Данная структуралистская установка обладает большой верифицирующей силой. Так, с ее точки зрения абсурдными являются попытки отдельных лингвистов и антропологов объяснить происхождение языка из кинетической речи: это означает объявлять сущность производным явления, ибо кинетическая речь – это внешняя деятельность.

В диалектическом противопоставлении внутренней и внешней деятельности, безусловно, имелся смысл. В наше время от философских дедукций на этот счет ученые переходят на серьезную научную аргументацию, о которой мы еще поговорим.

Соссюр – великий философ языка, определивший развитие языкознания в 20 веке. В числе прочих его живо интересовал сокровенный вопрос о едином праязыке, поставленный еще авторами "Грамматики Пор-Ройяль" в 1660г. Профессор Казанского университета Иван Бодуэн де Куртэнэ еще более заострил проблему, поставив вопрос об "архифонеме" в середине 19в. Это была тенденция времени, которую мы назовем переходом от морфоцентричности к фоноцентричности исследований. Ученые поняли, что, как ни крути слова и их слоговые составляющие, включая корни, на самое первое слово выйти невозможно. Морфема не может быть первокирпичиком-универсалией. Отсюда вывод: универсалиями являются фонемы.

Но, с другой стороны, можем ли мы найти здесь закономерность? Почему в одном языке для выражения понятия "друг" используется один набор фонем, а в другом языке – другой?

Произвольность языкового знака

В истории науки иногда происходят странные вещи. Иные авторитеты, уподобляясь крупным небесным телам, перетягивающим у мелких спутники, помимо своей воли перетягивают на себя приоритеты. Так, принадлежащая Тюрго общая теория общественно-экономических формаций неизменно приписывается Марксу. Соссюру традиционно приписывается положение о произвольной природе языкового знака, хотя он сам в лекционном курсе ссылался на В.Уитни, на его книгу "Жизнь языка" (1875г.). Соссюр просто цитирует его: "Язык – условность, природа языкового знака безразлична. Вопрос о голосовом аппарате, следовательно, безразличный, второстепенный в проблеме языка", – и присоединяется к нему. (Соссюр, 2004,С.35). "Это положение, – добавляет Соссюр, – подчиняет себе всю лингвистику; последствия его неисчислимы". (Там же, С.79).

Так оно и оказалось. Это не-соссюровское утверждение Соссюра оказалось самым соссюровским в том смысле, что сделалось наиболее цитируемым из всего его наследия и до сих пор определяет все развитие лингвистики. А.Пинкер считает произвольность языкового знака одним из двух "главных принципов работы языка". (Вторым является, согласно его мнению, определение языка как знаковой системы. – Пинкер, 2004,С.138). "Последствия его неисчислимы", – повторял Дж. Гринберг. В самом деле неисчислимы: результатом оказалась потеря лингвистами языка. И не только: семиотика оказалась вне языка, как «знаковой системы».

Почему-то никто не замечает явного логического противоречия: как может существовать знаковая система, безразличная к значениям, если значение – это содержание знака? Это абсурд. Надо искать выход, потому что язык существует, это факт. Факт мы не можем отрицать, следовательно, лингвисты неправы. Как ни странно, первым об этом открыто заявил автор этих строк в докладе на XII Всемирном Конгрессе по истории языкознания. (Ten, 2011).

В сигнальных кодах животных значение имеет каждый звук. Наши предки были животными. Следовательно, в изначальном языке все звуки имели значение. Отрыв произошел потом. Теория происхождения языка заключается в реконструкции этого процесс, иначе о выходе на истоки языка говорить не приходится, а если мы не знаем исток, значит, мы не знаем сущность. Лингвисты, "подсев" на абсурдную догму безразличия знака к значению, по сути дела, отсекли науку о языке от истоков языка. Кто за них должен решать проблему происхождения языка? Наверное, антропологи.

Возможно, начинать науку о языке следует с вопроса наипростейшего: почему человек сотрясает воздух с целью самовыражения или передачи информации именно так, как он это делает?!.. Почему мы не мяукаем, не гавкаем, не шипим, не мычим, не визжим (как обезьяны)? Каковы были первые односложные, простейшие звуки наших далеких животных предков? Были они горловые, гортанные, увулярные, носовые, щелкающие? Как произносились – с придыханием или фрикативно, или плавно, или фальцетно? Каковы были их тональность и высота? Почему природа дала нашим предкам именно тот способ самовыражения звуками, какой дала? Ведь это не может быть случайно. Звуки, издаваемые животными, прямо связаны с происхождением, средой обитания, средствами достижения цели выживания вида.

Когда человек стал существом социальным, научился членораздельно и осмысленно говорить вслух, он обрел в языке свободу, которая, как всегда, – палка о двух концах. Нескучный негатив заключается в том, что слово способно разделять людей до вражды, а также в том, что свобода словес все запутала для исследователей. Экзистенциальный смысл языка, как второй сигнальной системы, заключается в том, что человек обрел свободу от жестких природных детерминант. Однако, до появления второй сигнальной системы поведение наших предков, включая звукопроизводство, было строго детерминировано природой. Мы – их потомки – должны это учитывать, реконструируя происхождение языка в филогенезе.

Когда де Соссюр провозгласил тезис о произвольной природе языкового сигнала, он согрешил против науки, подпустил "немного чуда", так сказать. Как будто до осмысленного языка ничего у наших предков не было в помине, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась свобода звука. В таком случае лично мне больше нравится тезис "Бог дал", чем агностическое "откуда ни возьмись", заложенное в тезисе о произвольности языкового знака.

Что парадоксально, естественники в своих исходных принципах оказались более близки нашим представлениям о науке, чем надолго монополизировавшие науку "методологи"– структуралисты. Больше доверяя интуиции, чем методологии, они не верили в чудо непорочного зачатия языка, в "произвольность языкового знака".

Э.Бенвенист, которого я, начитывая, все больше и больше признаю, как настоящего светоча лингвистики и семиотики, мудрейшего из всех, кто подвизался в этой сфере, сказал: "Произвольность языкового знака – эта проблема есть ничто иное, как переведенная на язык философская проблема соответствия разума действительности" (Бенвенист, 2002, С.93).

Если вы разрываете разум и действительность, не видите между ними связи, то произвольность языкового знака – это ваш тезис. Если вы считаете, что разум может быть выведен из естественных причин, то изначальные знаки языка произвольными быть не могут, они природно детерминированы. Лично я стою на последнем, как в книге, где без всякой мистики объясняю происхождение человеческого сознания из двух составляющих, с инверсией через безумие; так и здесь, где попробую восстановить изначальные звуковые знаки языка, которые были, безусловно, природно детерминированы.

Критика наиболее корректна и убедительна тогда, когда исходит из собственных принципов того, кого критикуют. Сейчас я приведу аргумент, который структуралисты просто обязаны принять, ибо он, что называется, "из их колоды": из гегелевской диалектики.

Вторая сигнальная система – язык – сформировалась не только как отрицание, как диалектическое снятие первой сигнальной системы, но и как порождение первой сигнальной системы, как ее дщерь, хотя и забывшая свою мать. Диалектическое отрицание подразумевает не только снятие, но и воспроизводство снятого на более высоком витке развития. В данном конкретном случае это означает следующее. Постольку поскольку у нас были животные предки, языковой сигнал не может быть произволен. Не только интуиция лингвистов "естественного направления", но и философская методология, диалектический метод, взятый в полноте, а не только как метод поиска противоречий, не может этого допустить, – а ведь Соссюр буквально "исповедовал" диалектику.

О том, что над этими вопросами Соссюр тоже задумывался, свидетельствует содержание его лекционного курса общей лингвистики, например, где он говорит о "географической" лингвистике. Это, на мой взгляд, самая слабая часть его работы. О биологических и ландшафтных основах языка Соссюр задумывался как-то непродуктивно, и я осмелюсь предположить, почему: здесь Гегель не дал ему путеводных ариадниных нитей. "Философия природы" Гегеля – самая слабая часть наследия великого философа. Если ориентироваться в поисках естественных основ языка на нее, ничего не накопаешь. А вот применить "Науку логики" к вопросу о естественных корнях языка Соссюр не смог. Буквально там ничего об этом не написано, а дух диалектики Соссюр не понял, только букву.

Языковеды до сих пор не осознают гегельянский исток структурализма, который распространился на все общественные науки именно из лингвистики. В качестве примера такого понимания можно привести мнение о происхождении структурализма крупнейшего современного лингвиста США Дж.Гринберга, который вообще не усматривает внешний философский исток, объясняя появление структурализма исключительно "внутренними" лингвистическими причинами. (Гринберг, 2004, С.70-71). Увы, нет: лингвистика в лице Соссюра продолжала плестись в хвосте философии, как и до него.

Принято считать, будто структурализм "придумал Соссюр" как аналитический метод, позволяющий рассматривать предмет с разных сторон, отделяя при этом одни особенности предмета от других, структурировать его. Однако стоит только всмотреться в структуру самого метода, и становится понятны "исток и тайна" структурализма: это метод Гегеля, взятый, между прочим, буквально. А буквальное применение диалектического метода дискредитирует его.

Фердинанд де Соссюр ничего нового не придумал. Он взял и разъял в языке все, что можно, а потом свел крайности в виде тождества противоположностей. Иногда я думаю, что он и есть прототип сказки о храбром портном, который "одним махом семерых побивахом": уж больно лихим был его наскок на лингвистику с большими портновскими ножницами в руках. Скепсис по поводу новизны идей Соссюра выражал также Р.Якобсон. (Якобсон, 1998, С.101-116). В сказке храбрый портняжка победил, и Соссюр тоже. Обозначенные им дихотомии надолго определили развитие общего языкознания и являются столбовыми дорогами его развития до сих пор.

Соссюр построил цоколь будущего здания лингвистики без фундамента, потому что не может крепко стоять знаковая система, первичный элемент которой (фонема) знаком не является, не имея значения. Он рано бросил писать, продолжая, правда, размышлять в университетских лекциях. И в одной из них сказал: "лингвистика – это часть семиологии, науки о знаках, которой еще нет", подразумевая, что это и есть фундамент.

Наверное, трагично осознать в конце жизни, что посвятил всего себя науке, которой нет.

Как русские ученые заложили основы фонологии

После Соссюра диалектика начала проникать дальше, вглубь лингвистических феноменов, применяя его метод диалектических дихотомий. Сам Соссюр занимался относительно общими планами, его последователи дошли до диалектического препарирования первичных единиц языка – фонем.

Глобальный поворот общей лингвистики к фонологии наметился, когда выяснилось, что на базе морфологического подхода невозможно выйти на исток языка и создать типологию языков в связи с отсутствием универсалий в морфологии.

Если бы не Октябрьский переворот в России, эта выдающаяся школа называлась бы "московской". Вообще, это единственная великая школа в лингвистике, потому что ее выводы бесспорны; она название «Пражская». В отличие от всех других школ, положения ее принимают во всем мире как знание, с которым не приходится спорить.

Создали ее русские эмигранты, начавшие плодотворно работать в Московском императорском университете и продолжившие свои занятия в Праге между двумя мировыми войнами. И они были настоящими диалектиками, без вульгаризации.

Истоки своего подхода лидер школы Николай Трубецкой обозначил настолько четко, что нет смысла пересказывать его текст. Исходный пункт – соссюровские дихотомии языка и речи, обозначающего и обозначаемого.

"Различие между языком и речью впервые яснее других осознал швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр, – пишет Трубецкой о своем предтече. – Из позднейшей литературы по этому вопросу упомянем лишь работы Адама Гардинера и особенно Карла Бюлера". (Трубецкой, 2000,С.10).

Пражская школа – продолжатели диалектического метода в языкознании, столь мощно внедренного Соссюром. Напомним, что последний имел в виду под "языком" внутреннюю деятельность мозга, а под речью – внешнее выражение этой деятельности, т.е. то, что до Соссюра, собственно, и считали языком.

"Речевая деятельность (как язык, так и речь), – пишет Н.Трубецкой, – имеет, согласно Соссюру, две стороны: обозначающее и обозначаемое. (Там же, С.10).

Это исходный пункт рассуждений. До того, как языковую деятельность разделили на речь и язык, деятельность внешнюю и внутреннюю, с вопросом, что является обозначаемым, а что обозначающим, проблем не было. Обозначаемым является передаваемое сообщение, обозначающим – звуковой поток. Но теперь это следует относить к речи, а с языком надо разбираться заново, – считали русские лингвисты.

Обозначаемым в языке является грамматика с ее правилами, считал Н. Трубецкой. Это уже то, что в речи не является, не звучит, а только незаметно регулирует.

Что является обозначающим в языке? Это что-то еще более потаенное. Это коды, которые не только не звучат, но и вообще никак не проявляются.

Отсюда, из этого вывода, вышла "пражская" фонология, поставившая перед собой цель, ни много ни мало: выйти через лингвистику на мозговые коды, сформулировать принципы работы мозга над языком.

"Целесообразно поэтому вместо одной иметь две "науки о звуках", – решительно развивает доктрину Н.Трубецкой, – одна из которых ориентировалась бы на речь, а другая – на язык. Соответственно различиям в объекте обе науки должны применять различные методы: учение о звуках речи, имеющее дело с конкретными физическими явлениями, должно пользоваться методами естественных наук, а учение о звуках языка в противоположность этому – чисто лингвистическими методами (шире – методами общественных или гуманитарных наук). Мы будем называть учение о звуках речи фонетикой, а учение о звуках языка – фонологией". (Там же, С.11).

Фонология Н. Трубецкого – это то, что сейчас называется психолингвистикой.

Другой лидер Пражской школы Р.Якобсон придумал удачное сравнение: фонология так относится к фонетике, как политическая экономия к товароведению.

Замечательно, на мой взгляд, что эти выдающиеся ученые прекрасно осознавали то, чего не понимали многие лингвисты: наука о звуках, слышимых в речи, немыслима без естествознания. Я бы конкретизировал: особенно без исторической антропологии, поскольку возникновение языка тесно связано с происхождением человека.

Обратите внимание: Н.Трубецкой объявил прерогативой естествознания всю фонетику целиком, чем по факту дезавуировал принцип произвольности языкового знака. Ибо естествознание и конкретно антропология к тому времени еще не выдали свой вердикт по этому поводу. А без него, если считать фонетику прерогативой естествознания, абортация значения из фонемы невозможна. Постольку поскольку природные истоки звуков не изучались, это было не научное знание, а мнение лингвистов Уитни и Соссюра.

Говоря о "звуках языка" Н.Трубецкой по сути говорит о беззвучных звуках. Он пишет о звуках, которые никто не слышит, ибо это внутренняя деятельность мозга. В такой трактовке само понятие о "звуках языка" является нонсенсом, – яркий пример проблематичности того поля, на которое забралась лингвистика в середине 20в. "Незвучащий звук" – это парадокс.

На самом деле, лингвистика должна заниматься тем, что слышно, а не кодами мозга, – ведь по сути Н.Трубецкой толкует именно о них. Таким образом, он стал одним из крестных отцов новой науки, занимающей позиции на стыке гуманитарных и естественных наук, – психолингвистики.

В 1928г. был официально введен термин "фонология" в трактовке Пражской школы, в отличие от бытовавшего ранее названия "фонетика". Фонетикой стала называться наука о звучащем составе морфем. Т.о., фонология – это в языке, фонетика – в речи. Но это не работает. Профессиональные лингвисты постоянно путают эти понятия, строгого различения нет, занимаются языковеды именно фонетикой, от которой их пытался дистанцировать Н.Трубецкой, но зачастую определяют свой предмет, как "фонологию" (напр: В.Маслова "Истоки праславянской фонологии", – в книге нет фонологии в понимании Пражской школы; Маслова, 2004).

Впоследствии Грдличка предложил оставить термин "фонема" только для звуков речи, а для "звуков языка" ввести понятие "сема", так как это не звук, а что-то беззвучно значащее, что потом самовыражается в фонеме. Здесь опять встает вопрос: кто должен заниматься "семами"? Лингвисты? А, может быть, семиологи? А может быть, психолингвисты? А может быть, нейрофизиологи?

Соссюр препарировал языкознание, используя диалектический метод. Он наставил целую изгородь таких вопросов, из круга которых лингвисты до сих пор не могут выбраться. Являются странные научные химеры, части которых не соответствуют друг другу. Какой выход может быть из этого? Может быть, языковедам стоит сказать себе: фонема – лингвистически неразложимая единица и дальше мы со своими методами не идем, мы будем заниматься тем, что люди слышат, т.е. речью, а не экстраполяциями от внешнего к внутреннему и не расшифровками кодов мозга средствами грамматики.

По сути дела, благоразумные лингвисты так и делают; тем, что Н.Трубецкой, Р.Якобсон и другие называли "фонологией", занимаются физиологи мозга, семиотики, психолингвисты, т.е. не гуманитарии, а смежники или даже медики (например, школа Н.П. Бехтеревой).

Впрочем, продолжим разговор о Пражской школе.

Фонетика, считал Н.Трубецкой, должна"старательно исключать всякое отношение к смыслу сказанного". Наоборот, "фонолог должен принимать во внимание только то, что в составе звука несет определенную функцию в системе языка". (Трубецкой Н., 2000, С.19). Это нацеленность на функцию, т.е. на смысл.

Проблему безразличия языкового знака к значению Н. Трубецкой решил дуализмом. Каждый отдельный звук слышимой речи к значению безразличен, а вот его аналог в мозге содержит в себе смысл, он небезразличен к значению.

Суперпозиция как основа языка

Нацеленность на смысл привела пражских лингвистов-эмигрантов к пограничной ситуации, свидетельствующей о том, что именно они представляли в свое время передовой край науки о языке, – ведь передовой край науки всегда там, где она выходит за пределы самой себя, испытывает свой предмет и свой метод "на разрыв". Наибольшее влияние на все последующее развитие лингвистики оказало учение о смыслоразличении Н.Трубецкого и Р.Якобсона.