Когда же, пересилив недомогание, я в который уже раз встал на четвереньки и поднял многострадальную голову, то изумлённо увидел потирающего кулак Хью. И причина недомогания сразу прояснилась.

– Очень жаль, – пробился до моего создания голос полковника, – но вы изволили скрыть правду и в третий раз. Ведь заставив нас одним лишь видом своего голого зада во дворце султана, временно, до совершения очистительного омовения, прекратить слежку, ты со своим сообщником сумел выскользнуть из зала и целую ночь якшался с Пандитом, совмещая приятное с полезным. Мерзкая тварь, да только за твои скотские наклонности тебя, предварительно обув в «испанские сапоги», необходимо колесовать на глазах всей армии. Верёвка для твоей шеи, что галстук для джентльмена, – с этими словами, потеряв интерес ко мне, он обратился к Делузи и Хью:

– Господа, я считаю, что нет необходимости и дальше утомлять себя бредом этого негодяя и извращенца. С ним нужно кончать. Однако, дабы не спугнуть его сообщников, в приговоре необходимо отметить, что он лишается жизни отнюдь не по политическим мотивам, а лишь за мерзостное мужеложство. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Для соблюдения формальностей соберите трибунал, как для осуждения туземца, но приговорите к повешению, всё-таки белый человек, хоть и скотина. С француза не спускайте глаз, как бы не догадываясь о пакостных сторонах его интимной жизни. Вы, – обратился он уже к Делузи, – оказались правы, капитан, оставив его на свободе в виде приманки. Ну, кто же мог подумать, что для этого американского подонка с аморальным прошлым идеи свободы от совести дороже собственной жизни? – и с этими словами полковник покинул зал, обойдя меня далеко стороной и зажимая нос кружевным платком, а за ним следом потянулись и Хью с Крисом.

– Капитан, – прошептал я разбитыми губами, – ты уже всё знал, когда говорил мне о времени штурма?

– Конечно, – снизошёл до ответа тот. – Мы предполагали, что ты сообщишь каким-то образом об этом своему идейному вождю. А штурм начали днём позже для того, чтобы Пандит, ещё до начала ведения истинных военных действий с нашей стороны, начал смертельную схватку с султаном за золото, а заодно перестал доверять тебе, – и заметил своему другу: – Хью, перестань топтать этот навоз ногами, испачкаешься.

На смену моим мучителям явился трибунал, состоящий из двух солдат с сержантом во главе. Не утруждая себя официальной частью, они приговорили меня к смертной казни через повешение на рассвете завтрашнего дня.

Вот и всё. Я умру без покаяния. Не зря кричала птица гелло в ту памятную ночь.

Меня вновь прогнали прикладами через площадь в каземат и, проведя по длинному коридору со многими дверьми в помещения неясного мне назначения, бросили в знакомую камеру.

Избитый физически и растоптанный морально, я проклинал день и час встречи с Вождём. Всё было так понятно на просторах родных прерий: товар – деньги – товар, а если немного удачи, то и большие деньги. А тут: идея – товар, а деньги – революция, которая, правда, не всем, но делает большие деньги. Лишнее звено в златой цепи получается.

И вот я, как распоследняя жертва строительства будущего мироздания, валялся на холодном полу и вытирал кровавые сопли рукавом, позабыв все приличия светской жизни. Пройдёт немного времени, и моё остывающее тело будет синей торбой мотаться на верёвке под порывами злобного ветра на радость прожорливым грифам. Его будет нещадно испепелять солнце, сечь холодные дожди, и никто не поспешит укрыть бренные останки полой своего сюртука. Впрочем, долго повисеть не хватит ни сил, ни времени. Вдоволь полюбовавшись на висельника, англичане выкинут меня в ров, где зубы шакалов и гиен быстро расправятся с Диком Блудом, порвав его на части. И только обглоданные кости будут ещё долго напоминать миру о безвременной кончине славного янки. Хорошо ещё, что рядом со мной будет Жан, а если повезёт, то и сам Вождь. Ведь висеть в компании намного престижнее, да и есть за кого зацепиться при случае.

Я рыдал в голос, отбросив ложный стыд, и готовился мужественно влезть в петлю. Перед кончиной я плюну в своих палачей и выкрикну лозунг о торжестве загробной справедливости, умирая героем.

Творить молитвы я уже не мог. Есть не хотелось. Спать – тоже. Даже предсмертная жажда не томила меня. Перед глазами проносились видения и вставали привидения, а одно из них, особо назойливое, даже трясло меня за плечи, в беззвучном крике распяливая рот. Но мне было не до потусторонних посетителей, ведь уже утром я буду с ними неспешно беседовать на равных.

– Дик, Дик, да очнитесь вы, наконец! Это я – отец Доменик, – вдруг как-то сразу в моё меркнущее сознание ворвался знакомый голос, – пришёл помочь вам собраться в последний путь и вместе помолиться за упокой души.

Моя голова перестала мотаться из стороны в сторону, биясь о стены, глаза угнездились в свои орбиты, и я разглядел перед собой святого человека.

– О, безгрешный отец! Вы не оставили меня без покаяния, – и я начал целовать его праведные руки, орошая слезами и стоя на коленях.

– Успокойся, сын мой. У нас и так мало времени, – твёрдым пожатием руки, он как бы призывал меня прекратить истерические излияния и внять его словам.

Я пришёл в себя и уже осмысленно глянул в глаза божьему посланнику:

– Отец мой, я не виновен. Неужели господь может призвать к себе и заплутавшего в неведении агнеца?

– Раб божий, надейся на чудо, а когда небесный ангел вострубит о воссиянии утренней зари над грешною землёю, придёт господне воинство и освободит твою многострадальную душу от тенет клеветы и навета. А поведёт святых ратоборцев небесный посланник, коий и в подземной юдоли ведает о телесных муках твоих.

– Любезный отец мой, – горько вымолвил я, не понимая благолепного бреда святоши, – до меня ли богу и его сподвижникам? Утешил бы как-нибудь попроще.

– Не богохульствуй! – воскликнул Хервей, осердясь. – Да будет свидетелем воинство земное, – и он кивнул в сторону полуоткрытой двери камеры, – я хочу тебе добра и избавления от всяческих мук. Смирись, но и надейся, что господь приберёт тебя лишь в назначенный судьбою срок.

– Не на что уже надеяться, – опять взревел я и по тому, с каким гневом сверкнули глаза пастыря, понял, что терпение его на исходе.

– Сын ты мой, – раздельно и доступно, словно свихнувшемуся ещё до рождения, стал втолковывать мне благочинный. – С полудня и до вечера беспрестанно молился я, поминая добрым словом твоего ангела-хранителя, и он, услышав мя, явился пред очи мои в облике подземного духа с благой вестью о приемлемом, но тернистом пути спасения души твоей.

– Да оденутся камнем слова твои, святой отец, чтобы подпереть душу мою, уже готовую различать в тумане головы своей речи приснопамятного Перси Хервея.

– Слава создателю! – обрадовался наш священник, – твой разум приблизился к постижению истины слов моих. Уверовал ты в мудрость провидения, ведь на скрижалях книги судеб строка твоей жизни ещё не оборвана. Укрепись душой и телом, и путь твой во мраке позолотит солнечный луч надежды ещё до твоего восшествия на собственную Голгофу мирского судилища. Будь же готов к сему, возлюбленный брат мой, и благодать господня да ниспустится к тебе. Однако, время неумолимо истекает во прах, облегчи же душу свою исповедью и покайся.

– Отче наш, иже еси, паки и паки, – воскликнул я. – Грешен тот, кто заточает безвинного. Я же почти чист перед совестью и людьми, поэтому с надеждой зрю в новый день. А сейчас оставь меня, я хочу в одиночестве петь псалмы и готовиться к достойной встрече утренней зари. Осанна и аминь!

– Слава тебе, господи! – воздел руки к сводам темницы благородный Перси. – Я наконец-то услышал слова не отрока, но мужа. А поелику помни, всё в руце Вседержателя и его ангелов, – и с этими словами проповедник покинул темницу.

Стражники закрыли дверь, и я остался наедине с надеждой.

Чем дольше я думал над словами верного богослова, тем яснее становился для меня их тайный смысл. Я боялся принять сон за явь, а поэтому снова и снова напрягал свой сотрясённый мозг обоих полушарий, перебирая в памяти всё, сказанное Домеником.

В конце концов мне стало ясно, что Вождь связался-таки с моими друзьями, и они готовятся освободить меня на пути из каземата к виселице. Это было правильное решение с их стороны, и хороший выход из создавшегося положения для меня. Тупоголовые охранники вряд ли смогли вникнуть в суть иносказаний отца Доменика, поэтому моё освобождение вполне было возможным. В наличии тайных ходов под крепостью я убедился сам, а в том, что их подземная сеть связана и с моею тюрьмой, можно было не сомневаться. Предки султана, вероятно, тоже были предусмотрительными людьми.

Придя к такому выводу, я повеселел и стал готовиться к побегу. Ощупав достигаемые части тела, я убедился в их исправности, и если не считать лицевой части, всё остальное было на ходу. Личность же моя, хоть и опухла, по-восточному раздавшись вширь, оставалась на ощупь знакомой, поэтому не хотелось думать, что меня спутают со стражником. Оконечности дёргались сообразно желаниям головы, а в целом я оставался единым живым механизмом, способным самостоятельно передвигаться тихим ходом по ровной местности.

Так, за радостными сборами в дорогу, я скрашивал свои, надеясь, что не предсмертные часы.

И вот время моего вызволения наступило. Я услышал скрежет отодвигаемого засова, дверь тяжело отворилась, и в камеру ввалился медноголовый Хью.

– Собирайся, вшивый повстанец, – зло прорычал он, обдав меня запахом свежего перегара. – До рассвета есть ещё немного времени. Мы решили для устрашения всех твоих друзей, так их раз этак, придать тебе более достойный вид и не оставить живого места. То, что от тебя останется, заставит Пандита зашевелиться в своей берлоге.

– Друг, – уже к стражнику обратился он, – проводи мистера за мной. Я тут присмотрел комнатёнку, где нам никто не помешает поговорить с ним с глазу на глаз.

Запираться мне было особо нечего, и я смело последовал за палачом, втайне радуясь, что этот рыжий павиан станет первым трупом на пути моего отмщения.

Мы медленно двигались по коридору, и я каждую секунду ожидал нападения моих освободителей на конвой. За каждой дверью, встречающейся на нашем пути, мне чудились притаившиеся друзья, готовые с оружием в руках броситься ко мне на выручку. А чем ближе мы подходили к выходу, тем всё более крепла во мне уверенность в скором освобождении.

Идеальное место засады возле выхода мы миновали беспрепятственно, а когда вышли на площадь и направились ко дворцу, во мне пробудился червь сомнения. Где же обещанная свобода? Может она таится под сводами дворца? Но лишь глухое эхо шагов было мне ответом.

Во дворце свободой и не пахло, но присутствовало много отдыхающих солдат, на живописные группы которых мы постоянно натыкались, продвигаясь вглубь его по коридорам и проходным залам. Наконец Хью остановился возле низкой и обитой железом дверью.

– Дружок, – обратился он к стражнику, – посторожи-ка нас снаружи, чтоб не мешали любопытные. Мы с мистером побеседуем наедине в этих покоях. Когда ты потребуешься, я кликну, а если услышишь вопли, не обращай внимания – это мистер под моим руководством будет развивать голосовые связки для будущих речей в парламенте, – и он дико заржал своей нелепой шутке.

С этими словами Медноголовый ударом ноги распахнул дверь и, втолкнув меня в помещение, тут же затворил её, как бы заслоняя ею внутреннее убранство комнаты от нескромного взгляда. Да, здесь было что скрывать. В небольшом и скудно освещённом пламенем жаровни застенке ждали своего часа всевозможные орудия пытки. Из стен торчали крючья и кольца, с потолка свисали разного назначения петли и подреберные захваты, в одном углу корчилась дыба, а в другом некое подобие верстака с раздвижными колодками и винтами. В огне жаровни калились клейма и какие-то обручи. Мне сделалось дурно.

Медноголовый тем временем, защёлкнув на моей правой руке наручник, прикованный к свисающей с потолка цепи, уже любовно рассматривал рабочий инструмент на столе посреди пыточного кабинета. Он демонстрировал мне щипцы и щипчики, пощёлкивая их заострёнными клыками, измерял длину каких-то спиц, прикладывая их поверх собственных корявых пальцев, проверял на глаз разводку крупнозубых пил и, в целом, вёл себя как ребёнок в лавке с игрушками. Он заговорщицки подмигивал мне, примериваясь тесаком к собственному уху, и, смеясь, присаживался на заострённый кол.

Признаться, я и сам люблю добрую солёную шутку в кругу друзей. Например, подрезать стремена во время родео, подпилить сваю под мостом на пути свадебного кортежа, на худой конец, выстрелить над головой у посиневшего от натуги приятеля под кустом, но надо знать и меру. Здесь же я начал завидовать последнему сипаю, привязанному к жерлу пушки, тем более, что на всём этом снаряжении печать забвения отсутствовала напрочь. Видимо султан, а затем и англичане, не баловали неугодных мягкотелостью и высоконравственностью собственных натур. В воздухе до сих пор держался запах свежепалёного мяса. Мне становилось всё дурнее и дурнее.

Совсем в ином настроении пребывал мой палач. Он любовно опробовал исправность винтов костедробильного аппарата, подточил кой-какие иглы и поплевал на раскалённый металл зазубренных когтей, приговаривая при этом:

– Вот это под ноготочки, это под рёбрышки, а вот этим удлиним ножку на пару футов, это же в самый раз влезет в глаз.

Я висел на одной руке, как акробат на трапеции, не чувствуя под ногами опоры. И мне сейчас было бы во сто крат спокойнее болтаться на площади под присмотром полка солдат, нежели никнуть здесь на глазах одного Медноголового.

– Ну что, борец за идею, приступим? – начал изгаляться бывший собутыльник. – Знаешь, Дик, мне плевать на сокровища султана, до которых ты большой охотник, но я зверею, когда слышу, что эти деньги могут достаться разного рода смутьянам и подстрекателям, мешающим спокойному процветанию колоний. Я, как резидент английской разведки в Пондишери, многое мог бы рассказать о твоих сподвижниках, но мало кто из них пошёл бы на смерть ради идеи так спокойно, как ты. Поэтому-то твоя милость так и опасна нашему режиму. Я уверен, ты и под пыткой не проронишь ни звука, хотя это уже и не важно. Припугнём твоей смертью француза, выйдем на яйцеголового Гуру и всех остальных, тогда-то я и посмотрю, кто из них сравнится с тобой в стойкости. К тому же, лишняя практика мне не помешает.

За это время монолога палача я успел перевести дух и свыкнуться с обстановкой, поэтому смог ввязаться в разговор, надеясь протянуть время до подхода друзей, на помощь которых по-прежнему рассчитывал.

– Хью, – спросил я, – а почему вы не схватили Пандита-гуру ещё в наших развалинах, когда он посетил нас?

– Да я предлагал, но меня Крис не стал слушать, – в голосе Медноголового послышалась обида, и я догадался, что его недовольство необходимо поддерживать и в дальнейшем. – С тобой можно и поговорить, всё равно ты не жилец. Я предлагал не канителиться с вами, но капитану требовались сокровища султана, а взять их силами одних улан он не мог, вот и приходилось оставлять вас в покое до прихода шотландцев. Да мы ничем и не рисковали, а у меня просто руки чесались поскорее добраться до вас.

– А если бы мы все укрылись в крепости ещё до её штурма?

– Так за вами же следили мои туземцы! Ловко же я подсунул их вам ещё в Калькутте! Всё изначально шло по нашему плану.

– И ты участвовал в разработке этого плана, – польстил я ему.

– Ещё в Пандишери у мадам Амфу, когда я услышал от вас о Гоурдвар-Сикри, вы оказались у меня на крючке. Об участии Пандита в восстании наша разведка знала из донесений Делузи, так что оставалось только не спускать с вас глаз, а вы уж сами вывели нас на вашего Вождя. Я не мог только предположить, что вы воспользуетесь слоном и раньше экспедиции Говелака прибудете к крепости. Поэтому и мне пришлось следовать за вами на лошади. Но и это оказалось нам на руку. Пандит оступился в бдительности и показался на глаза, а то до сей поры мы ловили какого-то оборотня. Теперь смотри, как мы всё точно рассчитали. Вы шпионите за нами, мы же предоставляем вам полную свободу действий, вплоть до поступления к нам на службу. С приходом шотландцев, вы передаёте в крепость известие о времени штурма, а Пандит, понимая, что падение цитадели неминуемо, вместе с султаном начинает укрывать сокровища. Затем, перед самым сражением, чтоб некогда было разбираться, что к чему, авантюрист-гуру убирает хозяина замка и становится владельцем всех богатств. В дальнейшем Пандит тихо сидит на сундуках с золотом где-нибудь в укрытии, а выждав подходящий момент, связывается со своими сообщниками, и тогда они все вместе выносят сокровища из крепости в удобное для этого время. Ведь без внешней связи Пандиту никак не обойтись. Я прав?

– Прав, – признался я. – А что же дальше?

– А дальше, – продолжил Хью, – мы отодвигаем время штурма и довольно легко берём крепость, так как руководить обороной некому. И всё это благодаря Пандиту. Самое интересное, что у этого бандита всё получилось бы, не будь вы с французом у нас на крючке. Да и восстание-то он затеял вероятнее всего ради золота султана, пообещав ему поддержку со всех сторон. Ну а при теперешнем раскладе, стоять Пандиту передо мной и на твоём месте не позже, чем через пару дней. Теперь-то я утолил твоё любопытство, мой очень дорогой Дик?

– Не совсем, – отозвался я. – Мне теперь совершенно не ясно, зачем меня вешать, а тем более пытать? Не разумнее ли отпустить с миром?

– Сначала мы так и хотели, Дик, когда узнали о встрече с Пандитом. Но ты же сам полез в петлю, отрицая достоверные вещи и не поддаваясь перевербовке. А теперь у нас с тобой нет выбора. Мы тебя вывесим для устрашения твоих же друзей, и, поверь мне, после окончания нашего разговора тебе будет чем покрасоваться перед ними. К тому же, твоя казнь заставит поторопиться мнимого гуру. Он ведь не знает, что ты мог рассказать нам. Тем более, что твоё освобождение сорвалось.

– Какое освобождение? – заорал я в ужасе.

– Как будто ты не знаешь! Ведь божий слуга, этот святоша, который был у нас вне подозрений, предупредил тебя о готовящемся побеге. Но ваши слуги вовремя донесли нам о готовящейся акции, ведь их, в свою очередь, за неимением лучшего, тоже привлекли к незаконной операции. Поэтому-то каземат и дворец охраняются солдатами особенно тщательно.

– И вы арестовали Жана и остальных? – упавшим голосом спросил я.

– А зачем? Пандит не выходит из своей конуры, брать связника-махрата без толку. Он хитёр и предан гуру, как и ты. Пусть общается с твоими друзьями. Подождём, пока туземцы узнают тайны подземелий. Они-то и приведут нас к бунтовщику и его золоту. Тем более, что после нашего с тобой разговора ждать останется не долго. Вот видишь, ты теперь знаешь много лишнего, чтобы оставаться в живых. Пора мне заняться делом, голубок.

А ведь Медноголовый был неплохим собеседником и актёром. Я вспомнил его капитаном яхты и не верил, что передо мной один и тот же человек. Я так и сказал ему, думая затронуть в его чёрствой душе какие-либо честолюбивые струны.

– Послушайте, Хью, – заканчивал я последнюю попытку договориться хотя бы о милосердии к беззащитному пленнику, то есть ко мне. – Вы глубоко ошибаетесь, принимая меня за ниспровергателя устоев и разжигателя бунтов. Меня соблазнило золото, а не блеск революционных идей. Повремените с казнью до поимки Пандита.

– Может, и ошибаюсь, – спокойно ответил палач, – но повременить не могу. Есть, в конце концов, приказ полковника, поэтому ты добросовестно исполнишь отведённую тебе роль в нашем спектакле. А после поимки Пандита, вполне возможно, что твои кости соберут в один мешок и захоронят с почестями в отдельной могиле, как безвинно пострадавшей из-за происков врагов жертвы. Так что для тебя всё не так плохо может и закончится.