Пролог. Последний день високосного года (31 декабря 1940 года)

Эпизод 1. Утро. Волк-одиночка

Вечером и в начале ночи прошел снег, причем такой, что лучше и не придумаешь, – до полуночи выпало немного, пальца на полтора, а потом снегопад прекратился. Все старые отметины, испещрявшие белое покрывало, исчезли, остались лишь следы этой ночи, и можно было по ним прочитать, словно в книге, что происходило недавно в степи, и на курганах, и в уреме безымянного ручья, сбегавшего к Волге: зимняя заснеженная степь только днем кажется безжизненной, сколько в нее ни всматривайся, не увидишь никакого движения, – а ночью здесь жизнь кипит.

Разумеется, надо уметь читать эту снежную книгу. Выросшему в городе человеку не понять письмена, раскинувшиеся на бескрайней белой странице. Но Бикхан вырос в степи и мог, не затруднившись, рассказать обо всём, что происходило здесь под покровом темноты.

Вот тут, например, лиса (не степной корсак, судя по размеру отпечатков лап, а самая настоящая огневка) охотилась на мышь-полевку. Бикхан чуть ли не зримо видел, как лисица застывала, чутко улавливая доносящиеся из-под снежного покрова еле слышные звуки, – а потом стремглав бросалась раскапывать снег передними лапами, и лишь четвертая попытка стала удачной: в том месте крохотное, едва различимое пятнышко крови свидетельствовало о незавидной судьбе полевки.

Лисьи следы порадовали Бикхана. Огневка не корсак, у нее куда более ценный мех, и платят за шкурку… он попытался вспомнить цифру из прейскуранта, вывешенного в приемном пункте потребкооперации, затем резко оборвал мысли: так думать о шкуре не пойманного зверя – примета самая дурная, живо спугнешь удачу. Вот когда будет рыжая лисья шубка сушиться, натянутая на распялку, тогда и вспоминай расценки.

И он вернулся к разглядыванию следов: вот эти, сгруппированные по четыре, оставил уже под утро заяц, – скакал неторопливо, возвращаясь с жировки, наевшись в уреме коры и молодых побегов; а сейчас тот заяц залег на дневку где-то невдалеке, под прикрытием кустика или снежного увала, – и можно без особого труда разыскать лежку по следу, да только без ружья нет никакого резона зря тревожить косого.

Об охотничьем ружье Бикхан мечтал уже два с лишним года, с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать. Не просто и не только мечтал, – делал всё, чтобы мечта превратилась в новенькое оружие. А заодно стал завсегдатаем осовиахимовского стрельбища в райцентре, научившись изрядно стрелять и пулями, и дробью.

Дед охоту не жаловал, да и не смог бы ей толком заниматься из-за хромоты. И ружья не имел. Говорил, что в империалистическую да в гражданскую на всю жизнь настрелялся, с лихвой, с избытком. Даже когда случались проблемы с волками (а случались они нередко), дед либо использовал отравленные приманки, либо приглашал охотников из райцентра, заранее выложив приваду в удобных для стрельбы местах. Бикхан в конце минувшего лета завел с ним разговор о том, что считанные месяцы спустя ему исполнится шестнадцать, а это дата, подразумевающая подарок солидный и в тоже время полезный. Охотничье ружьё, например.

Дед на высказанное внуком желание отреагировал долгим молчанием. Затем куда-то отлучился, так ни слова и не сказав, вскоре вернулся, выложил перед Бикханом парусиновый мешок, звякнувший металлом.

Парень даже успел подумать: вдруг внутри разобранное отцовское ружьё? Наверное, поржавело, хранившись столько лет без ухода, придется повозиться, восстанавливая… Он ошибся, в мешке лежали всего лишь капканы, самые разные, большие, средние, маленькие и совсем уж маленькие. А вот насчет того, что мешок остался после отца, Бикхан угадал. Насчет ржавчины угадал тоже: пришлось-таки изрядно повозиться, приводя всё это железо в рабочий вид.

– Хочешь ружьё, Бориска, ну так и заработай на него. – Дед по матери был русским и всегда звал внука исключительно Борисом, тот привык и отзывался. – Поймешь заодно и разберешься, блажь у тебя однодневная или же впрямь склонность к этому делу питаешь.

Если дед подспудно надеялся, что скучная возня с обдиранием шкурок и их обработкой отвратит внука от нового увлечения, то он просчитался. Вслух же старик Бикхана-Бориса не отговаривал, – напротив, скупо хвалил за первые успехи, с аппетитом кушал мясо добытых зайцев, вытапливал жир из сурков.

Впрочем, Бикхан в первую свою промысловую осень особыми достижениями похвалиться не мог: несколько зайцев и сусликов, да пара сурков, – больше постигал охотничью науку, чем добывал. Изучал капканный промысел отчасти самоучкой, по «Настольной книге охотника» (этот роскошно изданный двухтомник презентовал дед на шестнадцатилетие), – было там собрано об охоте всё, что только можно, вдумчиво читать, так и за год не управишься, но Бикхан для начала проштудировал те разделы, что касались капканов и ловушек. А за практическими советами ездил за пятнадцать километров в МТС, к старому кузнецу Ферапонтову, тот когда-то много ловил капканами, а теперь почти забросил по старости и слабости здоровья, – но знал о здешнем зверье и о его повадках всё, что стоило знать.

В итоге и в теории, и в практике начинающий охотник за осень подковался изрядно. Однако пушниной заработать на ружьё пока не удалось.

К тому же шкурки поначалу, прежде чем парень навострился их правильно мездрить и сушить, принимали как третью категорию, самую дешевую, а то и вообще как некондицию, за сущие копейки. Такими темпами на хорошее ружье пришлось бы копить годами, а покупать в комиссионке плохонькую «фроловку» или «берданку» Бикхан не хотел. Но за несколько месяцев он неплохо освоил науку, шкурки теперь получались на загляденье, и юный охотник сильно надеялся на зимний сезон.

…Этим утром он выехал с кочевья проверять силки и капканы ранним утром, едва лишь рассвело. (Вообще-то официально именовалось то место, где жил сейчас Бикхан, длинно и заковыристо: лагерь второй выездной бригады скотоводческого совхоза им. тов. Маджафарова, – но «кочевьем» что в мыслях, что вслух называть проще.) Затягивать проверку нельзя, в степи всегда найдутся зверьки и птицы, готовые поживиться чужой добычей, испортить шкурку.

Ехал верхом на годовалом жеребчике мышастой масти, на безымянном. Имени конек не получил оттого, что еще в начале лета совхозный зоотехник постановил: этот пойдет на мясо, ни к седлу, ни в запряжку не годен, не говоря уж о том, чтобы оставлять на племя. Бикхан тогда удивился, мышастый жеребенок ни слабым, ни заморенным не выглядел, такой же бойкий, как и остальные, разве что шерсть выглядит немного более густой, так разве это беда? Зоотехник показал на темную полосу, как раз начавшую проявляться вдоль спины конька, объяснил: примета верная, вырастет мелким, таких отбраковывать полагается. Появляются иногда на свет капризом природы жеребята – точные копии диких степных лошадок, от которых в незапамятные времена все конские породы произошли. Вырастают те жеребята живучими и выносливыми, и болеют реже, но мелкими, к работе мало пригодными.

Так и вышло, к осени стало заметно, что мышастый отстает в росте от сверстников, однако на ноябрьские, как планировалось, на махан молодой конек не пошел, – спасло его то, что совхоз досрочно рассчитался с государством по мясу, даже с небольшим перевыполнением. А чересчур перевыполнять планы – дело чреватое (это растолковал Бикхану уже дед). Почет, конечно, будет, и уважение, и директору орден могут повесить, а бригадирам грамоты вручат в клубе под аплодисменты, всё так. Да только на будущий год сверстают новый план по мясу, исходя из достигнутого. Если же выдастся неудачный год, не уродится трава в степи, плохо наберет вес скотина, – как тогда выкручиваться? Нет уж, объяснял дед, лучше впереди паровоза не бегать, а план выполнять от силы на сто два процента.

В общем, мышастый пока остался жить, и Бикхан приспособил его под седло, хотя зоотехник оказался прав: ростом молодой конек не удался, и сильно не удался, но и наездник у него был невысоким, худощавым и жилистым. Однако имени Бикхан мышастому не дал, чтобы слишком не привязываться, – понимал, что незавидная судьба жеребчика не отменилась, лишь отложена на год.

…Для начала проехал вдоль края уремы – там, наверху, вытянулись длинной неширокой полосой плотные заросли лозняка, но имелись в густом кустарнике кое-где узкие проходы, в них-то Бикхан и выставлял капканы и натягивал силки. Добыча сегодня не особо порадовала: два зайца попались в капканы. Дед, конечно, порадуется свежатинке, но за шкурки заячьи много не получить.

Он прибрал добычу в торока, заново взвел капканы, установил, аккуратно припорошил сверху снежком, для такого дела имелась у Бикхана специальная деревянная лопаточка с длинной ручкой. Этой же лопаточкой – уже с седла, изогнувшись – замаскировал, забросал снегом следы своих ног. Зверей настораживает человеческий след, что пеший, что лыжный, в отличие от следов конских копыт, оттого объезжать капканы лучше верхом, хотя по глубокому снегу на лыжах сподручнее.

Один силок оказался оборван, уцелел от него лишь обрывок медной проволоки, прикрученный к стволу лозняка. Кто был в том повинен, по следам не понять, все произошло в начале ночи, до того, как снегопад прекратился. Бикхан задумался. Неужели лисица выходила на мышкование отсюда, из уремы? Зайцев медная проволока удерживала надежно, но лисица гораздо крупнее, ее такой снастью не взять. И он постановил сегодня же отправиться в МТС (давно собирался, да всё откладывал) и выменять на одну заячью тушку моток мягкой стальной проволоки. Давно надо было сладить силки понадежнее, – глядишь, и повисла бы сейчас у седла рядом с зайцами красавица-огневка, и мечта о ружье стала бы куда реальнее.

Выбрав пологий склон, Бикхан спустился вниз, в урему, ведя конька в поводу, затем снова сел в седло.

Снег здесь лежал куда более глубокий в сравнении со степью, звери натаптывали в нем свои тропы – на них в удобных местах стояли капканы, и один без добычи не остался. Попалась степная куница, она же каменная. Ухваченная стальными челюстями за лапу, была она еще жива, скалилась, хрипло рычала, напоминая издаваемыми звуками разъяренную, но при этом сильно простуженную кошку. Пыталась даже атаковать, да натянувшаяся цепочка капкана не пускала. И видно было, что хоть невелика, но злобы и ярости в ней безмерно, – проберется такой мелкий кровожадный хищник в курятник, передавит всех кур до единой, в двадцать раз больше, чем сумеет съесть.

Бикхан соскочил с седла и быстро закончил дело, как раз на такой случай рукоять его плети-камчи заканчивалась увесистым свинцовым шаром – и шкуру не портит, и куда более крупного, чем куница, хищника можно прикончить одним ударом.

Ну вот, уже кое-что. Шкурка каменной куницы дешевле, чем снятая с двоюродной сестрички, с куницы лесной. Но с зайцами всё же не сравнить, довольно удачным выдался последний день високосного года.

Однако недаром говорят: не хвали день до вечера, и очень скоро Бикхан убедился в истинности этой поговорки.

Следующий капкан стоял внизу, где вдоль русла ручья протянулась еще одна полоса кустов. В ней тоже имелись лазы, ходили через них звери и зверьки, перебиравшиеся по льду через ручей по каким-то своим звериным делам и делишкам. Но сегодня переправился не зверек. Даже не зверь. Огромная матерая зверюга.

Бикхан издалека увидел: что-то там произошло, ветви кустов изломаны, снег истоптан, разрыт так, что показалась жухлая прошлогодняя трава. При этом самой добычи не видать.

«Лиса?» – неуверенно подумал Бикхан. Неужели та самая, что мышковала наверху? Влетела в капкан, билась, билась, – и оборвала цепочку, или даже оставила лапу в капкане, порой случается такое, что добычей охотника становится лишь лисья конечность, а хищница уходит на трех ногах.

Он обманывал сам себя, и в глубине души понимал это. Даже самому крупному лису не устроить подобный раздрай. Разве что матерый барсук смог бы натворить такое, да только все барсуки мирно спят сейчас в норах, до весны не покажутся.

В следующий миг самообман потерял всякий смысл – Бикхан увидел входящий след, тянувшийся к изрытому снегу и изломанным кустам. Спрыгнул с седла, пригляделся… Здесь прошел волк. Не стая, хотя ходят серые разбойники зимой осторожно, цепочкой, и каждый ступает точно на следы идущего впереди. Но тут, в уреме, побывал волк-одиночка, на следе остались видны отпечатки каждого когтя. Громадный зверь, всем волкам волк…

Зимой обычно волки в одиночку не охотятся, ищут поживу стаями в несколько голов. Но если уж встретится одинец, то как раз самый матерый, – именно им зачастую удается уцелеть при истреблении стаи охотниками, когда полягут молодые, малоопытные переярки. Такой волчина – битый жизнью и всякого повидавший – и через флажки махнет бестрепетно при облаве, и отравленную приманку не тронет.

Добыча завидная, конечно, да только капкан подвернулся под волчью лапу никак не по размеру – третий номер, на лису да зайца пригодный, даже у крупного барсука хватает силы из него освободиться, не говоря уж о громадном волке.

Хотя, может, и к лучшему, что не удержал серого капкан, поди возьми такого без ружья или хотя бы без пары крупных злобных собак, притравленных по волку. И все же обидно… Шкуры крупных трофейных зверей покупают по отдельной цене, для изготовления чучел, плюс немаленькая премия полагается от государства за уничтожение хищника, – с тем, что успел заработать на шкурках, уже две трети от цены ружья, даже больше. Славный мог бы случиться новогодний подарок от судьбы… но не случился.

Мышастый конек забился, заржал, попытался отпрянуть в сторону. Видать, сильный волчий дух витал над истоптанной полянкой. Бикхан кое-как усмирил животину, крепко привязал поводья к ольхе. Как ни жаль ускользнувшую добычу, но капкан надо отыскать и насторожить заново.

Он сделал несколько шагов к лазу и вдруг услышал из кустов рычание. Низкое, вроде и не особо громкое, а холодок пробежал по спине. Волк был здесь. Ветви кустов дернулись, Бикхан пригнулся, вгляделся, – и увидел хищника. Следы не обманули: зверь громадный, но все же каким-то чудом не смог избавиться от несчастной «троечки».

Возможно, совсем недавно попался и попросту не успел еще выдернуть лапу, нужно время, чтобы протащить ее сквозь стальные дуги, теряя шерсть и раня кожу. Или же сработал «якорь» (толстое увесистое полено, отпиленное от валежины – к вколоченному в него пробою крепилась цепь капкана), – «якорь» зацепился за упругий лозняк, и тот пружинил, амортизировал рывки зверя… Бикхан не стал ломать голову, он лихорадочно решал, что предпринять, как не упустить завидную добычу… Завидную, но очень опасную.

Скакать на кочевье, выпросить там у гуртовщика Жанлыса его старенькую «тулку»? Он иногда, под настроение, даёт, особенно если пообещать часть добытого.

По уму так и надо поступить, свинцовый оголовок рукояти камчи – детская игрушка против матерого зверя. Нож? Даже не смешно, отхватит вместе с рукой. Без ружья нечего и соваться.

Но…

Туда и обратно, как ни гони, получится больше часа. Почти нет шансов, что волчина не вырвется за такой срок из капкана. А если даже не вырвется… Жанлыс наверняка начнет по своему обыкновению выспрашивать, зачем да для чего парню ружье, и про стаю куропаток нынче не соврать, патроны придется просить совсем другие, не те, что предназначены для птиц, а с пулями или с крупной картечью. Закончится всё тем, что гуртовщик решит сам сюда отправиться вместе с Бикханом, и тогда можно будет попрощаться с половиной премии, и с половиной стоимости шкуры тоже.

Он решился. Сбросил ватник, намотал на левую руку. Защита показалось тонковатой – Бикхан снял свитер, намотал сначала его, затем ватник, а поверху обвил ремешком, затянул. Теперь рука ниже локтя стала толстой, как древесный ствол, и даже самые длинные клыки до тела не доберутся. По крайней мере Бикхан на это надеялся.

Мышастый конек дергал привязь, ржал, словно пытаясь отговорить хозяина от безумной авантюры, но тот не обращал внимания, – стиснул камчу за верхний конец рукояти, словно палицу, и медленно приближался к лазу. Прежде чем сунуться в кусты, Бикхан немного помедлил. И премия, и стоимость волчьей шкуры начали казаться не такими уж большими. Еще не поздно все отменить. Ведь шанс на удачный удар будет всего один. Потом клыки серого разбойника располосуют импровизированную защиту, потом… что случится потом, даже задумываться не хотелось.

И он почти шагнул назад, даже сделал первое незаконченное движение. Но тут волк снова зарычал, как показалось, ехидно и торжествующе. От рыка Бикхан неожиданно разозлился сам на себя: если сейчас спасует перед зверем, заноза на всю жизнь останется, будет ранить душу стыдом. Он шагнул вперед, и еще, и еще… ну, чего ждешь, серый? Прыгай!

Волк словно ждал этой мысленной команды, – и атаковал.

Капкан на левой задней лапе почти не отразился на стремительности движений зверя. Оскаленная пасть не дотянулась совсем чуть, парня спасла выдержавшая цепочка, да «якорь», запутавшийся в кустах.

Бикхан отскочил и запоздало понял, каким наивным был его план: сунуть в пасть обмотанную руку, когда зверюга потянется к горлу. Хищник туда вообще не тянулся, он только что примеривался вскрыть клыками брюхо – так же, как сотни раз в своей волчьей жизни выпускал кишки копытным животным, и домашним, и диким.

А двигался волк так стремительно, что ничего и никуда подставить Бикхан не успел. Правда, сумел-таки ударить в мохнатую башку свинцовым оголовком камчи, но получилось плохо, вскользь, серый словно и не заметил.

Конек уже даже не ржал – истошно кричал и не человеческим, и не лошадиным голосом. Сотрясая ольшину, рвался с привязи, но оборвать ее не мог, поводья были прочные, а ольха достаточно толстой.

Сейчас всё кончится, мысленно пообещал жеребчику Бикхан. Он и вправду сообразил, что сможет теперь прикончить серого без лишнего риска, не приближаясь вплотную, – покинув кусты, волк лишился очень удобной позиции, его больше не прикрывали со всех сторон густые ветви.

Бикхан быстро обмотал тонкий конец плети вокруг ладони, раскрутил камчу над головой. Рукоять вместе со свинцовым шаром рассекала воздух со свистом, импровизированное оружие напоминало теперь не странную хвостатую палицу, но кистень достаточно причудливого вида.

Серый наблюдал за этими приготовлениями, прижавшись к земле и рыча, однако отступить в заросли не пытался.

Получай! Удар свинцового шара пришелся не по голове, как метился Бикхан, – чуть дальше, по загривку. Хрусткий удар, плотный. В волчьем рычании впервые прозвучала визгливая жалобная нотка.

Не нравится? Сейчас будет добавка!

Кажется, Бикхан прокричал это вслух, внеся свой ноту в дикую какофонию из волчьего рычания и криков, издаваемых жеребчиком.

Камча снова раскручивалась над головой, но волк не стал дожидаться второго удара – бросился, и не в кусты, а на охотника.

Новый рывок был такой силы, что цепочка лопнула с резким металлическим звуком. Теперь зверя ничто не удерживало.