Посмотрев на распоясавшихся пожилых женщин, не выбиравших выражений и явно провоцировавших его, отец не выдержал и в свою очередь высказал им в лицо что-то неприятное и резкое. От чего те вначале оторопели и, словно воды в рот набрали, а потом разразились невиданной бранью. Отец понял, что их не переубедить и говорить с ними далее о чем бы то ни было совершенно бессмысленно. Когда они удалились, он попросил Надежду собрать его вещи, а сам вышел с сыном из почерневшего от времени и человеческих страстей дощатого дома, построенного на шахтерской улице еще в двадцатые годы прошлого века. Затем направился с сыном в общежитие, где за ними сохранялась их меблированная комната с установленным в ней по его просьбе цветным телевизором. Комендант общежития, в прошлом шахтер, потерявший во время обвала в забое руку, пошел навстречу. После статьи Декабрева в городской газете о проблемах безопасности на шахтах, о чем местные журналисты даже боялись заикаться в прессе, он зауважал его. А когда отец Славы заступился в печати за несчастных нервно-психических больных из расположенного в городской черте психо-неврологического диспансера – еще больше. Ведь их нещадно эксплуатировали на разгрузке товарняков или заставляли в тайге с колотушками в руках залазить на высокие кедры и сбивать шишки с орехами, отчего некоторые из них, срываясь вниз, получали увечья или тяжелые травмы. Он понял, что Декабрев легких дорог в своей жизни не выбирает, ведет непримиримую борьбу с человеческой жестокостью и несправедливостью, существующей в обществе. Таким людям живется не просто, но они, как надежда на лучшую жизнь, нужны людям, которых привыкли держать за "винтики" или какую-то мошкару, надоедающую начальству своими жалобами и заботами. Отец Славы работал в газете заведующим отделом писем и жалоб, и к нему народ за помощью и поддержкой, почувствовав в нем настоящего журналиста и человека, валом валил. Декабреву было трудно и хлопотно от такой жизни, но он получал от нее удовлетворение и человеческую благодарность, был по-своему счастлив. Слава и кое-что просветлявший в его голове насчет отца дядя Володя это видели. Как видели и другое – как после вызовов на ковер в горком партии или в горисполком, в кабинет главного редактора за смелые статьи он, словно сжимался от душевной и физической боли и серел лицом. Владимир Федорович, сам немало испытавший на своем веку, наполучавшийся шишек от чиновников-номенклатурщиков, сразу понимал, что к чему и вытаскивал отца и Славку, как только подходили выходные, на очередную прогулку в тайгу.

Однажды, когда доехали на автобусе до шахты "Таежная" и прошли мимо нее по проселочной дороге до небольшого озерца, поросшего по берегам молодым, почти сиреневого цвета лозняком и подростом осин, они нечаянно набрели на громадного сохатого. Чуть поодаль в зарослях стояли, лакомясь молодыми ветками и листвой, взрослая лосиха и лосенок. Легкий ветерок дул с их стороны, поэтому они сразу не учуяли появление людей, и Славка, как завороженный, осторожно остановленный дядей Володей, смог наблюдать за этой свободной и, как ему показалось, счастливой лесной семьей. Особенно любопытно было наблюдать за полугодовалым лосенком, все еще искавшим сосцы под брюхом у матери и тыкавшимся в коричневато-розовое вымя матери своей тупой мордочкой.

– Ты посмотри, какие у них глаза, почти человеческие, сколько в них настороженности и тепла. Посмотри, как лосиха смотрит на своего сынка! – Изумленно и восторженно подсказывал Славе полушепотом дядя Володя. – Ну, живые души, живые они и есть. Не понимаю, как таких можно убивать, решительно не понимаю, словно люди и звери поменялись местами и своим предназначением.

– О чем это ты? – Тоже полушепотом спросил его отец.

– Да поговаривают, что совсем неподалеку в тайге лосей буквально истребляют местные начальнички. Без всяких лицензий ведут отстрел. Бают, даже бункер какой-то в тайге построили с холодильником, чтобы хранить в нем туши убитых лосей. Потом их разделывают, рубят на куски и отвозят на продажу в магазины.

– А ты откуда про это знаешь? – уточнил отец. А Славке от рассказа дяди Володи стало явно не по себе. Ну, как таких прекрасных животных с карими, почти человеческими, умными и добрыми глазами можно убивать!..

– А ты в магазинах видел, что под видом говядины продают? Бизнес у них! В азарт, черт бы их побрал, вошли. Деньги делают. Скоро лосей станут в Красную Книгу из-за такого бизнеса заносить, и вот такую картину, как сегодня, мы долго еще не увидим – все дальше от города лоси в тайгу уходят. Почуяли для себя угрозу от людей. Точнее, – от браконьеров. Какие они люди! Бездушные хищники и только!

– Слушай, это интересно. Надо бы разобраться! – Прошептал отец и в его глазах загорелся профессиональный огонек журналиста.

– Не лезь ты в это дело, шею свернешь. А сам не свернешь, помогут! – Как-то мрачно и загадочно высказал свое суждение по этому поводу Владимир Федорович.

– Дядь Володь, да разве можно животных беззащитными оставлять? – Поддержал отца Славка.

– Нельзя, но это не твоего ума дело. И отца ты не подзадоривай, не втравливай в это гнилое дело. За ним страшные люди стоят, я знаю. Точно шею свернут или застрелят.

Отец к совету приятеля прислушался, и сразу выступать в газете на лосиную тему не стал, а накатал письмо в ЦК КПСС, откуда вскоре приехала комиссия и в городе началась комплексная проверка. А вскоре разыскали на одной из заимок в тайге бункер с лосиными тушами и дефицитными товарами. Подцепили к массивной металлической двери стальной трос, дернули трактором. И когда мощная и тяжелая дверь вылетела наружу с громким скрежетом и звоном, проверяющие, среди которых были и работники прокуратуры, обнаружили под землей большой склад. Внутри его находились стеллажи, заваленные импортными и отечественными товарами, каких в обычных магазинах никогда не было. А потом подтвердились и более серьезные факты, о которых в своем письме в ЦК КПСС сообщил Декабрев.

– Ну, что, настучал в Москву, доволен! – Распекал после этого отца первый секретарь горкома партии.

– Так вы же меня не приняли, и выслушать по серьезным вопросам не захотели, в газете некоторые из моих материалов публиковать запретили, чего же теперь после драки кулаками размахивать?

– Ты посмотри на него-правдолюба и правдоискателя! Прямо героем себя чувствует. Приехала по его вызову комиссия на неделю, наведет порядок, угомонит злоупотребленцев. Он первый о выявленных вопиющих фактах сообщил в столицу! Ты думаешь, я об этих фактах и фактиках не знал? Да у нас здесь все знали. Но как с этой махиной подпольной бороться? Ты хоть представляешь себе масштабы того зла, что уже давно укоренилось на нашей земле? Насилуют ее, сосут ее соки и уничтожают ее богатства и красоту, а мы порой просто бессильны.

– Ну, прямо-таки бессильны! – Парировал такой театральный прием отец Славки. – В ваших руках вся полнота власти. Может, все не так уж и сложно, просто вам не хочется отказываться от своего кусочка, который вы вместе с другими начальниками получаете здесь от незаконно выпекаемого "пирога"?

– Ну, ты это того, хватил, скажу я тебе. – Сделал обиженное лицо первый секретарь горкома. – Поосторожнее на поворотах, а то можно и за клевету ответить.

– Какая же это клевета? Чистая правда. Вы посмотрите на то, что в городе делается глазами не первого секретаря, хозяина города, а простого человека. И вам все сразу станет ясно. Я вот, к примеру, и многие другие, по общежитиям ютимся, а в городе недавно стало известно о десятках не зарегистрированных и, стало быть, незаконно построенных жилых домов. Это как вам – не факт?

– Ну да, конечно. Без тебя тут никто и ничего не видел. Ты приехал и всем глаза на все пакости жизни открыл. – Продолжал гнуть свою линию, сидевший под большим портретом Л. И.Брежнева, первый секретарь. – Молодец, ничего не скажешь. Пожил бы в моей шкуре хотя бы с годик, тогда бы понял, что такое директорский корпус в Сибири и как с ним бороться. Не я, а он тут главный хозяин. Но я вижу, мы с тобой так ни до чего и не договоримся. Ты меня понимать не хочешь.

– Почему же? Поддержите меня, встаньте на мою сторону, и я вас отлично пойму и оценю.

– Нет, парень, Сибирская провинция, как я вижу, не для тебя. Надо тебя отсюда в столицу или куда-нибудь в цивилизованную Европу выслать. Тут тебе делать нечего. Тут ты чужой. И все, хватит. Закончим на этом бесполезный разговор.

Его пересказ дяде Володе в их небольшой комнате в общежитии Славка, рисовавший ранее увиденных в тайге лосей, слышал отлично. И за стойкую позицию уважал отца. А дядя Володя почему-то, чем больше отец рассказывал, тем больше хмурился и становился, как черная туча.

– Сволочи, суки! – Наконец-то не выдержал он. – У меня отец вот таким же правдолюбом был. За что и пострадал. Расстреляли его в Ростовской тюрьме при Сталине. А беременную мать в Сибирь с моей старшей сестрой сослали, в Асино. Я, по идее, должен был на Дону родиться, а пришлось на Оби свет увидеть. Правда, уже без отца родного. Вот как бывает. И сколько здесь таких, как я, других – с ущербными и переломанными судьбами! Эх, Россия! Думал, ну, вот-вот и наступят лучшие времена. А нас снова в дерьмо мордами тычут, рты затыкают. Сколько же можно!..

– Да, печально и прискорбно! – Согласился с ним отец. – Но сидеть, сложа руки, и молчать нельзя. Я думаю, что все-таки найдутся в стране здоровые силы, которые повернут ее в правильном направлении, изменят жизнь к лучшему.

– Когда еще и кто? – Скептически улыбнулся дядя Володя.– Ты, Николаич, что, такой наивный, не понимаешь, как прочно Зло укоренилось на нашей земле?

– Понимаю. Но все-таки верю в скорые перемены.

Отец не ошибся. Чутье поэта и журналиста его не подвело. Примерно через три-четыре месяца после разговора с первым секретарем в горкоме и позже – дядей Володей в гостинице по телевидению выступал на известном апрельском (1985 года) пленуме ЦК КПСС с докладом о необходимости перестройки в стране Михаил Горбачев. По своему содержанию, как показалось отцу Славки, это было то слово, которого давно ждали в обществе. Похоже, к руководству страной, действительно, приходили здоровые силы. И, наивно веря в очередную идею по очищению страны от пороков и злоупотреблений, он готов был засучить рукава и работать, работать и днем и ночью. Но они с сыном были уже далеко от шахтерского города, где он со своими статьями и обращением в ЦК КПСС понаделал столько шума и привлек внимание центральных властей к реальным, а не придуманным, проблемам сибирской глубинки. К скорому отъезду из того города его подтолкнули самым грубым и отвратительным способом. Первый секретарь горкома КПСС на все это закрыл глаза. Когда Декабрев понял, что на него и Славку начали настоящую охоту в злосчастном сибирском городе с помощью обычных уголовников, то из боязни за судьбу сына, которого уже травили в школе и нередко припугивали, решил переехать на новое место, в Одесскую область. Вот там он и увидел выступление Михаила Горбачева по телевидению. И там же вскоре понял, что многим перестроечным идеям не суждено сбыться. Потому что страна так серьезно погрязла в очковтирательстве и злоупотреблениях, криминале, стала неуправляемой из Центра, что многое из задуманного генсеком – не больше, чем утопия. Предстоял еще долгий и кропотливый путь по выводу великой державы, уже охваченной пламенем сепаратизма, из глубочайшего кризиса.

В Одесской области он столкнулся с целым "букетом" проблем, от ядовитого аромата которых у людей не только кружились головы, но и нередко вообще отлетали в сторону. К примеру, одного из молодых пастухов в приграничной зоне подвыпившие городские начальники перепутали с диким кабаном, когда он пробирался сквозь прибрежные заросли рядом с Дунаем, и застрелили в том месте, где всякая охота вообще запрещена. Застрелили и зарыли, скрыли свое преступление от милиции и пограничников. Но когда последние делали очередной обход границы и приграничной зоны с собакой, та учуяла прикопанного под землей человека. Раскопали и ахнули – так это же знакомый им восемнадцатилетний пастух из близлежащего села. Уголовное дело завели, но расследование вели вяло, без особой охоты. Виновных так и не нашли. Вот и обратились родители парня к отцу Славки, который и здесь в короткое время успел прослыть честным журналистом, к тому же имеющим связи с московскими изданиями, "Комсомолкой". Вслед за родителями убитого парня к нему потянулась целая вереница абсолютно беззащитных и загнанных местным начальством в угол людей. Они уже почти потеряли веру в справедливость и вот только теперь, с его появлением в приграничном городе, вновь почувствовали в душах огоньки надежды на то, что справедливость все-таки есть и ее можно добиться с помощью прессы. Но и тут отцу Славки сильно развернуть свою журналистскую и общественную деятельность не дали. Воспользовались простой формальностью, чтобы фактически выслать из погранзоны – у Декабрева не было прописки, а сам себе ее дать он не мог. Начальство же не хотело. С полгодика приглядывалось к новому строптивому журналисту, затем обожглось от некоторых его публикаций, посланных в "Комсомолку" и другие центральные газеты, и стало с помощью подручных "выкручивать ему руки". В горотделе КГБ отца, как он потом рассказал сыну, три с половиной часа допрашивали, как говорится, с пристрастием. Выясняли, зачем он приехал в погранзону, какие у него цели, кто его сюда приглашал и т.д. и т.п. И когда "выяснили", что он не шпион, и никакой подрывной или разведывательной деятельностью не занимается, а только честно исполняет здесь свой долг журналиста, работает в городской газете, куда его пригласил на работу главный редактор, то намекнули, что ни жилья, ни прописки, обещанных ему ранее, он здесь не получит. Потому, что чужой и не понимает местной специфики. Оставаться же в погранзоне без прописки нельзя. Нужно выехать в 24 часа, если не хочет, чтобы его арестовали. В редакции газеты после этого ему, надо полагать, не без участия упомянутого выше горотдела КГБ, устроили очередной фарс и разнос с истеричными заявлениями и обвинениями в его адрес. Одна из работниц, помнится, кричала: "Вы посмотрите, у него ребенок, а он так смело себя ведет. Несчастный мальчик, сколько горя выпадет на его долю из-за такого отца"!.. Как будто он и вправду был виноват в том, что общество так разложилось, и в нем перестали действовать написанные в советские времена законы. Людей же использовали, как хотели. Он все это понимал, и вначале разозлившись на несправедливые упреки своих коллег, вскоре после этого уже жалел этих людей, вынужденных идти на поводу у власть предержащих. Но и о дальнейшей судьбе Славы он думал уже с некоторой тревогой – доля правды в словах еще вчера восторгавшейся его правдивыми публикациями сотрудницы, а сегодня по наущению начальства порицавшей его позицию, была. Нужно было принимать решение и то ли идти до конца, садиться в застенок и доказывать в суде, в письмах в вышестоящие органы свою правоту, либо выехать из пограничного городка. Ради безопасности и спокойствия сына он выбрал второе. За что приехавший позже представитель Одесского обкома партии назвал его малодушным человеком. Горазды были проверяющие в то время на "ярлыки".

А многие дела и журналистские расследования, начатые Декабревым в Одесской области, оставались к тому времени незаконченными. Чтобы завершить их, отец с сыном перебрались в близлежащий район Молдовы. Оттуда можно было при необходимости не без риска для себя наезжать на электричке и продолжать дальнейшие расследования. Что, собственно, Декабрев с помощью пострадавших от произвола властей и начальников людей в приграничной зоне и делал. Но он не знал другого, что здесь он встретит свою новую любовь и обретет свой новый родной дом. А Слава подрастет и поступит в художественное училище имени Репина в Кишиневе, там встретит свою первую любовь и после окончания "художки" рано женится. Как когда-то отец и его подруга, молодые не вступят сразу в официальный брак, а попробуют с годик пожить вместе под одной крышей. И потом, как по сценарию, спущенному свыше, разойдутся каждый своей дорогой. Правда, до этого прошло еще несколько непростых для Декабрева и его сына лет – в чем-то счастливых для них, в чем-то таких же тягостных, как и предыдущие, проведенные в других краях этой большой и необъятной страны, повсеместно пораженной к тому времени "метастазами" бюрократического произвола и медленного распада. Этот сложный и печальный процесс откладывал свой отпечаток на судьбах многих и многих людей, их характерах и климате семейной жизни. В канун известного Приднестровского конфликта, окончившегося, как известно большим кровопролитием, Декабреву и его новой семье снова всерьез пришлось думать о ее безопасности. За правдивые статьи журналистов теперь уже не распекали, а помещали в "Черные списки", отлавливали в темных и безлюдных закоулках, вывозили за город, обливали бензином и сжигали. Устрашали и членов их семей. Славка не видел всего этого только потому, что жил в Кишиневе, где страсти местных националистов выливались пока лишь в уличные и площадные митинги и многочасовые выступления с лозунгами типа: "Нам тесно. Русских – за Днестр, евреев – в Днестр"! Да еще – в редкие походы – то на Комрат, то на Бендеры для устрашения политических противников. В руках шествующих в таких колоннах, как правило, были факелы, обрезки арматуры, кастеты и ножи. Но официальные власти настоящих мер для наведения общественного порядка не принимали. Им, похоже, такие хулиганские и бандитские вылазки с участием криминалитета и переодетых, подвыпивших сотрудников милиции были на руку. Так как помогали решать политические и идеологические задачи силовыми методами. А Декабрев уже год, как сидел без постоянной работы, его травили и выживали из небольшого городка на юге Молдавии, где он встретил свою любовь и вступил в брак во второй раз. И здесь при всевластии партийно-советской номенклатуры он и его сын оказались чужими. В городке межнациональные и межклановые отношения накалились до предела, общественное мнение, которым манипулировали пришедшие к руководству республиканскими СМИ карьеристы и националисты, было сильно поляризовано. Оставалось только поднести спичку, чтобы вызвать настоящий пожар. А у Декабрева к тому времени родился маленький сын. Оставаться с ним и женой в полном ненависти городке было уже небезопасно. Он отправил их к тестю, на железнодорожную станцию, где у того был свой собственный дом. Старика уважали соседи, при случае они могли прийти на помощь. Да и супругу Декабрева они знали с детства – вместе выросли на одной улице. Поэтому там она чувствовала себя более-менее спокойно. Сам Декабрев оставался в своем коттедже, который они достраивали вместе со Славкой и супругой. Показываться на улице было опасно. Нервы у Декабрева уже сдавали. Как-то он не выдержал и в одиночестве выпил целую бутылку коньяку, чтобы забыться от всего кошмара, обрушившегося на него самого и его семью в последнее время.

Стояла теплая и тихая июньская ночь. Лишь кое-где побрехивали соседские собаки. Полная луна, похожая на далекий прожектор, направила через небольшое окошко кухни голубоватый и конусообразный столб света на деревянный пол, рядом с которым находилась деревянная лестница, ведшая на чердак. Декабрев собственноручно смастерил ее, когда благоустраивал дом. Теперь она в случае чего могла пригодиться. Правда, прятаться на чердаке от боевиков было бессмысленно, все равно бы нашли и расправились, если захотели этого. Внезапно в боковую дверь, служившую черным ходом из кухни, постучали. Декабрев услышал этот стук сквозь охватившую его дрему. Он быстро поднялся с кресла-кровати, поставленного в его кабинете, и через приоткрытую дверь прошел на кухню, взял в руки топор и спросил: "Кто там"?