– Да, я веду летопись в меру скудных сил своих и способностей, – поклонился писатель.

– Вот и покажи меру своих способностей. Растолкуй сон мой. Или ты полагаешь, что сон этот не достоин внимания историка?

– Нет, великий! Сомневаюсь только, достоин ли я толковать сон этот перед тобой и уважаемым обществом…

– Твои слова сейчас наполнены воздухом. Не путай сам себя пустыми словами, – перебил Соломон. – Говори!

* * *

На улице услышал Иосафат торопливые шаги за спиной. Он обернулся и увидел царских писцов – братьев Ахию и Елихорефа.

– Постой, уважаемый Иосафат, не торопись! – подбежали к нему братья. – Ну и быстр ты, несмотря на преклонные годы! Еле догнали, – отдуваясь, произнес Елихореф.

– Быстрые ноги – долгая жизнь! – улыбнулся Иосафат – Особенно во времена теперешние. Чего хотели?

– Давай промочим горло где-нибудь поблизости. Что стоять на дороге? Солнце совсем сошло с ума: вот-вот голова запылает.

– Послушай, Иосафат! – начал Елихореф, отставив в сторону чашу. – Что думаешь о сегодняшнем собрании у Соломона?

Иосафат лукаво посмотрел на него.

– А что мне теперь думать? Царь думает за всех.

– Ну да, ну да… – закивал Ахия.

– Только мы ведь неспроста спрашиваем, – подался вперед Елихореф. – Сам видишь, как все поворачивается. Давид, да будут покойны дни его в мире ином, совсем не интересовался, кто и что про него пишет. А тут… – он отпил большой глоток вина. – А тут, неровен час, голову потерять можно, если царю не понравится. Скажи откровенно, что думаешь про сон Соломона?

– Яркий сон… образный. Глупому человеку такое не приснится, а если и приснится, не перескажет он так красиво.

Ахия оглянулся по сторонам.

– Что ты говоришь, как на собрании? Красивый, некрасивый… Ты знаешь, о чем мы спрашиваем!

Он совсем близко наклонился к Иосафату и шепотом продолжил:

– Чувствую, круто повернулись времена. Мы с тобой не просто слуги царя, носящие за ним опахало или подающие пищу. Запишешь что-то не то или не так, как Соломону угодно, и не исправить потом. Головой расплатишься за ошибку свою! Ты тоже теперь не вольный писатель, а такой же подневольный, как и мы. Вместе надо быть, каждое слово обдумывать!

– Чего ты так разволновался? – удивился Иосафат. – Пиши все, что царь говорит, и так, как говорит – не ошибешься.

– Ты так думаешь потому, что видел Соломона сегодня впервые и не знаешь еще его. Попробуй, запиши за ним, когда он не договаривает, или говорит загадками. Трудно понять его, когда нет определенности в словах.

– Ну что же, может, вы и правы… – задумчиво произнес Иосафат. – Чувствую, что теперь Историю буду писать я под бдительным царским оком… что я могу посоветовать вам и чем помочь? Имейте при себе всегда несколько восковых табличек, чтобы можно было переписать по настроению Соломона. И не спешите слова на глину переносить, время часто многое меняет, и слова тверже камня становятся.