Африка…
Странно все в жизни повторяется. Двадцать три года прошло с тех пор, как он, молодой и энергичный спецкор “Комсомолки”, принял участие в той достопамятной экспедиции – времена настали уже новые, и на газетных и журнальных страницах все чаще появлялись статьи об НЛО, снежных людях (пардон, реликтовых гоминидах – так их предписывалось называть) и, наконец, о том, что послужило причиной их экспедиции – о посланцах прошлого, о неизвестно каким чудом доживших до наших дней доисторических гигантах.
О динозаврах…
Но соизволение на статейки – одно, а вот финансирование такой экспедиции Лукина удивило – но не слишком сильно, вокруг хватало вещей действительно поразительных и удивительных.
Мокеле-мбембе они так и не отыскали.
Да и не могли, скорее всего, отыскать. Представлявший в экспедиции местную науку доктор Марселин Ананья, криптозоолог и энтузиаст поисков реликтового бронтозавра, похоже, меньше всего заботился о том, чтобы искомое существо найти, описать, классифицировать и поместить в определенную ячейку наших представлений о животном мире – так, как произошло с обнаруженными уже в двадцатом веке окапи и коммодским драконом, тоже долгое время считавшимися легендой.
Доктора Ананью гораздо больше интересовало превратить чудище озера Теле в аналог знаменитой на весь свет шотландской Несси. Тайна должна остаться тайной, но стать не убогой загадкой глухого уголка Африки, а раскрученной и всемирно известной ТАЙНОЙ, привлекающей поток богатеньких западных энтузиастов.
А он, доктор Ананья, надо думать, виделся себе в роли бессменного хранителя тайны и главного гида для туристов-толстосумов – теплое местечко, что и говорить.
(Впоследствии он вполне преуспел в задуманном, их экспедиция оказалась первой ласточкой, потом тем же путем последовали американец Рой Мейкел и еще несколько весьма богатых любителей загадочного, а еще позже шустрого Ананью вполне доказательно обвинили в подделке записей криков мокеле-мбембе и десятиминутного фильма отвратного качества, демонстрирующего наконец миру конголезского монстра – но ему (не монстру, а доктору) удалось тогда как-то отвертеться и продолжить свою подвижническую деятельность…)
Правительство Конго тоже было заинтересовано в поисках, а не в находке и вполне отчетливо понимало, какой неиссякающий поток долларов способна принести африканская Несси; район Теле и рек Батанги и Ликалы уже планировали превратить в заповедник для охраны уникального гиганта (с развитой туристической инфраструктурой, разумеется).
Но и наших больших людей, принимавших решение об отправке экспедиции, вдохновляла не поимка и доставка в Московский зоопарк живого ископаемого. Цель, как догадался потом Лукин, состояла в другом: здешнее правительство все больше сбивалось с ленинского курса и шли интенсивные контакты и поиски региональных лидеров, способных страну на правильный курс вернуть. Не случайно серьезных биологов в экспедиции было раз, два и обчелся – а в основном деятели загадочной науки с загадочным названием “африканистика”. И скрываться под таким названием могло все что угодно…
Лгал ли Лукин тогда в своих репортажах? Да нет, не лгал… Хотя и понял довольно быстро, что все происходящее вокруг представляет собой удивительный сплав самых различных интересов, не имеющих отношения к таинственному гиганту: помимо стремлений заполучить многолетнюю жирную кормушку в дело вступило и извечное желание жителей местной глубинки задурить голову доверчивому и простоватому “белому мбване”, ничего не понимающему в жизни джунглей. В этом они, по мнению Лукина, ничем не отличались от аборигенов родных берез и сосен, тоже любящих с серьезным лицом выдать “городским” затейливо украшенную подробностями фантастическую историю…
Но Африка вокруг была настоящая, полная разных загадок. И пусть показанная аборигенами “тропа мокеле-мбембе”, соединяющая Батангу с безымянным озерцом – широкий путь в зарослях, утоптанный кем-то весьма массивным, – оказался на деле тропой вполне обыденных (для Африки, конечно) гиппопотамов; и пусть кошмарный рев, доносящийся по ночам из джунглей, принадлежал отнюдь не мокеле-мбембе, как утверждал Ананья, а голосистой птице размером с обычную курицу; но не о том, совсем не о том писал Игорь Лукин в серии своих корреспонденций – он старался, как мог, довести до читателя именно ощущение, которое возникает, когда выходишь на ту загадочную тропу или слышишь ночные звуки джунглей – ощущение того, что невиданное и чудесное рядом, что оно таится за поворотом тропы или на дне заросшего заливчика, и ему, неведомому, нет никакого дела до людских интриг и суеты – оно есть и этого достаточно…
В редакцию тогда мешками приходили письма от граждан, уверовавших в мокеле-мбембе после Игоревых писаний. Нельзя сказать, что он обрадовался такому результату. И в вышедшей спустя три года книге “По следу мокеле-мбембе”, объединившей в переработанном виде его экспедиционные отчеты, Лукин постарался, вопреки названию, сократить всю мифическую и ненаучную составляющую, все байки чернокожих Мюнхгаузенов – и дать как можно больше настоящей Африки, в которую он без шуток влюбился за годы, проведенные на Черном континенте.
Говорят, все трагедии повторяются в виде фарса.
Может оно и так, но сейчас конголезская эпопея, превращенная в фарс стараниями доктора Ананьи, повторялась с Лукиным в трагичном виде.
Трагедия звучала в голосе Пашки, разбудившего его неделю назад ночным звонком, трагедия случилась с Лариской, попавшей в какую-то дикую и невообразимую историю и оказавшейся в СИЗО с воровками и мошенницами. Да и у родителей исчезнувшего Валеры, что там о них Паша не говорит, трагедия тоже не шуточная.
А с Лукиным все повторялось теперь в каком-то зеркально-перевернутом виде.
Вместо удушливо-жарких джунглей – неброская природа русского севера; вместо многолюдной экспедиции – одиночество, теперь, после утреннего происшествия с Пашкой, совсем полное. И, если уж сравнивать до конца, то вместо двадцати девяти лет, полных сил и энтузиазма – пятьдесят два года, поубавившие пыла и добавившие цинизма, скепсиса и проблем со здоровьем.
Неизменным осталось одно – озеро, в глубинах которого жило НЕЧТО.
Мысль о том, что НЕЧТО вполне могло водиться только в глубине его мозга, взбудораженного историей с Лариской и измотанного событиями сегодняшнего дня, с раннего утра понесшимися вскачь, – такую мысль Лукин старательно отгонял.
…За несколько секунд до того, как провалиться в бездонную яму сна, Лукин понял, чего еще, давно привычного для таких мест, ему не хватало последние два дня. Вокруг совершенно не гудели комары, еще один плюс нынешнего рекордно жаркого лета, иссушившего все комариные инкубаторы – окрестные болотца и паточины.
Ну и славно, значит и завтра утром их не будет, когда он накачает лодку, возьмет эхолот, и…
Эхолот предназначался для избалованных и ленивых западных рыбаков.
Встроенный процессор преобразовывал малопонятные для глаза непосвященных картинки в красивые и аккуратные фигурки рыбок, разных цветов и размеров; но рыба Лукина не интересовала и он отключил преобразователь, всматриваясь в сплетение линий на экране.
А потом прибор зашкалило, экран вспыхнул густеющим желтым пятном – если бы лодка неслась на полной скорости, Лукин подумал бы, что под ним подводный холм-луда… Но суденышко шло на самом малом ходу и так быстро повышаться дно никак не могло. Заглушив на всякий случай мотор, он возился с ручками забарахлившего прибора, когда вода в паре метров слева по борту совершенно беззвучно раздалась…
Над поверхностью показался предмет, больше всего напоминающий ствол вековой неохватной сосны – вырвавшийся из цепких объятий донного ила и всплывший в вертикальном положении.
Но то оказался никакой не ствол, сверху его венчала не крона, не комель и не ровный круг спила – над Лукиным, на высоте двухэтажного дома, нависла огромная сплющенная голова. Ни глаз, ни ноздрей, ни других органов на чудовищной голове не видно, лишь пасть – медленно раскрывшаяся громадная пасть. Начиналась она прямо от толстенной шеи-ствола. Зубы, растущие в несколько рядов, до самой глотки, казались малы в сравнении с размером твари, но мелкость была относительной – каждый клык с хороший охотничий кинжал величиной…
Он не забился в истерике от нереальности происходящего, заходясь истошным воплем ужаса – он много лет искал это и был внутренне готов к встрече…
Когда шея стала изгибаться гигантской пародией на лебедя и кошмарная пасть слепо нацелилась на Лукина, он схватился за Пашину двустволку. Но вместо нее в лодке лежал старый АК-47…
Автомат не взорвался лающей очередью – Лукин с трудом разжал судорожно давящий на спуск палец, коротко бросил взгляд на медленно опускающуюся пасть твари и передернул затвор, досылая патрон – затвор возвращался на место тоже медленно, словно неохотно…
И опять выстрелы не разорвали тишину раннего утра – раздалось полушипение-полухлопок, из ствола вырвалось сизое облачко дыма и пуля, Лукин прекрасно видел ее полет, она, медленно снижаясь, пролетела два метра и бессильно скатилась в воду, слабо ударившись о морщинистую кожу чудовища. Патроны отсырели, понял Лукин, за двадцать три года патроны совсем отсырели…
В этот момент пасть вцепилась, но не в Лукина, а к корму лодки, моментом располосованная резина издала свистящий выдох, мотор хрустнул, как спичка в пальцах, внутрь тут же хлынула холодная вода, немедленно скрутившая ледяной судорогой ноги Лукина.
А чудовище меланхолично жевало лодку, все ближе подбираясь к нему мерно движущимися рядами зубов-кинжалов…
Он вынырнул из сна резко, одним рывком, как выныривает на поверхность ныряльщик, легкие которого горят от недостатка кислорода.
Перед глазами еще стояла усеянная клыками пасть, а ноги жгло хлынувшей через разодранный борт ледяной водой.
Лукин помотал головой, стряхивая остатки кошмара, но холод в ногах никуда не делся, ноги на самом деле сильно замерзли – сам виноват, вчерашним теплым вечером показалось, что ложиться в спальном мешке будет жарко и он заснул, накрывшись легким одеялом.
Он выскочил из палатки в рассветный туман, торопливо разжег костер, повесил над огнем набранный с вечера котелок и только потом бросил взгляд на озеро. Его тоже покрывал туман, еще более густой, чем здесь, на вершине холма, и вода из-под белых клубов не виднелась. Теперь озеро не казалось мирным и безобидным, как недавно, под лучами закатного солнца – в липком белом месиве могло скрываться что угодно.
И кто угодно.
А может, туман был как туман, но продолжал давить на психику дурацкий ночной кошмар…
«Нет, на резиновой калоше я с эхолотом не поплыву, – решил про себя Лукин, – тем более в одиночку… Пусть это глупо, но я не могу плыть, ожидая каждую секунду, что вода у борта раздастся, и… Этак можно инфаркт заработать, совсем как у Пашки… вот только нет больше никого, кто бы мог устроить гонку на выживание в сторону больницы. Вообще ничего не стоит делать, а стоит посидеть и подумать, что я такое мог вчера увидеть. Или что мне могло померещиться…»
И он стал думать.
«Итак, что мы имеем? Немногое: человек исчез (утонул?) на глазах у другого, видевшего при этом непонятный объект, предположительно органического происхождения.
Факт второй: еще один человек спустя неделю видел нечто похожее, видел нечетко, на грани восприятия. Причем независимым данное наблюдение назвать нельзя – это то, что именуется коррелированным наблюдением: инфрмация о том, что якобы видел первый свидетель, вполне могла настроить подсознание на то, чтобы углядеть нечто подобное…
Стало быть, явление может иметь либо объективную, либо субъективную природу.
Но внушаемостью я никогда не страдал и, кроме того, бывал в похожих ситуациях не раз. Но никогда взбудораженное воображение не рисовало мне шею ящера на месте торчащей из воды коряги… Никогда… Но ведь все когда-то случается впервые…
Хорошо, примем с наибольшей долей вероятности, что нечто там было, нечто совершенно независимое от сознания. Но ведь тут вполне может оказаться и не живое существо, а неодушевленный объект… или достаточно редкое явление природы…»
Котелок закипел. Лукин отлил часть кипятка в кружку, бросил туда пакетик растворимого кофе, опустил в котелок брикет концентрата и снова задумался.
Про такие явления природы он вдосталь наслушался на семинарах и конференциях, куда его наперебой стали приглашать после африканской экспедиции и выхода книги…
Там обязательно присутствовали несколько ученых мужей, обремененных степенями и защищающих интересы позитивистской науки от метафизических поползновений… Многие их изящные теоретические построения вполне применимы к случаю с Валерой.
Например: в донном иле гниет бревно-топляк, гниет долго, десятилетиями, внутри все сгнило в труху и наполнилось газами – продуктами разложения древесины, снаружи все поры и трещинки коры тоже облеплены пузырьками, как облеплен ими кусочек плавающего в шампанском шоколада… И вот в один непредсказуемый момент подъемная сила газов разрывает вязкие объятия ила и бревно торчком, с шумом и плеском выскакивает на поверхность… и опрокидывает чисто случайно оказавшуюся над ним лодку… и бьет по голове невезучего Валеру… после чего газы выходят, полость заполняется водой и топляк мирно возвращается на дно – догнивать.
Красивая версия.
Одна беда – чисто кабинетная, придуманная человеком, в жизни не видевшим, как гниют на дне топляки: кора сгнивает и отлетает первой, а древесина уплотняется, становится тяжелее воды и никаких полостей в ней не появляется.
Автор идеи наверняка видел старые упавшие стволы лишь в лесу – снаружи кажущаяся крепкой кора, а внутри сплошная труха.
Или вот еще одна придумка: большая каверна, придонная полость, заполненная опять же газом. Рано или поздно купол каверны разрушается и громадный пузырь вырывается на поверхность… Такой пузырь может опрокинуть легкую лодку, а образовавшийся, когда вода хлынет на место вышедшего в атмосферу газа, водоворот вполне способен затянуть лебедя… Или человека.
В такой версии видимых изъянов нет, геологи подтверждают: да, донные каверны явление не уникальное. Но, но, но… Подобный нарыв зреет на дне долгие сотни лет, и много их на одном участке дна быть никак не может. Лопнувшей каверной можно объяснить явление однократное, если же феномен наблюдается достаточно часто – надо искать другую разгадку…
Концентрат напитался кипятком, разбух и превратился в малоаппетитное блюдо быстрого приготовления. Лукин уныло хлебал получившееся варево (в рекламных роликах оно казалось вкуснее) и вспоминал, как просто и до обидного банально раскрылась загадка озера Кок-коль, много веков знаменитого своим “айдахаром” – в переводе “гигантским змеем”.
Кто только не наблюдал айдахара – и неграмотные кочевники, и высоколобые деятели науки, а разгадал тайну в восемьдесят четвертом году второкурсник биофака Гриша Сегодеев, энтузиаст, прошедший по большому конкурсу на место подсобного рабочего в очередную экспедицию за неведомым.
Айдахар из воды показываться не любил, а имел обыкновение плавать у самой поверхности, возмущая ее извивами громадного двадцатиметрового тела. Иногда, если наблюдатель находился достаточно близко, он мог смутно увидеть сквозь толщу воды и самого загадочного реликта.
Запротоколировав и даже зафиксировав на пленку четыре встречи с айдахаром, участники экспедиции с жаром обсуждали природу загадочного существа: гигантский угорь? водяной уж-переросток? невесть как очутившаяся здесь анаконда? существо, вообще науке не ведомое?
А Гриша выступил с оппортунистической и выпадавшей из общего настроя версией. Это просто необычные возмущения атмосферы, утверждал Гриша. Сильно сужающееся к выходу ущелье, соединяющее котловину озера с Каракыстакской долиной, служит генератором сложно закрученных потоков воздуха, создающих интересные эффекты на водной глади, а смутно видимое порой существо – игра воображения и преломляемых взбаламученной водой солнечных лучей…
Гришу (которому полагалось скромно помалкивать в споре корифеев криптозоологии) подняли на смех. Но он оказался упрямым пареньком – отшагав десять километров туда и десять обратно, купил в ближайшем поселке на свои деньги несколько дымовых шашек, предназначенных для окуривания плодовых деревьев. И потребовал проведения эксперимента в день, по его мнению подходящий по погодным условиям…
Опыт чуть не закончился провалом: вонючий буро-зеленоватый дым стелился над берегом и разносился ветром, но ничего необычного в поведении воздушных потоков не было; Гриша не сдавался и зажигал шашки все в новых местах берега. И наконец, на предпоследней шашке, они увидели: дым словно уплотнился вертикальным клубком, завертелся, превратился в миниатюрный смерчик и сложным зигзагом двинулся над озером, постепенно набирая силу… Через пару сотен метров на поверхности появился характерный след айдахара, в точности повторяющий путь смерчика…
Тайна раскрылась, но лавров победителя Гриша не пожал – наоборот, в оставшиеся дни и на обратной дороге все его как-то сторонились, испытывая непонятное чувство неловкости.
Как бы сейчас хотелось Лукину, чтобы рядом был Гриша Сегодеев – мрачный, спокойный и не склонный к рефлексии… Но Гриша получил распределение в знаменитый Сухумский питомник, работал с обезьянами и спустя семь лет (когда и от Сухуми и от питомника мало что уже оставалось) погиб в бою под городом Гудаутой.
«Все это интересно, но совершенно не в тему… Ладно, товарищ Лукин, давайте на сем явления неодушевленной природы отодвинем в сторону и займемся привычным делом – попробуем вычислить, что за зверюшка могла тут завестись…»
Мысли его прервал мощнейший всплеск, показавшийся в утреннем безмолвии оглушающим. Лукин вскочил, расплескав недопитый кофе, и уставился на озеро.
С прибрежных холмов туман уже унесло утренним ветерком, но поверхность скрывалась под рваными белыми клочьями. Он ничего не смог разглядеть, сколько ни вглядывался.
На секунду захотелось бросить все к чертям, вернуться в Пудож, написать заявление куда следует – и пусть они разбираются, какая такая чертовщина поселилась у них под боком… Но никто и ни в чем разбираться не будет, и так все ясно: старый приятель отца обвиняемой сочинил чистой воды байки в ее защиту… Тем более что много лет зарабатывал на жизнь именно такими сказочками.
Он постоял, глубоко и размеренно дыша, дожидаясь, когда утихнет всплеск адреналина в крови.
Сколько раз он со снисходительностью матерого экспедиционного волка объяснял перепуганным новичкам после таких вот звуков, что вода имеет обыкновение подмывать корни прибрежных деревьев; и они, деревья, довольно часто падают с оглушающим шлепком – так что не стоит впадать в мандраж и принимать каждый всплеск за плюханье неизвестного чудища…
Все так, только вот берега залива абсолютно безлесы, а звук от спускающихся к воде в паре километров отсюда елей, упади вдруг одна из них, ну никак не мог быть таким громким.
«Щука, – подумал он неуверенно, – здоровенная пудовая рыбина… Обычно такие крупные у поверхности за мальком не плещут, охотятся на крупную рыбу и на изрядной глубине… Но эта выбросилась зачем-то из воды и шлепнулась обратно… А звуки в тумане на редкость странно разносятся…»
Он вынес из палатки двустволку двенадцатого калибра и патроны.
Патронташ оказался закрытого типа, из трех подсумков.
Лукин откинул кожаную крышку одного – во всех гильзах виднелись тупые носики жаканов. И во втором, и в третьем подсумках тоже самое – ни дроби, ни даже картечи Паша с собой не захватил, лишь пули. Понятно…
Похоже, старый друг поверил словам дочери абсолютно и замышлял эффектную концовку в стиле Перри Мейсона: процесс, обвинитель топит Ларису за попытки уйти от ответственности с помощью бредовых историй – и тут Паша с Лукиным, кряхтя, втаскивают в зал суда громадную отрубленную башку только что застреленного ящера – всеобщее остолбенение и неизбежный хеппи энд.
Лукин переломил ружье, вложил патроны, закрыл, поставил на предохранитель.
И решил постоянно держать под рукой.
О проекте
О подписке