За этими скупыми строчками автобиографии стоит трудное детство, сложность, а подчас и жестокость первых жизненных впечатлений. Нетрудно себе представить, как больно резало слух мальчика колкое и обидное прозвище «нахаленок». Шолохову, уязвленному до слез насмешками своих сверстников и пересудами хуторян, приходилось терпеливо переживать в душе горькие, незаслуженные обиды. Любопытен в этой связи один исторический факт. Когда-то Петр I издал специальный указ о том, чтобы всех незаконнорожденных записывать в художники. Кстати, тема судеб незаконнорожденных в русской культуре (в этот ряд можно поставить В.А. Жуковского, Н.Ф. Федорова, А.И. Герцена, А.А. Фета, художника В.Г. Перова и других) могла бы стать объектом специального исследования.

Уже ранняя биография Шолохова говорит о том, что он изначально формировался как художник широкого диапазона чувств и мысли. Вероятно, прав был И. Бунин, говоривший о типе физической организации как предпосылке «обостренного ощущения Всебытия»⁸.

Шолохову часто задавали вопрос о его социальном происхождении. В письме к М.И. Гриневой от 28 декабря 1933 года он на этот вопрос ответил так: «Напрасно вы меня оказачили. Я никогда казаком не был. Хотя и родился на Дону, но по происхождению – «иногородний»⁹.

Такой вопрос был задан и на одной из встреч со студентами Упсальского университета (Швеция): «В «Истории советской литературы», вышедшей на Западе, профессор Струве пишет, что вы полуказак. Там написано, что ваша мать казачка, а отец – нет. Шолохов ответил: «В какой-то мере это так. Дело в том, что моя мать (она украинка) вышла замуж за казака и рано овдовела. Потом она жила с моим отцом, как говорится, гражданским браком, не венчанные были. Сколь я родился, а она была, так сказать, вдовой, я по формуляру числился казаком, имел пай земли, все привилегии казачьи. Затем отец меня усыновил. Уже после моего рождения они перевенчались с матерью и (по документам) я стал числиться уже русским… У нас таких людей называли иногородними. Вот я – иногородний»¹⁰.

Не в этих ли хитросплетениях судьбы, сложных перипетиях шолоховской биографии следует искать отчасти объяснение литературной позиции писателя, его беспристрастного реализма? Изображая казачество, уходящий с исторической арены опыт военно-земледельческого сословия, он сумел посмотреть на этот своеобразный мир как бы с двух точек зрения – глазами казака («Он пишет как казак, влюбленный в Дон»¹¹. М. Горький) и одновременно глазами «иногороднего» – человека иной среды.

Детство оставляет у человека множество впечатлений разного свойства. Годы просеивают эти впечатления, что-то забывается, уходит в небытие, а что-то навсегда остается в памяти, – как общий душевный фон, как нравственная атмосфера пережитого.

Страдания и духовные раны часто открывают путь в искусство и становятся сильной действенной пружиной художественного творчества. Трагическое, выражая собой предельное и конфликтное в жизни, делает искусство особенно трепетным, живым и незабываемо впечатляющим и глубоким.

Двойственность положения («грань двух начал»), остро прочувствованная Шолоховым в детстве, была следствием реальных жизненных противоречий и контрастов, за которыми стоит глубокий социальный смысл.

Пережитое остропамятливым детским сердцем состояние «незаконности» своего положения Шолохов художественно воссоздал в рассказе «Нахаленок», о котором в беседе с Е.Г. Левицкой говорил, что это «отчасти автобиографический рассказ¹².

В нем воссоздан портрет вихрастого Мишки – «нахаленка»:

«Мишка собой щуплый, волосы у него с весны были как лепестки цветущего подсолнечника, в июне солнце обожгло их жаром, взлохматило пегими вихрами; щеки, точно воробьиное яйцо, исконопатило веснушками, а нос от солнышка и постоянного купания в пруду облупился, потрескался шелухой. Одним хорош колченогенький Мишка – глазами. Из узеньких прорезей высматривают они, голубые и плутовские, похожие на нерастаявшие крупинки речного льда».

«Для отца он – Минька. Для матери – Минюшка. Для деда – в ласковую минуту – постреленыш, а в остальное время, когда дедовские брови седыми лохмотьями свисают на глаза – «эй, Михаиле Фомич, иди я тебе уши оболтаю!».

А для всех остальных: для соседок-пересудок, для ребятишек, для всей станицы – Мишка и «нахаленок».

Девкой родила его мать. Хотя через месяц и обвенчалась с пастухом Фомою, от которого прижила дитя, но прозвище «нахаленок» язвой прилипло к Мишке, осталось на всю жизнь за ним».

Психологическая достоверность биографических деталей органично входит в художественную ткань произведения. Совершенно очевидно, что в творчестве Шолохова детские впечатления получили художественное осмысление и повлияли на характер его художественного мировидения. Для Шолохова-художника крайне важна детская точка зрения на происходящее, ибо в детском сердце, как в фокусе, своеобразно пересекаются и сходятся реалистическое и романтическое в жизни. Через детское незамутненное сознание (оно выступает как форма воссоздания и осмысления действительности) писатель стремится показать большой мир, рост в человеке чувства социальности.

Вспомним в этой связи и рассказ «Семейный человек». У паромщика Микишары нет ни тени сомнения и раскаяния в содеянном. (Ради того, чтобы отвести от голодной смерти семерых малолетних детей, он по принуждению белоказаков убил двоих сыновей.) «Жестко и нераскаянно» из-под напухших век смотрят глаза Микишары: «…Через кого все так поделалось? Да все через них же, через детей!» «Вот ты и рассуди нас, добрый человек! Я за детей за этих сколько горя перенес, седой волос всего обметал. Кусок им зарабатываю, ни днем, ни ночью спокою не вижу, а они…»

Вопрошая, Микишара твердо убежден, что его жестокий поступок сполна оправдывает закон обстоятельств. Однако Шолохов судит героя иным судом, нравственным, вкладывая приговор в уста ребенка, дочери Натальи: «Гребостно мне с вами, батя, за одним столом исть. Как погляжу я на ваши руки, так сразу вспомню, что этими руками вы братов побили; и с души рвать меня тянет…»

В рассказе «Семейный человек» звучит мотив нравственной ответственности человека за свои деяния. Шолохов не снимает этой ответственности с человека даже тогда, когда, казалось, возможности противостоять обстоятельствам исчерпаны сполна и выбора нет.

Образ Микишары взят писателем из жизни. В своих записках Е.Г. Левицкая приводит такой разговор Шолохова с председателем Плешаковского сельсовета: «А как поживает Микишара?» – вдруг спросил М.А. Тот (председатель. – В. 3.) замялся. «Приходил ко мне, просил дать свидетельство о политической благонадежности, хочет охотой заняться, ружье купил, – говорит: «У меня сын был красноармеец…» «Да ведь ты сына-то убил, – говорю ему. – Не дал ему свидетельства», – закончил председатель»¹³.

В развитии детской темы Шолохов явился продолжателем традиций русской классики. В художественном мире русской литературы дети живут в тесном и чаще всего очень драматичном для них соприкосновении с миром взрослых. Именно в детских судьбах русские писатели открывали особенно веские, неотразимые аргументы для критики существующего социального строя¹⁴. Достоевский считал страдание детей великой темой.

Достоевский выверял нравственные истины отношением к этим истинам детей, размышляя о детях как о будущем человечества. Князя Мышкина он оставил взрослым ребенком, сохранившим по-детски невинное, естественное восприятие мира, людей.

Детство Шолохова прошло на степном приволье. Будни донских хуторов и станиц, быт казаков, их нелегкий каждодневный крестьянский труд в поле и тяжелая военная служба – вот атмосфера, которая с детства окружала будущего писателя. Это была жизнь, близкая к земле, крестьянскому труду, неброской степной природе, включавшая в себя не только крестьянские будни, но и яркие впечатления от шумных ярмарок, народных игрищ и представлений. Она закладывала основы подлинного демократизма, пробуждала внимание к духовной деятельности народа. Красочная панорама глубинной народной жизни, замечательное искусство народа открылись Шолохову в самую отзывчивую, самую чуткую пору детства. Именно в эти годы в душу впечатлительного ребенка входит еще не осознанное, но цементирующее весь строй личности, представлений, ценностей народное начало, – возникает завязь чувства стихийного историзма. Уже в долитературный период он столкнулся со всеми особенностями социального, нравственного облика жителей Донского края, традициями и канонами казачьей народной культуры.

Это был период скорее эмоционального, чем рассудочного постижения мира, весьма богатый событиями, встречами с контрастными характерами, стилями поведения людей, знакомством с жизнью разных классов и сословий, национальностей, породивший у будущего писателя особую восприимчивость к калейдоскопически меняющемуся богатству и многообразию явлений.

Отец Шолохова часто менял профессии и место жительства, много кочевал по Донской области, таким образом будущий писатель, переезжая с семьей с места на место, познакомился с жизнью и бытом многих хуторов и станиц Верхнего Дона. Каковы были маршруты этих передвижений?

В 1910 году, прожив в Кружилине пять лет, семья Шолоховых переехала в хутор Каргин (позднее он будет переименован в станицу Каргинскую), где Александр Михайлович получил место приказчика в лавке купца Левочкина. С Каргиным связаны значительные события детства и боевой юности писателя. Здесь, в 1911 году, он будет брать первые уроки у сельского учителя Т.Т. Мрыхина, а через год, освоив начальный курс, поступит в Каргинское приходское училище. В 1920-е годы юный Шолохов с оружием в руках будет участвовать в становлении Советской власти. В Каргине будут написаны первые рассказы из донской жизни. Хутор Каргин часто упоминается в «Тихом Доне», события «Донских рассказов» происходят в основном в этом же хуторе.

Раннее детство писателя не ограничивается только донскими впечатлениями. Гимназический период его биографии, заложивший основы интеллектуального роста писателя, насыщен событиями, он прожит на стыке сельской и городской жизни. Так, в 1914 году, когда Шолохов заболел, отец отвез его, не успевшего закончить второй класс Каргинского приходского училища, в Москву, в глазную клинику доктора Снегирева. Остро переживалась девятилетним мальчиком разлука с семьей, родными местами. Непривычной для него, провинциала, была обстановка большого города.

После излечения Шолохов был определен в подготовительный класс частной мужской гимназии имени Григория Шелапутина. Во время учебы он жил на квартире у родственника по линии отца – А.П. Ермолова.

Отдельные московские впечатления этих лет отражены в «Тихом Доне». В клинику доктора Снегирева приедет с фронта на лечение Григорий Мелехов.

В связи с тревожной обстановкой, а также возникшими материальными затруднениями в 1915 году родители перевели мальчика в мужскую гимназию тихого провинциального городка Богучара, Воронежской губернии. В период обучения он жил в семье священника Д. Тишанского¹⁵. С домом соединяла мальчика переписка. Ради этого мать выучилась грамоте, чтобы самостоятельно читать письма сына.

Революционные события прервали обучение. Правда, некоторое время Шолохов учился во вновь открытой Вешенской гимназии, но полный гимназический курс ему завершить не удалось: в эти годы Дон явился ареной жестокой классовой борьбы.

В 1918 году, когда на Дон, нарушая условия Брестского мира, пришли немецкие оккупационные войска, семья переехала в хутор Плешаков (здесь отец писателя работал управляющим паровой мельницей), а через год – перебирается в хутор Рубежный. С начала 1920 года – вновь в Каргин.

Детство будущего писателя совпало со временем социальной революции и войн – империалистической и гражданской, на Дону особенно ожесточенной, временем коренной ломки старого жизненного уклада, начавшейся задолго до этих грандиозных событий.

Оно прошло в хуторской глуши, удаленной на сотни верст от промышленных центров, в обстановке устного живого слова, овеянное романтикой воспоминаний служилых казаков об их славных походах по военным дорогам Турции, Галиции, Восточной Пруссии; детство между казачьим куренем и тихим Доном, коридорами московской, богучарской, вешенской гимназий и бесконечной лазоревой степью, военно-земледельческим укладом крестьянско-казачьей жизни и бытом вольных хуторян, – детство между городом и селом, на стыке мирной и военной жизни. Эта жизнь, полная контрастов и противоречий, явственно показывала значение окружения, в которое погружен человек. Все это готовило и обещало специфическое, шолоховское восприятие мира.

Детские впечатления, повлиявшие на характер художественного мировидения писателя, в известной мере дают материал для отыскания истоков характерных особенностей его будущего творчества. Разве такие черты шолоховского дарования, как, например, познание самого языка степной природы, тонкое чувство красок, вплоть до тончайших, почти неразличимых оттенков и переходов, обостренное внимание к граням времени, преимущественно внешняя изобразительность и высокая степень эстетизации мира – не предвосхищены впечатлениями детства?

«Если биография художника, – проницательно заметил К. Федин, – служит коренным руслом его представлений о мире, – а это действительно так, – то на житейскую долю Шолохова выпало одно из самых глубоких, самых бурных течений, какие знает социальная революция в России».