Глава 3. Первая встреча, последняя встреча…

Больница стояла в густом дубовом бору километрах в пяти за МКАД. После тщательной проверки на КПП машину пропустили на территорию. Четырехэтажный лечебный корпус появился совсем неожиданно из-за поворота, скрытый понизу густым ухоженным кустарником, а поверху – кронами деревьев. Вадим здесь ранее бывал дважды – приводил в порядок свое здоровье.

Первый раз в девяносто первом после ранения, осложнившегося антисептикой так, что стоял вопрос о потере одной конечности. Но, слава богу, благодаря природному здоровью и великолепным врачам все обошлось благополучно. Второе посещение принесла болезнь Боткина, пойманная им на благодатном Ближнем Востоке и залеченная полевыми и местными средствами. Последствия пришлось ликвидировать уже здесь.

Внизу, в холле, Вадима ждал сухопарый, в толстых роговых очках, представительный мужчина. Это был Станислав Сергеевич Стариков, долгое время работавший референтом у Николая Владимировича. Позже он возглавил аналитический отдел, но практически продолжал непосредственно подчиняться Осколову. Вадим, хотя встречаться и тем более контактировать с ним практически не приходилось, недолюбливал этого типа. Стаж работы Старикова с Николаем Владимировичем позволял предположить, что деловыми качествами Станислав Сергеевич совсем не обделен, а внешний вид не всегда определяет сущность человека.

Стариков поздоровался коротким кивком головы и предложил присесть за столик, стоящий в овальной нише холла. Немного помедлив, он начал говорить:

– Я хочу вас предупредить, что Николай Владимирович очень плох. Эта трагедия нанесла ему такой сильный удар, что врачи опасаются за его жизнь. Я прекрасно знаю, что вы были вхожи в семью Осколовых и являлись другом его сына. По личной просьбе Николая Владимировича руководство приняло решение поручить проведение расследования случившегося вам, хотя специфика вашей основной профессии несколько отличается от предстоящей работы. Мне поручено обеспечить вашу будущую деятельность в оперативном плане и контролировать ее ход. Мы должны встретиться уже сегодня для ознакомления с материалами произошедшего и планом расследования. Я попрошу вас прибыть ко мне в четырнадцать тридцать вот по этому адресу.

Стариков вынул из черной кожаной папки листок размером с визитку и протянул его Вадиму.

– Сейчас вы подниметесь в палату к Николаю Владимировичу. Я очень прошу вас сделать все возможное для того, чтобы как можно меньше волновать его, хотя понимаю, что избежать этого не удастся. Уже четверо суток Николай Владимирович живет произошедшей трагедией, балансируя на грани жизни и смерти, и ждет вас. Лично мое мнение таково, что данный визит расстроит больного еще больше и нанесет вред здоровью, но не выполнить его просьбу мы не в силах. Еще информация для вас: транспорт с телами погибших прибывает сегодня ночью. Похороны назначены на завтра на четырнадцать часов. Я бы вам не рекомендовал там присутствовать, чтобы не афишировать знакомство с погибшими.

Вадим боялся встречи с Николаем Владимировичем и не находил нужных слов, которые можно сказать человеку, потерявшему в своей жизни всех близких и пережившему самое страшное, когда молодые умирают раньше стариков и им уже невозможно видеть свое продолжение в детях и внуках. Вадим прекрасно понимал, единственное, что сейчас он может, это стать Викингом: профессионалом без сердца, души и эмоций.

Реанимационная палата находилась на втором этаже. В небольшой приемной дежурил Паша Панфилов – начальник охраны Николая Владимировича, черный курчавый крепыш. Он был старше Вадима лет на семь. На эту должность к Осколову Паша попал году, наверное, в девяностом после недолгого пребывания в их отделе. По поводу ухода в охрану ребята говорили, что хорошего специалиста забирают на рутинную должность. Но начальству виднее, да и особых протестов от самого Панфилова не было.

Ввиду специфики своей работы Вадим стал редко видеться с Осколовыми, а после кончины Людмилы Антоновны, сгоревшей в одночасье от тяжелой болезни, на даче делать было нечего даже в редкие выходные. Валерий с Татьяной жили и работали за границей. Встречался с ними Вадим не чаще чем раз в три-четыре года, когда отпуск Валерия случайно совпадал с присутствием в Москве Вадима.

Панфилов встретил посетителей с хмурым выражением лица. Скупо проинформировал, что состояние Осколова не изменилось. Кризис продолжается, лечащий врач не дает никаких гарантий благополучного исхода. Свидание должно быть кратким и, по возможности, без излишних волнений для больного. В палату Вадим зашел один – Стариков остался в приемной.

Окна были затемнены жалюзи. Около аппаратуры, спиной к двери, сидел полный мужчина в белом халате и наблюдал бегущие линии на экранах. Провода от приборов паутиной тянулись к кровати и опутывали неподвижно лежащее тело. Вадим почти полтора года не виделся с Осколовым и с трудом узнал его. Короткие седые волосы почти сравнялись по длине со щетиной на подбородке. Темные круги под глазами и сухие руки поверх простыней делали неузнаваемым того Николая Владимировича, которого помнил Вадим. Он подошел поближе и остановился рядом с кроватью.

Веки больного дрогнули, и он медленно открыл глаза. Не произнося ни слова, Осколов смотрел на стоящего перед ним Вадима. Этот беспомощный и горький взгляд, казалось, прожигал насквозь душу. Врач встал от приборов и, взяв стул, поставил его поближе к кровати. Он тихо, почти неслышно, прошептал на ухо Вадиму:

– В вашем распоряжении не более пяти минут, – и вышел из палаты.

Николай Владимирович заговорил глухо и медленно, с трудом произнося слова:

– Вадим, не знаю, почему я еще жив. Они погибли. Я ждал только тебя и не умирал. Прости меня, если я что-то сделал не так, но все время нашего с тобой знакомства я считал тебя моим вторым сыном. А сейчас остался только ты один.

Осколов, прикрыв глаза, замолчал, и Вадим почувствовал то, чего не знал в юности, – на глаза начали наворачиваться слезы. Было странно и непривычно чувствовать это, и только огромным усилием он смог остановить появление соленой влаги.

Николай Владимирович заговорил еле слышно:

– У меня в этом мире остались только ты и моя ненависть. Я просил отозвать тебя лишь для одного: те, кто совершил это, жить не должны. И это можешь сделать только ты. Любой другой не испытывает той же боли, что горит сейчас в тебе и во мне. Расследование смогут провести и другие, но покарать убийц они не решатся. Это не их горе и не их трагедия. Это наше семейное дело, наш с тобой крест, и мы должны внести его на Голгофу. Прошу, умоляю тебя дать мне слово, что мои дети и внучка будут отомщены. Тогда я смогу умереть спокойно…

Вадим, хотя и с трудом воспринимал услышанное, уже знал, что его ответ умирающему может быть только один, другого не дано. Преодолевая комок, застывший в горле, он с трудом выдавил из себя:

– Я клянусь, что люди, сделавшие это, умрут, – и сам поверил, что так оно и будет.

По лицу Николая Владимировича прошла едва заметная тень удовлетворения. Он, помолчав немного, сказал:

– У Панфилова я для тебя оставил конверт. В нем находятся некоторые инструкции, которые тебе будут необходимы для совершения того, что мы сегодня решили. После прочтения уничтожь эти бумаги. В них информация, которая будет обеспечением твоей работы. Я еще раз прошу тебя сделать это…

Неожиданно резко раздался писк приборов, к которым тянулись провода от Осколова. Его лицо исказила гримаса боли. В палату влетел толстый доктор. Он мельком глянул на экраны и замахал руками, выпроваживая посетителя. Вадим медленно пошел к двери, оглянувшись последний раз на неподвижное тело, распростертое на больничной кровати.

В приемной сидел один Панфилов. Старикова уже не было. Вадим вопросительно глянул на охранника:

– Николай Владимирович сказал, что ты должен мне передать конверт.

Ему показалось, что Паша вздохнул с облегчением, будто бы избавляясь от чего-то гнетущего. Конверта с собой у него не было, и они договорились, что сегодня вечером Панфилов привезет требуемое к Вадиму домой.

В четырнадцать тридцать звонок разбудил замки серой металлической двери на третьем этаже скромного пятиэтажного дома на Дмитровском шоссе. Молодой человек жестом пригласил Вадима войти и запер за ним запоры. Представления не требовалось, его уже ждали. В комнате за дверью с матовыми стеклами в низком кресле рядом с журнальным столиком сидел Станислав Сергеевич и внимательно просматривал тонкую папку с документами. Судя по скромной обстановке, это была одна из квартир, используемых для конфиденциальных встреч. Вадим знал, что таких мест по Москве немало, и сам бывал в них.

Стариков встал, подвинул Вадиму папку и сам отошел к окну. Документов было немного, часть была получена по факсимильной связи, поэтому качество их было неважное. Несколько официальных сообщений, перевод протоколов местной полиции и не очень ясные фотографии. Вадим внимательно просмотрел все материалы, но не обнаружил в них ничего нового. Свои чувства он спрятал и не проявлял никаких эмоций. Началась работа, которую необходимо выполнить, и она будет выполнена. Вопросы были. Стариков отвечал на них как мог. Аналитики и следователи подняли обширный пласт информации по Сьерра-Марино и по субъектам произошедшего. Однако конкретики не было ни в чем, начиная от целей террористов, кончая отсутствием какой-либо информации об их национальной и прочей принадлежности и реальных фигурах, стоящих за ними. Финал – взрыв в доме, убийство заложников – не поддавался логике, тем более что деньги, предназначенные для выкупа, оставались на месте происшествия и практически все пришли в негодность. По их обгоревшим остаткам определили, что количество и номинал купюр соответствует сумме, заложенной в мешки перед операцией. Вывод напрашивался один: необходимо на месте разбираться во всех деталях произошедшего.

Станислав Сергеевич посвятил Вадима в план предстоящего расследования, составленный в общих чертах по типу сочинения на криминальную тему. Инструктаж по юридическим аспектам предстоящей деятельности провел молодой человек, встречавший гостя. Викинг впервые выезжал за границу практически легально. Единственное, что сделали, – изменили фамилию, правда, не очень сильно, оставив вполне родные имя и отчество. Так Веклемишев стал Веклищевым Вадимом Александровичем, работником следственного отдела Главного управления уголовного розыска, майором милиции. В звании его понизили – уже два года он носил погоны подполковника. Правда, эти самые погоны Вадим не видел на своих плечах еще с курсантских времен.

Был, правда, случай, когда Дед разъярился по поводу очередной вернувшейся группы – она разгромила два ресторана, райотдел милиции, пост ГАИ, угнала «Мерседес» депутата Госдумы с ним вместе и джип, укомплектованный его охраной. Скандал с милицией затерли, рестораны списали на заезжих хулиганов, а депутат и охрана нашлись на второй день в Наро-Фоминске, в местном вытрезвителе, в беспамятном состоянии.

Олег Петрович в расстроенных чувствах объявил, что через двое суток проводит строевой смотр всего личного состава в парадной форме одежды. Паника среди его орлов случилась необыкновенная. Если у кого и оставались отдельные элементы формы, то где-то на уровне сапог для выхода на рыбалку или еще лейтенантской фуражки, измызганной сыном во время игр в войну.

К утру кризис дошел до критического максимума. Одинокие счастливчики, занявшие мундиры у знакомых, боролись с перешиванием погон, петлиц и надраиванием сапог. Остальные находились в глубоком унынии и строили утопические планы своего экипирования. Самое реальное предложение поступило от Самсона: бомбануть Центральный военторг.

К всеобщему облегчению, к полудню прошел отбой предстоящего мероприятия. Разведка донесла, по одной версии, что Дед сам не нашел парадного кителя, а по другой – не смог развесить на этом кителе все свои ордена и медали – места на груди не хватило.

Документы, командировочные, официальные материалы, билеты на дорогу, инструкции по связи и финансированию – все было подготовлено и решено. Самое неприятное Станислав Сергеевич оставил напоследок. Вместе с Вадимом для проведения расследования в Сьерра-Марино летел следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам. Причем Викинг находился в скромном положении подчиненного и помощника в связи с дефицитом кадров и большой загруженностью прокурорских работников. Протесты и отказы категорически не принимались. Возбуждено уголовное дело, и порядок его ведения нарушить возможности не было.

Вадим чертыхался в душе, понимая, что навязываемый спутник будет сковывать его, но поделать ничего не мог. Стариков добавил, что следователь прокуратуры очень опытный работник, но, по их сведениям, находится в опале. Излишнее рвение, проявленное им при расследовании приватизации и хозяйственной деятельности в нефтяном секторе, затронуло определенные круги, которые совсем не стоило беспокоить. Прошла команда перебросить ретивого товарища на другую работу. А тут кстати подвернулось дело о теракте. В итоге довольны остались все, за исключением, может быть, самого следователя.

– Игорь Владимирович, – указал Стариков на молодого человека, – представит вас в аэропорту. Фамилия следователя Ломейко. Я думаю, что вы должны понравиться друг другу, – с непонятной и, как показалось Вадиму, несколько ехидной усмешкой добавил Станислав Сергеевич.

Подошло время прощаться, но Стариков не спешил это делать. Он прошелся по комнате, словно раздумывая о чем-то своем, а потом, остановившись напротив Вадима, без обиняков спросил о содержании разговора в больнице с Николаем Владимировичем.

Запираться смысла не было. С одной стороны, не составляло особого труда догадаться о просьбе Осколова, а с другой – Вадим прекрасно знал возможности конторы, и надеяться, что их разговор остался тайной, бессмысленно. Поэтому, не вдаваясь в подробности, он доложил о просьбе Николая Владимировича.

– Мы, в общем-то, ожидали, что просьба о вашем вызове и поручении расследования будет преследовать подобные цели, – недовольно качнув головой, сказал Стариков. – Да, конечно, воля отца, потерявшего своего сына, священна, и все же мы не всегда можем подчинять дело чувствам, и вам, как профессионалу, это известно. Вы взрослый и разумный человек и должны понимать, что противозаконные действия в чужой стране чреваты уголовным наказанием. Не будем говорить о вашей деятельности в отделе. Вы шли на определенный и оправданный риск и работали заведомо нелегально. Сейчас вы официальный представитель государства, и это диктует форму поведения. От партизанщины необходимо отказаться, она неприемлема в этой ситуации. Мы не сможем помочь, если линия вашего поведения будет включать в себя методы и средства, противоречащие законным действиям. Были мнения не допускать вас к расследованию, но все-таки окончательно принято решение оставить все как есть. Я могу только еще раз попросить вас не проявлять излишней инициативы и строго придерживаться официальных форм ведения следствия.

Вадим слушал и ничего не говорил. Он лишь редко кивал – то ли в знак согласия, то ли демонстрируя вежливое внимание. На том они и расстались.

Ужинал Вадим у Галины Андреевны. Она все же настояла на этом, напомнив вчерашнее обещание. Он ел автоматически, не ощущая вкуса и не вслушиваясь в тарахтение хозяйки. Голова была забита информацией прошедшего дня. Посещение Осколова в больнице и разговор с ним лежали гнетом на душе.

Без двух минут девять Вадим вышел из подъезда и достал сигарету. Панфилова еще не было. Со стороны Серебряного Бора тянуло прохладой, сыростью и мягким запахом зацветающей сирени. К дому подъехала «девятка». Фары потухли, из машины вылез Панфилов. Он огляделся по сторонам и увидел стоящего у лавочки Вадима. Паша подошел к нему и достал из кармана пиджака конверт.

– Николай Владимирович просил передать, чтобы ты точно выполнил все, что там написано. Кстати, после твоего посещения ему стало совсем плохо. Доктор ничего не говорит, но, судя по суете, положение Осколова критическое. Сегодня ночью я еду встречать самолет с погибшими. Похороны пройдут завтра в четырнадцать часов на Востряковском кладбище. Родственников, естественно, не будет. Только коллеги Валерия и наши ребята из охраны. Все формальности уже решили. Вскрытия делать не станут. Материалы по делам придут вместе с сопроводительными документами из Сьерра-Марино. Если ко мне вопросов нет, я поехал. Еще нужно найти фотографии на надгробья.

В голосе Панфилова уже не чувствовалось особой скорби, которая присутствовала при утреннем посещении больницы. Он пожал руку Вадиму, сел в машину и благополучно укатил. Психика у Паши была в порядке. Трупов за свою жизнь он повидал в достаточном количестве, а в том, что погибли родственники шефа, личной вины Панфилова не было, поэтому ему оставалось только сочувствовать начальнику, не более.

Зайдя домой, Вадим бросил конверт на стол и пошел на кухню готовить себе кофе. Кофеварка закипела быстро. Налив чашку, Вадим вернулся в комнату и приступил к изучению содержимого пакета. Внутри лежал стандартный лист бумаги. На нем были напечатаны колонки цифр, кодовые слова и названия двух банков. Один находился в Цюрихе, второй в Штутгарте. Ниже нетвердым почерком было написано послание Николая Владимировича ему, Вадиму.

Содержание послания несколько удивило, но, поразмыслив, Вадим вынужден был согласился с инструкциями Осколова.

Николай Владимирович сообщал, что для выполнения задуманного недостаточно одного желания и командировочных сумм.

Необходимо вполне серьезное материальное обеспечение операции. Банковские счета являлись специальными фондами конторы, и Осколов имел право по согласованию с другими посвященными распоряжаться ими. Он сообщал, что получил согласие использовать небольшие денежные средства для предстоящей акции.