Кузнечик с треском вылетел из травы, сделал длинную дугу и сел прямо перед Витькой на чистую, укатанную до черного блеска колею. Витька коршуном на него упал, да промазал, стал красться и еще раз промазал. Кузнечик улетел далеко, и Витька вернулся к отцу.

– Синекрылка, – сказал он, сделав безразличное лицо, – на таких не клюет. У них яд коричневый. Надо желтокрылок наловить зеленых. На них клюет.

– А что же на них клюет?

– Как что? Ты не знаешь?! – Витька забежал вперед, заглядывая отцу в глаза. – Язи! Голавли! Хочешь наловим? Под мостом полно голавлей. Вот такие.

Они отошли от дороги и стали обследовать луг. Роса еще не высохла, кузнечики были вялые и не спугивались. С трудом поймали они три штуки. Витька поймал синекрылку.

– Ты же говорил, они ядовитые?

– Ну пусть, – Витька осторожно, чтобы другие не вылезли, засовывал серого толстопузого кузнеца в спичечный коробок. Кузнечик сердито шевелил усами и пускал коричневую слюну.

Вскоре дорога спустилась в прибрежный ивняк, резко запахло речной свежестью, и отец с сыном вышли на реку. Берега были высокие, кудряво и густо заросшие ивой, черемухой, дубами и огромными старыми тополями.

Неглубокий перекат перед ними радовался солнечному утру, болтал о чем-то и весело скакал по цветным камешкам и золотистой ряби песка. Тихие камыши, прибрежная трава искрились росой. Из гулкой тишины леса раздавался крик кукушки. Отец щурился на воду, на солнечные зайчики и чуть заметно улыбался. «Кукушку считает, – догадался Витька, – загадал чего-нибудь и считает».

Река неторопливо закручивала мягкие водяные травы, и вскоре уходила в дремотный и ленивый омут. Ласточки падали с золотых небес в лесную тень, чиркали клювиками по гладкой поверхности и снова радостно взмывали выше высоких тополей.

Витька видел все это сто раз, но все же стоял, держа отца за руку, и ждал, пока тот насмотрится.

– Во-он там, – показал он на другой берег. – Там лещей ловят. Мы с Колтушей пробовали, но у нас удочки короткие. А у тебя же длинные?

Отец снял брюки, посадил сына на шею, и они перешли. Вскоре тропинка вывела их на укромный тенистый песчаный пляжик, еще мокрый от утренней росы.

Отец размотал и забросил донки, подвесил маленькие колокольчики, и они уселись на бревнышко. Витька совсем как взрослый подпер кулаком подбородок и решил терпеливо ждать – понятно же, что большая рыба быстро не клюнет.

Он следил за длинненьким ивовым листочком, который, изогнувшись, лежал на поверхности, почти ее не касаясь. Сначала листочек медленно, как гордый кораблик, плыл по течению, потом попал в водоворот и теперь кружился в растерянности. Не зная, как выбраться. Отец курил и тоже смотрел на листочек.

Он хотел сам все рассказать сыну. За этим и приехал. И вот теперь не мог. В городе много раз представлял себе этот разговор. Думал, посадит сына напротив себя, возьмет за плечи и поговорит. И все объяснит. Но у него и там-то, когда Витьки не было рядом, ничего не получалось. Он представлял наивные любящие Витькины глаза и дальше этого не мог двинуться в своем объяснении. Вся его решимость насчет своей новой любви и новой семьи куда-то девалась.

Можно было, конечно, ни с кем не видеться. Ни с Витькой, ни со Светкой, которая своей крошечной любовью и радостью просто выворачивала его наизнанку, но так он не мог. И к Витьке ехал, надеясь, что тот его поймет и простит, и они договорятся видеться как можно чаще. И у него поднималось настроение, и он сам начинал верить, что они будут видеться часто. Почти каждый день.

Он курил, чувствуя, как подрагивают руки, посматривал на сына и мысленно разворачивал его для разговора, но Витька почему-то никак не разворачивался. Листочек выбрался и уплыл уже за кувшинки, и теперь Витька вцепился взглядом в тонкую темно-синюю стрекозу с бархатными крылышками. Он сто раз пытался поймать таких, но они все время летали над водой. Витька быстро глянул на отца – не поможет ли, потом снова на стрекозу, но, вдруг бросил ее и уставился на отца. Странный он был сегодня. Не похож на самого себя.

Отец отвернулся и полез в рюкзак. Ничего ему там не надо было. Он пошарил бесцельно и, совсем уже не выдерживая, встал и пошел по тропинке.

– Ты куда? – зашептал Витька.

– Сейчас, – ответил отец, не оборачиваясь. Витька стал внимательно смотреть на донки.

Хорошо, если бы клюнуло, пока отца не было. Он бы сам вытащил. Донки молчали. Маленькие колокольчики, подвязанные к лескам, поблескивали на солнце и чуть покачивались, но не звенели.

Неподалеку у камышей плеснулась крупная рыба, потом еще раз. Витька встал и побежал за отцом сказать про большую рыбу.

Отец сидел на соседнем рыбацком местечке, курил и смотрел на речку.

– Ты чего, – спросил Витька растерянно, – тебе у нас не нравится?

Отец вздрогнул, нахмурился, но улыбнулся через силу и притянул его к себе.

– Ты чего? – Витька внимательно рассматривал лицо своего отца – глаза улыбались, но грустно-грустно, а в уголках было мокро – он никогда такого не видел. – По маме соскучился?

– Ничего. У нас с тобой отличное место. Я в детстве рыбачил на такой же речке. С братом.

– С дядей Сашей?

– Ну. И с отцом иногда. Но я его плохо помню. Помню, что он строгий был.

– А ты тоже строгий!

– Я?!

– Конечно! – удивился Витька, что отец этого не знает.

Они глядели друг на друга. Нежно и жалеючи. Жалели друг друга. Только разная это была жалость. Витька просто любил, а отец… тоже, конечно, любил. В том-то и дело. И от этого ему было совсем плохо. А Витьке – нет. Витьке не было плохо. Как же ему могло быть плохо, если отец был рядом.

Нежный, но настойчивый звон заставил их очнуться. Они прислушались, удивляясь этому странному металлическому переливу, стелющемуся по реке, но вдруг заторопились разом и наперегонки бросились к донкам. Одна из них уже была сорвана, и колокольчик полз к воде.

– Подсекай, – показывал отец, размахивая рукой.

Витька схватил леску, дернул и почувствовал, как его прямо потащило в воду.

– Ух-х! – Он вцепился двумя руками, глаза были полны ужаса и счастья. Был бы он один, по-настоящему испугался бы.

– Большая?!

– Ну!..

– Тащи! Не давай слабину!

Это был огромный язь. Красноперый и черноспинный, желтоватым серебром заходил, завозился на мели, у самого берега. На песок уже подтащил его Витька. Отец шагнул в воду, чтобы помочь, хотел было ухватить рыбину руками, но язь отчаянно рванулся и оборвал крючок. И медленно поплыл в глубину. Отец растерянно смотрел ему вслед, а Витька заревел. Он продолжал вытягивать леску, на которой уже ничего не было, и громко ревел. Слезы текли по щекам, он вытирал их и все смотрел в глубину. И столько горя было в его глазах, что отец невольно рассмеялся и прижал его к себе.

– А-а! ы-ы! – не унимался Витька, вздрагивая всем телом.

– Ну-ну! – Отец большой рукой гладил его худенькие лопатки и ежик на затылке. – Бог с ним. Еще поймаем.

– Не пой-май-ем! – тер Витька слезы. – Такого уже н-нет…

– Ну все, все. Вот сейчас увидишь. – Отец достал коробку и стал привязывать новый крючок.

Витька потихоньку успокаивался. Сидел на бревнышке и иногда судорожно вздыхал, глядя на песчаное дно, уходящее в зеленую глубину. Потом вдруг сказал тихо и решительно:

– Ну и пусть. Там ему лучше!

Отец удивленно и даже тревожно посмотрел на сына.

– Там он плавает. Видел, какой он прекрасный, – у него снова набухли глаза. Он вздохнул тяжело и прерывисто. – Жалко, деду не показали. Дед говорит, что ты подлец. Вот показали бы… узнал бы тогда!

К обеду солнце разошлось. Палило нещадно. Они сидели в тени старой-престарой неохватной ветлы, и все равно было жарко. Витька то и дело купался. Это, конечно, пугало рыбу, но в садке у них уже плавало два хороших подлещика, несколько плотвиц и с десяток окуней. Столько Витька никогда не ловил. Жалко, что Колтуша заболел, а то бы и он посмотрел.

Потом уху варили. Витька бегал за дровами, помогал рыбу чистить, рассказывал отцу, как надо жарить пескарей на прутике.

Потом ели. Никогда Витька такой ухи не ел. Два раза добавки просил и объелся.

Рыба уже давно не клевала. Ни на донки, ни на удочки. И они стали собираться.

Витька шел по лесной дороге, мысленно разговаривая с Колтушей. Рассказывал, как забрасывать донки, как варить уху. Предлагал всегда брать с собой котелок. Но Колтуша заспорил, кто его будет нести? Витька сначала сказал, что он, но это было несправедливо, и они решили, что по очереди. Он отстал от отца. Шел, размахивая руками.

– Ты с кем там воюешь? – остановился отец.

– Ни с кем… – взял Витька его за руку, – а ты когда уедешь?

Отец должен был ответить «завтра», потому что на послезавтра у него уже были взяты совсем другие билеты. Два. Прижавшись друг к другу они лежали сейчас в кошельке в кармане рубашки. Но он молчал. Глянул лишь мельком в темные Витькины глазки и совсем ушел в свои мысли. Дорога пылила. В рюкзаке за его широкой спиной ложки позвякивали о пустой котелок.

Едучи сюда, к Витьке, он думал, что у него есть выбор. Что просто надо взять себя в руки, все хорошо обдумать и как-то так сделать, чтобы никто не пострадал. Все это время он конструировал внутри себя какую-то особенную конфигурацию… какой-то такой мир, который бы всех устроил.

У него не получалось. Выбора не было. И от понимания этого внутри у него все путалось, горело и рушилось вместе с теми двумя билетами. И только маленькая Витькина ладошка, державшая его палец, имела незыблемый и ясный смысл.

Отец остановился. Прикурил сигарету.

– Я тебе все снасти оставлю. Сам будешь ловить. С… это. с Колтушей.

– Все?!

– Все, – ответил отец уверенно и даже как будто весело.

– И котелок?

– И котелок!

Витька о чем-то подумал.

– И ножичек перочинный? – спросил осторожно.

Отец остановился, снял рюкзак, достал из карманчика ножик и протянул сыну. Ручка была темно-синяя. Перламутровая.

– Держи!

Витька ничего не понимал. Раньше отец даже трогать его не разрешал.

– А я не обрежусь?