А когда две девочки (я не говорю про тот случай, когда одна из них в душе полностью мальчик) находятся в близких отношениях, через некоторое время они начинают понимать и чувствовать друг друга настолько хорошо, что общаются практически без слов, телепатически. Во всяком случае, так оба раза было у меня. Через год после начала нашей нежной дружбы мы с Машей вообще уже не разговаривали – только перекидывались быстрыми междометиями, а иногда и просто взглядами. Этого хватало.

И начинаешь уставать уже вот именно от этого – что у тебя больше нет своего обособленного внутреннего пространства, а есть одно общее на двоих. В какой-то момент это становится невыносимо. Так тебя не достанет ни один мужик, потому что он и за десять лет не подберется к тебе настолько близко, и в самом тревожном случае будет пьяно мурлыкать, разыскивая тебя под ближайшим фонарем – там, где ему светлее. А девочка знает, где ты находишься, с точностью до микрона.

Вот поэтому я и говорю, что лесби – это не совсем мое, хотя секс в таких отношениях куда интереснее, дольше, нежнее, космичнее и т. д. – нужное подчеркнуть. Я бы ввела золотое правило: после каждых двух мальчиков одна девочка для реабилитации, только ненадолго. Не больше полугода.

До Маши был Егор – даже не хочу его вспоминать. Начинающий «политолог» с вечным пивом. Которое он к тому же называл «пивандрий» – раз услышав, невозможно забыть это слово никогда. Как низко можно пасть. Я не про него, а про себя – для него это был взлет к вершинам. До Егора – Коля, он был ничего, но уехал к хитрым и не до конца честным родителям-белорусам в Израиль.

До Коли – Дима, и параллельно с ним Лена, с которой мы тоже за неделю стали телепатками. Тогда все были еще такие молодые, что профессий ни у кого не было. А перед этим случился мой азиатский трип со всеми надлежащими приключениями, а еще раньше простирается радиоактивная пустыня юности, практически детство, где не бывает «партнеров», а только совместное исследование сигарет, алкоголя, наркотиков и физической телесности, своей и чужой.

В общем, даже покаяться не в чем.

Хоть мне уже тридцатник, кормят меня на пятьдесят процентов родители. Кое-что я зарабатываю сама «от-кутюром» (шью по мелочам – и неплохо продаю в интернет-магазинах, особенно хорошо берут дрим-кетчеры), иногда платят за «театральную деятельность» (участвую сразу в двух труппах, выступаем на всяких детских праздниках, днях города и так далее). Один раз заплатили за бэк-вокал на студийной записи. Я мечтала петь, но пою я плохо. Мне потребовалась серьезная психологическая помощь, чтобы окончательно это признать. Но мир не без добрых людей, спасибо.

Как подытожил мой папа, «без определенных занятий».

Ну да, можно сказать и так. Но я думаю, что довольно скоро смогу поднять свои доходы до вполне приемлемого уровня на одной из тех дорожек, по которым сейчас бегу. Если бы обстоятельства были жестче, нашла бы способ и раньше, но у моих родителей с деньгами все хорошо, и помогать мне для них не составляет труда. Вернее, хорошо у папы, а поэтому неплохо и у нас с мамой, хотя она уже не с ним, а я уже не с ней.

Мой папа – макаронный король. Вернее, не король, а герцог или граф. Король у них кто-то другой – он говорил, я не запомнила. Но у папы свои хлебкомбинаты, мукомольные фабрики и так далее, список довольно длинный.

Начинал он действительно с макарон, хотя теперь инвестирует и в металлургию, и в гостиничный бизнес, и еще куда-то. Сколько у него денег, я не знаю – в этих сферах деньги не имеют, в них как бы драпируются. Или купаются, постоянно делая вид, что ныряют крайне глубоко, хотя на самом деле могут ползти по гальке на брюхе.

Недавно он что-то потерял в Украине, но зато приобрел на Бразилии. У него другая семья, новые дети – и мы с мамой, как выражаются в деловых кругах, are not an asset, but a liability^[1]. Я его редко вижу – от моего имени его доит мама, у которой тоже другая семья и другие дети. В общем, до меня долетают даже не брызги шампанского, а запахи чужой отрыжки – но я не ропщу и очень надеюсь, что скоро смогу обходиться и без этого.

Хотела написать про родителей еще, но не буду, наверно. Спасибо им за все, многие лета и вечная память. Чудовищное преступление моего рождения на этот свет я им почти уже простила.

Эмодзи_привлекательной_блондинки_только_что_открывшей_свое_большое_и_доброе_сердце_совершенно_незнакомым_людям.png

Нарисовался папочка – видно, почувствовал, что я вспоминала про его макароны. Даже приехал ко мне домой. Я сперва не могла понять, чего это вдруг, пока он сам не сказал – тридцатник. Ну да, юбилей.

Раньше он моих дней рождения не замечал. Но ведь российский бизнесмен интересуется главным образом нулями справа от цифры. Нулей долго не было.

– Это чьи картины? – спросил он с порога. – Здоровые какие. Твои?

– Это не картины, – ответила я. – Декорации для спектакля. Я над ними работаю.

– Как вы их переносите?

– Они складываются.

– Лопухи какие-то…

– Это трава забвения, – сказала я.

– Зачем?

– Для балета.

– Какого балета?

– «Кот Шредингера и бабочка Чжуан-Цзы в зарослях Травы Забвения». Весь второй акт кот ловит бабочку. Это для второго акта.

– Ты же певица, – сказал он. – Или теперь художница?

– Я актриса тоже. Я танцую запасную бабочку. И либретто частично писала. Мы все сами делаем.

– А почему вся комната в тряпках? Костюмы шьешь?

– Нет. То есть да, но не только. Это еще на продажу.

– Тебе что, денег мало? Мама же на тебя берет.

– Мне нормально, – ответила я. – Просто я шить люблю. Могу тебе тоже пальтишко сделать, как у Чичваркина. Придешь в таком к партийному руководству на блины, а через неделю мирно переедешь с семьей в Лондон. Хочешь?

Он погрозил мне пальцем. Потом покачал головой, вздохнул, и еще раз погрозил. Видимо, я задела какие-то струны.

– Тебя, по-моему, засосало, – сказал он. – Причем в какое-то мелкое болото. Тебе развеяться надо. Забыть про все вот это. Тряпки, декорации. Мир посмотри, пока еще можно. Пусть голова у тебя проветрится. Может, что получше себе найдешь.

– Типа секретарем в бизнес?

– Почему секретарем. Ты свободно знаешь язык, можешь нормально за границей работать. Ты же любишь Азию. Вот в Индии, например. Там сейчас будут возможности. По-английски много где говорят.

– Мне нравится руками что-то делать, – сказала я. – Ну или телом. Не в том смысле, конечно. А голову я бы хотела сохранить для себя.

– Для глубоких размышлений о жизни? – спросил он с сарказмом.

– Ну вроде того.

– Деточка, о жизни нельзя размышлять, сидя от нее в стороне. Жизнь – это то, что ты делаешь с миром, а мир делает с тобой. Типа как секс. А если ты отходишь в сторону и начинаешь про это думать, исчезает сам предмет размышлений. На месте жизни остается пустота. Вот поэтому все эти созерцатели, которые у стены на жопе сидят, про пустоту и говорят. У них просто жизнь иссякла – а они считают, что все про нее поняли. Про жизнь бесполезно думать. Жизнь можно только жить.

Он, кстати, совсем не дурак, и иногда задвигает такие вещи, что я даже не понимаю, как он от них возвращается к своим макаронам. Вот сейчас например. Скажи это какой-нибудь индус на сатсанге, две недели все вспоминали бы и крякали. Нет пророка в своем отечестве.

– Думать, папа, тоже означает жить, – ответила я. – А если отойти от мира в сторону, даже думать не обязательно. Можно вообще ничего не думать и ничего при этом не делать. Тоже будет жизнь, просто другая. Не такая как у тебя.

– Ага. Такая, как у тебя.

Я улыбнулась. Но не потому, что он попал в точку, а потому, что вдруг вспомнила своего Антошу. Однажды во время долгой галюциногенной сессии он произнес замечательную фразу:

«Мне вообще не важно, чем заниматься, лишь бы с кровати не вставать…»

Слышал бы папочка.

– Я делаю, и довольно много, – ответила я.

И показала ему свои перепачканные красками руки. Один палец у меня был порезан и замотан пластырем.

– Делаешь, – вздохнул он. – Но не то. Ладно, ты уже большая, чего я тебе голову чинить буду. Я тебе подарок хочу сделать.

– Какой?

– Путешествие.

Я сперва не поняла.

– Путешествие?

– Я же сказал, езжай проветри голову. Я тебе денег дам.

– Куда?

– Куда хочешь. Условие только одно. Все деньги, которые я тебе дам, ты тратишь на путешествие. Никаких декораций, театрально-швейных проектов и так далее. Согласна?

– Я путешествую где хочу?

– Да. Но не по общежитиям для наркоманов, а по нормальным маршрутам. Пять звездочек, в крайнем случае четыре. Посмотри на обеспеченный мир. Возможно, захочешь стать его частью.

– И сколько ты мне дашь?

– Тридцать. По штуке за каждый прожитый год.

– Долларов? – спросила я.

– Евро, – улыбнулся он. – На пару месяцев точно хватит. Если будешь экономить, то на полгода. Но я как раз не хочу, чтобы ты экономила. Я хочу чтобы ты слезла с уродливой кочки, на которой сидишь, и про нее забыла. А приедешь, будем брать тебя за ум ежовыми рукавицами…

Я, конечно, согласилась. Не на ежовые рукавицы, а на поездку.

Дело в том, что я знала, куда поеду.

Я думала об этом последние пять лет.

Это был мой шанс тряхнуть бусами. Вернее, одной очень интересной бусиной, может быть, самой красивой и загадочной во всем моем ожерелье. Бусиной, про которую кроме меня не знал никто.

Сейчас объясню, про что я.

Политолог Егор, любивший когда-то меня и пивандрий (его, я уверена, он любит до сих пор), обожал издеваться над моими духовными, как он выражался, метаниями. Особенно когда нам уже становилось понемногу ясно, что скоро он останется с пивандрием наедине.

– Вот посмотри на себя. Ты каждый день делаешь йогу на коврике, как будто молишься. Моталась в Индии по каким-то мутным ашрамам. Регулярно делаешь вид, что медитируешь, и тогда рядом с тобой даже половицей нельзя скрипнуть. Читаешь разное эзотерическое фуфло, на котором умные люди зарабатывают. Ты хоть понимаешь, что это все такое?

– Что? – спросила я.

– Бусы! – поднял он палец. – Это просто твои бусы. Виртуальная связка духовных сокровищ, которую ты предъявишь своему благоверному вместо приданого в обмен на…

Тут он замялся, потому что для его сарказма резко кончилось топливо. Но мысль, конечно, была занятная – и в определенном смысле верная.

Не в смысле приданого, конечно – это глупость. Если бы я была на месте Егора и хотела саму себя грамотно простебать, я развила бы эту мысль примерно так:

– Вот, Саша, ты прихорашиваешься по утрам перед зеркалом. Иногда довольно долго. Бывает?

– И что? – спросила бы я.

– Но ты наводишь на себя марафет не только перед физическим зеркалом. Ты, как и любая другая продвинутая девушка, собираешь коллекцию всего самого крутого, красивого, няшного и звонкого, что только может предложить окружающая тебя реальность, и украшаешь себя этим. Делаешь как бы такое ожерелье из офигенских камушков, которые тебе попадаются. Один камушек – йога. Другой – анапана. Третий – какое-нибудь там холотропное дыхание. Четвертый – адвайта. Книжки. Подкасты. Музыка. Ты собираешь это все на свою нитку, потому что хочешь быть самым красивым цветочком… А почему ты хочешь быть самым красивым цветочком? Для кого?

И цветочек точно покраснел бы – и не нашелся бы сразу, что ответить.

Но сейчас я уже знаю. Мне кажется, что стремление стать «красивым цветочком» – это такой же закон природы, как тяготение. Красота – одно из названий совершенства. Искать в этом что-то низкое могут только низкие люди. Мы прихорашиваемся перед зеркалом не потому, что хотим привлечь самца – сказать так может только кретин.

Природа женщины – быть прекрасной. Мне хочется нравиться в первую очередь себе. И если мое отражение в зеркале устраивает меня саму, то с самцом проблем не будет точно.

То же касается и культурно-духовной бижутерии, тут Егор был прав. Но и в этом нет ничего постыдного.

Мы, женщины (и мужчины тоже) так цветем. Мы находим свои лепестки в окружающем нас мире – и украшаем себя самым лучшим из того, что эпоха смогла нам предложить. Совсем не обязательно с целью привлечь кого-то для размножения и дележа имущества, хотя и это иногда тоже. Мы всего лишь выполняем свою функцию.

Цветы ведь тоже распускаются не для пчел. И не для поэтов. И даже не для себя. Они просто раскрываются миру, а вокруг бродят поэты, летают пчелы и ползают политологи Егоры. Цветок существует не для чего-то или кого-то конкретно, а для всего сразу. Разные умы проведут через него разные сечения, и каждый будет думать, что все понял. Поэтому к Егору претензий нет. Он цветет такими вот бурыми смысловыми репьями, и где-то у него их даже покупают.

Мои метания, над которыми он издевался, действительно имели место. Причем я добавила бы, что в разное время я металась в разных направлениях и под разными углами.

Началось с йоги, и я до сих пор каждое утро делаю несколько любимых упражнений – «приветствие солнцу» и асаны вокруг. Я раньше фанатела от асан, потому что мне казалось, что вот оно: пара лет на коврике, и все тайны мира автоматически раскроются, проблемы отпадут, и наступит сияющая ясность. Она, увы, не наступила – но растяжка осталась.

Потом была анапана. Медитация на вдох-выдох. Роман с кончиком собственного носа. Завершился как и все мои романы – надоели друг другу, особенно он мне. Нет, все было нормально. Просто это… Как бы сказать…

Вот ты начала гладить утюгом штору, проходит день, два, неделя – а потом ты постепенно понимаешь, что эта штора тянется от тебя до луны, и прогладить ее всю следует минимум три раза. Этому надо подчинить жизнь, и то не факт, что будет результат. Причем, если сравнивать с другими вариантами на рынке, это еще короткий путь.

Потом были трансерфинг, майндфулнес, суфийский танец, дзогчен и что-то еще кратчайшее и окончательнейшее из тибетской лавки, забыла, как называется. Тоже повисло на ожерелье, сверкает и искрится до сих пор. Да, тусовочное знакомство. А разве в наших кратких городских жизнях бывает другое? Нет. Бывают только бусы. Только нитки, на которых висят разноцветные понты.

Если бы меня спросили, что я по всем этим вопросам сейчас думаю, я процитировала бы одного очень странного человека по имени Ганс-Фридрих, встреченного мною в Индии.

Он выразился примерно так:

– Человек – это загадка, не разгаданная еще никем. Ты родилась, живешь, взрослеешь – и постепенно видишь, что в существовании много непонятного. На самом деле – одна сплошная тайна. Но мир давно научился ловить таких как ты. Как только ты понимаешь природу загадки, вокруг тебя появляется сто разных табличек с надписью «Окончательная Эксклюзивная Разгадка Всего За Смешные Деньги». Ты подходишь к одной из табличек. Там, если коротко, стоит лопата – и инструкция «копать сто лет». Ну или ждать сто лет, пока все спонтанно выкопается, только не забывать жертвовать на храм… Все эти таблички – тоже часть лабиринта, элементы мирового обмана. Они существуют не для того, чтобы открыть тебе глаза, а для того, чтобы глубже спрятать тайну. Уже навсегда спрятать. Пока ты ищешь сама, ты еще можешь что-то случайно найти. А когда ты повелась на одну из этих табличек, ты уже все как бы нашла. Ты получила лопату и место, где рыть, получила фотографию Мудрого Учителя, чтобы повесить над кроваткой, и больше не можешь повторять свои детские «почему?» и «зачем?». Теперь надо копать, копать, копать, потому что тебе дали ответ. Тебя поймали в сачок, сестра…

Ну да, да. А люди без духовных интересов, они разве заняты чем-то другим? Вот мой папа. Он точно так же копает лопатой, только без всяких вопросов и ответов. Просто по денежно-макаронной части.

В конце концов, чем кончается любой успешный духовный поиск? Да тем, что человек говорит: «Ага!» – и дальше живет обычной человеческой жизнью из секунды в секунду, ни на чем особо не залипая. Видит он точно так же, как прежде, слышит тоже, холодно и жарко ему по-прежнему (потому что по-другому с людьми не бывает), и даже думает он так же – только, может, реже и яснее. И умирает потом так же. Просто великих вопросов у него больше не остается. Так их и у моего папы нет. И в чем разница?

Знаменитый индийский святой Рамана Махарши ходил по земле, как все остальные. Папа тоже ходит по земле. Вернее, ездит по ней на «Бентли» (бизнес-необходимость). По небу летают исключительно в тибетском маркетинге.

«В том, чтобы летать, – сказал перед друбченом геше Напхай Вмешок, – ничего особенного нет…»

Ганса-Фридриха я встретила как раз в ашраме Раманы Махарши. Вернее, не в самом ашраме, а в гостинице для паломников возле Аруначалы. Мне было тогда двадцать пять лет.

Аруначала – это священная гора, где Рамана провел практически всю свою жизнь. Рамана действительно был нереально крут.

Вот, например, у махаянских буддистов, с которыми я много тусила по молодости, есть тема насчет «бодхисаттв». Если вы будете ходить на тибетское хоровое пение или так называемый «дзен», вас обязательно когда-нибудь ею пролечат.

Смысл в том, что «бодхисаттва» отказывается от окончательного просветления и берет торжественный обет перерождаться в мире страдания до тех пор, пока не спасется все живое.

Когда это объяснили Рамане Махарши, он ответил – «это примерно как сказать – я беру обет не просыпаться, пока не проснутся все те, кого я вижу во сне».

Меня это, помню, поразило. Я даже почитала потом немного на эту тему – оказывается, сам Будда Гаутама ничему подобному не учил, а придумали это сильно позже: такой душещипательный средневековый нью-эйдж, который почему-то тоже назвали «учением Будды».

Ничего удивительного, что прижилось – под эту волынку куда проще собирать донат. Нам ведь нравится слушать, что кто-то придет из вечности/бесконечности, чтобы нас спасти. А учения, не собирающие донат, долго не живут. Надо быть Раманой Махарши, чтобы одним ударом лопаты…

В общем, понятно, почему мне в двадцать пять лет захотелось съездить к нему в ашрам – и почему люди до сих пор туда ездят, хотя Рамана давно уже перестал видеть всех нас во сне.

Эмодзи_привлекательной_блондинки_почтительно_вешающей_над_кроваткой_фотографию_загорелого_индусского_старичка_с_красивой_белой_щетинкой.png