Глава 7

И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.

Видел я так же, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это – суета и томление духа! Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни трудом и томление духа.

Обратился я и увидел еще суету под солнцем; человек одинокий, другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. «Для кого же я тружусь и лишаю душу свою блага?» И это- суета и недоброе дело!

Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им: а одному – как согреться? И если станет преодолевать что-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, не скоро порвется.

Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы; ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным.

Видел я всех живущих, которые ходят под солнцем. С этим другим юношею, который займет место того. Не было числа всему народу, который был перед ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это – суета и томление духа!

Экклезиаст. Гл. 4

Дороги… Паутиной вен и артерий они оплетают тело и душу страны. По ним, словно кровь, текут караваны с товарами, движется на убой покорный скот, идут на битвы воины; по ним движется сама Жизнь… Широкие, как полноводная река, и узкие, как пересохший ручеек, дороги бесстрастно несут на теле своем страдания и счастье людей, радость и горе, торжество и отчаяние. Они многое видели, многое знают, о многом молчат. Они имеют начало и имеют конец, но никогда не кончаются, как никогда не заканчивается Дорога в жизни каждого из нас. Пока мы существуем, мы в пути, на вечной дороге скитаний длиною в короткую земную жизнь…

Пыль на пути из Яффы в Иерусалим стояла так плотно, что порой нельзя было рассмотреть ладонь на вытянутой руке. С самого утра, как только еще сонное солнце небрежно подкрасило бледными румянами верхушки Галилейских гор, из Яффы бесконечной, потной змеей потянулись тысячи людей и животных. Огромные черные мулы, низко нагнув покорные головы и жалобно мыча, обреченно месили мощными ногами иссушенную зноем землю, медленно и упорно, волоком тащили связанные веревками стройные ливанские кедры. Их было – тысячи! За ними, на расстоянии, едва достаточном, чтобы не задохнуться от пыли, сгорбленная под тяжестью ящиков и тюков, двигалась пестрая людская толпа. Иудеи и хананеи, филистимляне и иевусеи, примиренные общей непосильной ношей, собранные со всех пределов Израиля волей Соломона и копьями Ваней, раскачиваясь, словно в такт бесконечной молитве, шаг за шагом, двигались в сторону Иерусалима. Их было – десятки тысяч! Не трагичное переселение гонимых народов, не бегство от неведомой и страшной опасности, не поиски лучшей доли собрали этих людей в живую и бесконечную цепь, а непреклонная воля царя, положившая начало великой, немыслимой в прежние времена стройке – стройке, имя которой – Израиль! Но они этого не знали: не могли и не должны были знать. Они были просто строительным материалом, гораздо менее ценным, чем тот, который пригибал сейчас их спины к земле; чем тот, который волоком тащили обреченные мулы…

* * *

Соломон появился в Яффе за день до прибытия кораблей из Финикии. Вокруг порта образовался целый город: тысячи вьючных мулов, коров и овец, телеги с мукой, бурдюки с вином и оливковым маслом на многие километры растянулись вдоль единственной дороги на Иерусалим. Чуть поодаль, сколько хватало глаз, раскинулись шатры и навесы. Несколько сотен конных воинов и добрая тысяча пеших обеспечивали порядок и охрану этого Вавилона. Соломон, на боевой колеснице, в сопровождении Ваней и полусотни гиборим, без устали носился по лагерю, внезапно появляясь в самых неожиданных местах. Царя интересовало все: достаточно ли корма для скота, устройство мест молитв и жертвенников для всесожжений, приготовление и распределение пищи и воды. И только спустя десять дней, когда первый финикийский корабль, груженный зерном, покинул Яффу, отправившись в обратный путь к берегам Финикии, Соломон поспешил в Иерусалим.

Несмотря на непреклонную волю царя, стремление поскорее начать задуманное, строительство Храма пришлось отложить на неопределенное время. Когда Соломон увидел своими глазами количество строительного леса и других материалов, рабочих, их пожитки и инструменты, он осознал, что Иерусалим не сможет все это ни принять, ни вместить. Соломон понял, что сначала нужно построить большой поселок на окраине Иерусалима, снабдить его всем необходимым для жизни людей. И поселение это следует строить не как временное жилище для строителей, а основательно, потому что грандиозные планы царя не мог вместить в себя сегодняшний город Давидов. В грезах своих, во сне и наяву, царь видел его большим и красивым, и поселок строителей должен будет стать естественным продолжением святого города.

Дни, наполненные лихорадочной суетой, пролетали так быстро, что, казалось, наступила одна сплошная темная ночь, разбавленная короткими и редкими промежутками света, когда торопливое солнце, едва успев подарить надежду, стыдливо пряталось за вершинами безучастных гор.

Соломон был в отчаянии: прошло уже несколько месяцев, закончился сезон дождей, а строительство Храма, ставшее навязчивой идеей, не продвинулось даже на самый маленький шаг. Финикийцы – прекрасные строители – готовы были воплотить в жизнь любой замысел, но замысла этого ни у Соломона, ни у его приближенных, ни у пророка Г ада, занявшего место Натана рядом с царем, не было. Соломон, привыкший все решать сам, сейчас этого решения не имел…

Однажды утром наступил момент, когда царь просто физически не сумел покинуть свои покои. У него ничего не болело, ровно билось молодое сердце, послушно и легко двигались руки и ноги, но страх и отчаяние, завладевшие его головой, сковали невидимыми путами волю Соломона. Он не хотел вставать с ложа, боялся выйти в мир, где нужно было принимать решения – решения, которых у него не было.

«…Когда будет совсем трудно, когда боль и тоска захлестнет твое сердце, приди сюда еще раз…» – вдруг послышалось Соломону.

– Каин! – вспомнил он. – Каин!

* * *

Соломон вошел в подземелье и огляделся по сторонам. Страха, как когда-то прежде, не было. Не было и лихорадочного возбуждения в ожидании чего-то таинственного и неведомого; была просто пустота и безмыслие – безразличное, вязкое, тягучее.

Царь присел на скамью и огляделся. Все было здесь так, как в последний раз, когда с ним говорил Голос.

А было ли это? – подумал Соломон. – Или мне пригрезился Каин? Прав был Натан, гордыня движет мной, не для людей задумал строить я страну, а для славы своей. Суета все это, суета и томление духа!.. Господи, великий и непостижимый, укажи мне путь истинный, как указывал ты отцу моему, Давиду, как указывал праотцам нашим – Аврааму, Исааку и Иакову, – он тяжело вздохнул.

Здесь ты найдешь то, что поможет тебе справиться, – подсказала услужливая память.

Соломон лихорадочно завертел головой. Надежда ярким лучом, болезненно пробежала по его воспаленным нервам. Царь заметался по комнате, держа высоко над головой факел, ища то, что мог оставить для него Каин, то, что успокоит и прояснит его загнанную в отчаяние душу. Круг его поисков сузился, он подошел к жертвеннику и опустил трясущуюся руку в чашу, нащупал пальцами что-то прохладное…

Соломон поспешно покинул подземелье, уже в покоях своих, плотно прикрыв дверь, подошел к окну и разжал ладонь. Темно-красный камень, обрамленный золотом, блеснул, преломив солнечный луч. Соломон расслабился, преодолел дрожь и уже спокойно и внимательно стал рассматривать украшение. Перстень оказался ничем не примечательным, у Соломона было много колец гораздо более искусных и дорогих. Но что-то притягивало царя, не отпускало его взгляд от темно-красного, как кровь жертвенного ягненка, камня. Соломон осторожно надел перстень на палец – тот оказался на несколько размеров больше, чем нужно. Царь горько усмехнулся: В него можно просунуть голову… – успел подумать он, когда почувствовал, что кольцо сжалось, плотно охватив палец. Соломон в страхе сорвал кольцо и с опаской вновь приблизил к глазам. На внутренней стороне он заметил едва различимую надпись: «ВСЕ ПРОХОДИТ… ПРОЙДЕТ И ЭТО…» Он на мгновение замер, пораженный простотой и глубоким смыслом этих нескольких, полустертых временем слов.

– Пройдет! Конечно, пройдет! – радостно выкрикнул Соломон. Он сел на ложе, поцеловал перстень и уже спокойно, без суеверного ужаса, надел его на палец. – Все проходит… Пройдет и это… – прошептал он, погружаясь в глубокий сон.

Соломон проспал до следующего утра. Ему приснился Храм – неповторимый и величественный Храм, достойный неповторимого и великого Бога – храмовый двор, святилище, алтарь, в каждой самой мелкой детали…

Глава 8

Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слова пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги.

Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познается при множестве слов.

Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить. Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом Божьим: «это ошибка!»

Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога.

Экклезиаст. Гл. 5

Незадолго до рассвета, когда предутренний туман влажным и рыхлым пологом вкрадчиво накрыл перевал, дозорным послышался далекий и тревожный гул. Воины переглянулись, рассредоточились, напряженно вглядываясь в черную, разорванную серой пеленой ночь. Порой уносимый ветром в пустыню гул затихал, и тогда казалось, что это просто стонут, ворочаются в тревожном сне старые уставшие горы.

Но уже в первых лучах солнца показалось далекое, рыжее и бесформенное облако пыли. Оно, словно живое существо, опускалось и поднималось, тяжелело и разрасталось, поглощая все видимое пространство от края до края, неся в недрах своих, словно плод, скрип сотен обитых железом колес, топот тысяч, закованных в кожу ног.

Конец ознакомительного фрагмента.