Вчера они присягали, Яков стоял с карабином на груди и произносил слова, известные ему наизусть, но все же боялся сбиться, косил глазом в раскрытый текст торжественной клятвы.
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь…»
Затем был праздничный обед. Хотя, что значит праздничный? Крахмальные скатерти на столах в солдатской столовой не лежали, никаких особо шикарных блюд не стояло, лишь картофель на гарнир был в тот день не отварной, как обычно, а жареный, да еще салат из свежих овощей вместо опостылевшей квашеной капусты. Наверное, «праздничность» обеда состояла в том, что проходил он под музыку, причем под живую, – небольшой гарнизонный оркестрик здесь же, в столовой, чередовал вальсы с бравурными военными маршами. Затем было личное время – аж на полдня (Яков написал длинное многостраничное письма Ксюше), вечером ужин уже без оркестра и сдвоенный киносеанс. Вот и весь праздник.
А сегодня, словно обухом по голове, – война.
На самом деле первый звоночек случился еще ночью – сыграли боевую тревогу. Весь личный состав разбежался по постам, и они, семнадцать «партизан» (так здесь называли курсантов, отбывавших сборы после военной кафедры вуза), побежали тоже, кто куда был приписан. Два с лишним часа провели в полной боевой готовности – отбой тревоги. Решили, что учебная.
С утра все шло по заведенному порядку, неполный взвод «партизан» занимался в тот день огневой подготовкой. Яков выбил нормативы по круглой, ростовой и грудной мишеням на «отлично» с первой попытки, чему удивляться не стоило, он четыре года отходил в осовиахимовский тир, получил «Ворошиловского стрелка». Однако некоторым вчерашним студентам пришлось по три-четыре подходить к огневому рубежу, стрелками они оказались отнюдь не ворошиловскими.
Отстрелялись, промаршировали строем в расположение. Чистили оружие, прежде чем сдать в оружейку, – рассевшись вокруг длинного стола, вооружившись шомполами, масленками и ветошью. И тут вошел Петренко.
– Встать! Смирно! – гаркнул Гонтарь.
Майор вместо уставного «Вольно!» усадил их обратно жестом, вторым таким же жестом пресек попытку Гонтаря доложить, чем занимается взвод. Затем произнес тяжелым сиплым голосом, опять-таки обратившись к ним совсем не по Уставу:
– Парни, война. Немцы напали.
Две недели назад они – тогда еще в штатском и числом в сто с гаком человек – прибыли в штаб бригады ПВО в местечке Кейла-Йоа под Таллином – и Яков подумал, что проходить сборы ему выпало в местах на редкость красивых. Штаб квартировал в бывшей баронской усадьбе, вокруг живописных желтых зданий высились мачтовые сосны, росла под ними земляника (увы, еще не поспевшая), а прямо через усадьбу протекала речка, неширокая и неглубокая, но с изумительно прозрачной водой и с красивым водопадом, – струя воды падала с уступа высотой метров десять.
Прямо какой-то курорт или санаторий, а не воинская часть. Умели в свое время бароны выбирать места для усадеб.
Однако здесь, в Кейле, никого из курсантов проходить сборы не оставили. Обмундировали в солдатскую форму, остригли «под машинку», разбили на взводы и развезли по дивизионам. Яков и шестнадцать его сотоварищей угодили, кажется, в самый дальний. Сначала ехали на грузовике, потом загрузились в какую-то лоханку весьма допотопного вида (Яков для себя назвал ее «паромом», не зная, как официально именуют это судно моряки), долго плыли по серым волнам Финского залива… И очутились на острове Гогланд.
При слове «остров» любому городскому мальчишке, выросшему на приключенческих романах, – а Яков рос именно таким книжным мальчиком – приходят на ум пальмы, кокосы, бананы, тропические животные и птицы, голубые лагуны, парусники, палящие из пушек, робинзонящие отшельники, флибустьеры, прячущие в пещерах или закапывающие в землю сундуки с пиастрами и дублонами… Короче говоря, всевозможная романтическая экзотика.
На Гогланде романтика отсутствовала напрочь. Экзотика тоже. Корсары с флибустьерами сюда не заплывали, спрятать сундуки с сокровищами было некому. Вместо пальм – сосны, но не те мачтовые красавицы, что в Кейле, а невысокие, с перекрученными узловатыми стволами, другим не вырасти на каменистом грунте, под постоянным напором дующих с залива ветров. Хотя палящие из пушек парусники порой в прибрежных водах случались – в восемнадцатом веке состоялось возле острова морское сражение между русским и шведским флотами, но вспоминают о нем редко, одной строчкой в учебнике: решительной победы никто не одержал, русские захватили один шведский линейный корабль, шведы – один русский, на том баталия и завершилась ничейным результатом.
Остров был не слишком велик, но и не мал, около сорока квадратных километров. Высились на нем четыре небольшие горы, именно они первыми показались над горизонтом, когда курсанты плыли сюда на пароме. В долинах между горами – сосновый лес, пара небольших озер, пригодных для купания (в заливе даже в конце июня вода была холоднющая), вот только времени искупаться у курсантов не находилось, с непривычки за день так уставали, что падали вечером в койки и тут же засыпали. А здешние солдатики бегали тайком после отбоя на озера.
Населенный пункт на острове имелся один – деревушка с непроизносимым названием, которое тут же вылетело у Якова из памяти. Выращивать что-либо на скудной почве Гогланда смысла не было, и занимались аборигены рыбной ловлей, охотой на балтийских тюленей и контрабандой между Финляндией и Прибалтикой. Теперь не занимаются. После недавнего присоединения Гогланда к Советскому Союзу местных жителей не то выселили, не то сами уплыли вместе с отступившими финскими войсками. Многие дома деревушки пустовали, в других жили семьи комсостава, да те немногие гражданские, кто обслуживал нужды гарнизона и железной дороги. Да, как ни удивительно, на острове имелась узкоколейка, одна из самых коротких в мире, наверное.
Гарнизон на Гогланде был невелик. Базировалась батарея дальнобойных морских орудий (для подвоза к ней снарядов со склада и построили узкоколейку), кроме нее квартировал учебный батальон морской пехоты и строительная часть, возводившая аэродром. За порядком присматривала комендантская рота, а с воздуха все хозяйство прикрывал дивизион ПВО двухбатарейного состава – в него-то и прибыли куйбышевские курсанты, встали на довольствие и заселились в солдатскую казарму.
Командир дивизиона подполковник Брагин словно бы задался целью привести свою жизнь в соответствие с фамилией: пил без просыпу. Трезвым его Яков после прибытия не видел ни разу. И ладно бы тот пьянствовал вдали от глаз подчиненных, на дому или запершись в штабе, так ведь нет, шлялся повсюду, распекал всех подвернувшихся по делу и без дела заплетающимся языком. И приказы отдавал странные, которые чаще всего никто не спешил исполнять, – к вечеру подполковник доходил до такой кондиции, что забывал все на свете, в том числе и собственные распоряжения.
Среди личного состава бродил упорный слух, что командовать дивизионом Брагину остались считанные дни, не сегодня, так завтра прибудут на остров люди в форме с краповыми петлицами и увезут подполковника, причем уедет он, вполне возможно, в наручниках. Не за пьянку арестуют, понятное дело. Наоборот, сорвался в штопор подполковник пару недель назад из-за того, что никаких сомнений в своей дальнейшей судьбе не испытывал. И как-то все неурядицы Брагина народная молва связывала с недавним перелетом через полстраны немецкого «Юнкерса», – того самого, что демонстративно приземлился в Москве возле динамовского стадиона.
Яков в этой версии несколько сомневался, все же «Юнкерс» летел не через Прибалтику, значительно южнее, и не могло быть ни малейшей вины Брагина в том, что самолет-нарушитель не сбили. А с другой стороны, многие головы в ВВС и ПВО полетели, и кто знает, какие знакомства и связи были у подполковника с уже арестованными офицерами.
Поначалу казалось, что дисциплина в части с таким командиром укатилась к чертям, и никаких новых знаний и умений курсанты здесь не получат, – но на деле все обернулось иначе. Командир и часть существовали сами по себе, в разных измерениях, и службу зенитчики несли исправно. Дивизион тащил на себе майор Петренко, замкомандира по боевой подготовке. Опытный офицер, две войны прошел (в Испании и в Монголии), и по части дисциплины строг, не забалуешь.
Обучение курсантов тоже курировал Петренко. Вообще-то их военно-учетная специальность навыков стрельбы по вражеским самолетам никак не предусматривала. Будущим лейтенантам надо было, если призовут из запаса, уметь командовать техническим взводом батареи, а если повысят – технической ротой дивизиона. Следить за исправностью прожекторов, транспорта, дизельной энергетической установки и т. д. А если что сломается, организовать по возможности ремонт на месте, в полевых условиях. Все-таки парней обучали на инженеров, а не на кадровых офицеров.
Однако у майора Петренко обнаружились свои понятия о том, как и чему надо обучать «партизан». И во время вводного инструктажа он сказал так:
– Офицер-зенитчик – если он хороший офицер – должен уметь всё. Чтобы суметь подменить в бою любого из коллег-командиров, кто вышел из строя. И даже в крайнем случае любого бойца подменить, хоть наводчика, хоть прожекториста. А если вражеская пехота прорвется к батарее – должен суметь организовать наземную оборону. Мы вас всему не научим. Не успеем, времени мало. Но самые азы дадим, что бы в случае чего не тыкались слепыми котятами, не зная, с какой стороны к орудию поступиться.
Как сказал, так и стало. Теперь Яков знал, с какой стороны подступиться к 37-миллиметровой автоматической зенитке (а впереди было знакомство с 76-миллиметровками второй батареи). Наверняка и близко не уложился бы в нормативы по времени, но подготовил бы орудие к бою. И мог открыть из него огонь. Попал бы или нет, вопрос отдельный, учебные стрельбы затевать на боевой позиции запрещено, для того на материке есть полигоны с планерами-мишенями.
О проекте
О подписке