Громовые трубы

Их домы вихорь разметал,

их гробы срыли плуги;

И пламень ржавчины сожрал

их шлемы и кольчуги.

Но дух отцов воскрес в сынах.

Их поприще пред нами…

Мы там найдем их славный прах

с их славными делами.

В.А.Жуковский

После кончины легендарного Матвея Петровича, прозванного Печериным, наместничество его ради богатых даней вновь стали оспаривать новгородцы и князья ростовские, державшие в своих руках Великий Устюг, через который пролегал путь к Печере.

На время Москва утратила контроль над Печерской землей. Но она не собиралась терять столь выгодное приобретение.

Лета 6872 (1364) князь великий Дмитрий Иванович «взверже гнев на князе на ростовсково Костентина и взял от тово Ростов и Устюг и пермские месты устюгские».

А спустя три года, говорит летописец, «Дмитрей Иванович заратися на Ноугород, а ноугородцы смирилися. Взял князь Дмитрей по тому розмирю к себе Печеру, Мезень и Кегролские. Люди пермские за князя за Дмитрия крест целовали, а новугородцом не норовили».

Тогда же князь великий Дмитрий поставил владеть Печерой фрязина Андрея Меркурия, племянника Матвея Печерина и составил о том жалованную грамоту, в которой поручил Андрею блюсти порядок в своем владении, а печерянам наказал слушать и чтить его, как было при дяде его Матвее:

«Се яз князь Великий Дмитрий Иванович пожаловал есмь Ондрея фрязина Печерою, как было за его дядей за Матвеем за фрязиным, а в Перми емлет подводы, как было и доселе, а вы, печеряне, слушайте его и чтите, а он вас блюдет. А ходить по пошлине, как было при моем деде при князе при великом при Иване, и при моем дяде при князе при великом при Семене, и при моем отци при князи при Великом при Иване, так и при мне».

В лето 6884 (1376) князь великий Дмитрий Иванович повелел Андрею Фрязину, прозываемому по своему наместничеству Печерин, выступить с воинскими людьми в поход на Асана Булгарина (так русские называли эмира Хасан-хана, ордынского правителя Волжской Булгарии) на которого шло войско нижегородское под началом московского воеводы Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского. Предав огню много сел и побив изрядно людей, войско подошло к самому Булгару.

Умелый стратег и храбрый воин Хасан-хан решил первым напасть на противника, пока тот не закрепился и не взял город в осаду. Он вышел из своей столицы навстречу русскому войску с боевыми верблюдами, лучниками и арбалетчиками, а со стен булгары открыли огонь из пушек, «гром пущающе з града, страшаще Русское воинство».

У русских в те времена артиллерии не было, и огнедышащие рычащие громовые трубы производили на них устрашающее действие.

Увидев выходящее из города вражеское воинство, воевода приказал своей коннице немедля атаковать супостата. Всадники, в числе которых был Андрей Печерин с отрядом своих воинских людей, воевавших под его фамильным черно-белым стягом, ринулись вперед. И тут Андрей узрел, что навстречу им несутся некие огромные и страшного вида создания, издавая бешеный рев. Казалось, врата ада отворились, и оттуда, придя на помощь поганому Хасану, вырвались на свет Божий неведомые твари. Конь под Андреем, учуяв этих адских созданий, встал на дыбы, и, захрипев, кинулся ошуюю. Впрочем, и другие конники, замедлив бег, подались кто куда врассыпную.

Однако позади конницы уже выстроились пешие полки, создав подобие стальной стены, ощетинившейся копьями. Бросаться на такую стену – безумие.

Увидев это, Хасан поднял руку, и со стен города завыли рожки, призывая к отступлению. Булгарская конница, вперемешку с боевыми верблюдами – именно эти создания, как выразился летописец, «…кони русских вой полошающе», то есть напугали непривычных к ним русских коней, – отступила, опасаясь засады.

Восстановив порядок в своем войске, воевода Боброк скомандовал наступление, велев пехоте бегом продвигаться к воротам, а в случае атаки неприятеля встретить ее копьями. Конница же должна была ударить с флангов. Как запишет потом летописец, русские, превозмогая страх перед грохотом басурманских пушек и ревом «вельблудов», «…крепко противусташа на бой, и устремишася единодушно на них».

Увидев неустрашимость московского войска и его численный перевес, Хасан-хан приказал своей орде отступить и укрыться за стенами города.

Когда ему доложили, что русские уже подступили к воротам и сооружают таран, эмир Хасан запросил мира. Выйдя из ворот со свитой и дарами, он поклонился русскому воеводе и подал ему свою саблю, прося только не жечь город и не истреблять жителей. За это согласился он выплатить участникам похода выкуп пять тысяч рублей: три тысячи воинам и воеводам и две тысячи князьям. А также уплачивать ежегодную дань Московскому великому князю. «И выдать Москве все пушки градские» – добавил воевода Боброк. Хасан, скрепя сердце, согласился.

Операция по доставке в Москву крепостных орудий закончилась успешно

В русском стане праздновали победу. Победители радовались богатой добыче и хвалились друг перед другом своими подвигами. Только воевода Боброк озабоченно рассматривал сложенные штабелем толстенные бронзовые трубы – булгарские крепостные орудия. Он видел их в бою. Устрашающее зрелище. Установить бы такие на московские стены – ни одна вражина бы не устояла. Да только как их в Москву дотащишь? Кому такое под силу? Неужели придется здесь бросить?

– Что Дмитрий Михайлович не весел? О чем печалишься? Пристало ли победителю? – услышал он чей-то беззаботный голос. Оглянувшись, увидел знакомое лицо.

– А, это ты Андрей? Славно сегодня воевал, хвалю! Только вот думаю: отбили мы у Асана эти громовые трубы, а что дальше? С собой не заберешь. Тут оставишь – супостат опять их на стены поставит, и что же, вновь воевать его идти? А войску возвращаться пора – князь великий ждет.

– Да, задача… – призадумался фрязин. – Был бы дядя жив – наверняка бы что-нибудь придумал… Хотя, постой! Князь великий Дмитрий Иванович, когда назначил меня наместником Печеры, дал мне грамотку, по которой я могу истребовать подводы из Великой Перми.

– Подводы?

– Да! Надо послать гонца в Пермь. Пусть пришлют подвод, положим по одной пушке на подводу, авось довезем. Да несколько подвод пустых – если что в пути случится.

– Мысль хорошая. Но только… Не ровен час, какой супостат на Москву пойдет, да хоть те же рязанцы. А войско далече. Нет, не могу я ждать, пока подводы твои прибудут!

– А тебе и не надо! Веди войско на Москву. Немного ратников только оставь для охраны. А я погружу все на подводы и двинусь следом.

На том и порешили.

Долго ли, коротко ли, но операция по доставке в Москву крепостных орудий закончилась успешно. Если не считать, что одну пушку утопили при переправе через Суру, да разбили дорогою две подводы. Дмитрий Иванович сам вышел встречать необычный обоз, осмотрел огнедышащие трубы, обнял и расцеловал Андрея Печерина, и велел ему оставаться при нем, великом князе, в Москве. А привезенные пушки приказал установить на городских стенах.

Эти орудия очень пригодились шесть лет спустя, когда к городу подошла Тохтамышева орда, «волости и села жгучи и воюючи, а род христианский секучи и убиваючи, а иные люди в полон емлючи». Защитники города два дня отбивали атаки ордынцев, «иные тюфяки, а иные пушки великие пущаху». Только из-за предательства и коварного обмана Тохтамышу удалось овладеть Москвой.

Впрочем, Андрей уже не застал этой трагедии.

В лето 6886 (1378) он сопровождал великого князя в походе на идущего на Москву с великой силою татарского мурзу Бегиша.

Войска встретились возле реки Вожи, заняв позиции на противоположных берегах реки. В этом месте река была глубока и быстра, и был только один брод. Узнав об этом от посланных вперед разведчиков, Дмитрий Иванович занял позицию на холме перед бродом, перекрыв татарам единственную переправу.

Защитники города два дня отбивали атаки ордынцев, «иные тюфяки, а иные пушки великие пущаху»

Бегиш не решился переходить реку на виду у русского войска и несколько дней выжидал. Тогда Дмитрий Иванович, видя нерешительность татар, решил прибегнуть к хитрости. Он приказал войску отступить как бы в страхе перед неприятелем. Обрадованный Бегиш решил воспользоваться освободившимся бродом и бросил свою конницу в погоню за отступающим противником. Однако московиты уже поджидали татар, выстроившись в боевой порядок наподобие полумесяца. Андрей Печерин находился на правом фланге, на который обрушился первый натиск татар. Пришпорив свою лошадь, он кинулся навстречу врагам, но был сражен случайной стрелою, попавшей в щель между шлемом и кольчугой. Случилось это 11 августа 1378 года.

Зловещий синодик

В уездах и станах кровь льется рекой,

А царь – вурдалак все напиться не может,

Он истово крестится правой рукой,

А левой – сдирает у подданных кожу.

С. Воробьев

В ожидании неминуемой кончины живота своего страх Божий обуял ныне дряхлого старца, а прежде кровавого деспота Иоанна IV «всея Русии». В ночных снах, а теперь и в дневных видениях замученные и убитые являлись ему, взывая к отмщению. А загубил он на своем веку человеческих жизней без счету – и простого звания, и жен, и детей, и знатнейших бояр, и князей-рюриковичей, и даже людей божьих, иноков. Одно то, как поступил с архиепископом Пименом новгородским для адского костра достаточно: с почтенного слуги Божия сорвали клобук, посадили на кобылу задом наперед и повесили гусли на шею, как на скомороха. Потом, конечно, умертвили. А о принявшем схиму боярине Козаринове-Голохватове сказал: сей боярин хочет стать аки ангел, вознесенный в небеса? Привяжите его к бочке с порохом, да подпалите – пущай полетает!

Предчувствовал душегубец, что скоро черти потащат его на правеж за такие его неизгладимыя вины: настанет его черед держать ответ перед Всевышним за сотворенное на земле, и знал: нет и не может быть ему оправдания.

Увлеченный своей инфернальной бухгалтерией, вспоминал кровавый старец былые «подвиги»; страшные картины вставали перед его глазами.

И приказал венценосный палач своим слугам собрать допросные листы и указы об арестах, и все имена замученных и казненных внести в синодик, сиречь поминальник, чтобы монахи по всей стране ежедневно поминали невинных мучеников: может хотя бы это зачтется ему на Страшном суде.

Ослушается ли кто грозного царя?

Заскрипели перья приказных подъячих, выводивших казенным письмом по шероховатым пергаментам:

«Лета седмь тысящь девятдесят перваго (1583 год от Рождества Христова) царь и государь и великий князь Иван Васильевич всея Русии велел написати в сенаники [синодике] князей и боляр и прочих людей опальных по своей государеве грамоте… и разосла по монастырям поминание и велел поминати на литиях и литоргиях, и на понахидах по вся дни в церкви Божий…».

По принципу «хочешь, чтобы было сделано хорошо – сделай сам», самодержец, по своему обыкновению, сам возглавил составление синодика (как прежде, в опричные времена, лично возглавлял «министерство пыток» – Пытошный двор в Александровой слободе). Имена же казненных дописывали подъячие, справляясь с «первичной документацией».

«В Губине Углу отделано 30 и 9 человек» – диктовал государь. «Михаила, Левонтия, Бряха, Никита…» – дописывали писцы.

«В Матвеищеве отделано 84 человека, да у трех человек по руки сечено» – «Григория, Алексея, Севрина, Федора, инока Никиту Казаринова, Андрея Баскакова муромца, Смирнова Терентия, Василия, Ивана; Григоря, Иева, Василия, Михаила, да детей их 5 человек…»

«Отделано» – значит, убито, замучено, казнено.

Истово взявшись за поминальную работу, так же как прежде он истово брался судить и казнить, Иван Васильевич наткнулся на проблему: в некоторых пытошных листах палачи ленились, а может, не успевали или не сочли нужным перечислять имена своих жертв, и записывали их на счет как скот, по головам, десятками, а то и сотнями. Как записать этих безымянных мучеников в синодик? Но не даром он помазанник Божий! Нашел-таки решение: «А которые в сем сенаники не имены писаны, прозвищи или в котором месте писано 10 или 20 или 50, – диктовал царь, – ино бы тех поминали: «ты, Господи, сам веси имена их».

Увлеченный своей инфернальной бухгалтерией, вспоминал кровавый старец былые «подвиги»; страшные картины вставали перед его глазами.

Вот добрался он до 1570 года:

«Казни в Москве… июля 21 дня – 16 душ, среди них женок двух, да детей двух, да князя Петра, боярина Серебреного,…»

«Июля 27 дня… – Никита Фуников, казначей земский, да Иван Висковатый, печатник. Василий Стефанов, дьяк з женою да 2 сына, другой дьяк Иона Булгаков з женою да з дочерью, дьяк Григорий Шапкин с женою да 2 сына… Да подъячеи – Григорий Печерин, Воин, Борис, Макарей…».

Последние слова писцы едва разобрали, а следом за тем, утомленный монотонным перечислением, старец поник лысой головой, погрузившись в тревожный сон, что с ним в последнее время случалось нередко.

Старческий сон перенес его на тринадцать лет назад.

Жаркий день на Москве, на небе ни облачка.

В открытые окна дворца доносится стук молотков и визг пил: за кремлевской стеной, на рыночной площади, прозываемой «Поганой лужей», плотники в спешке завершают приготовление к казни. Солнце уже давно встало, а у них еще не готово. Надо бы артельщиков за нерадивость отделать, да только где ж потом мастеров найти, а потребность в них чуть не каждый день.

Наконец Малюта явился с докладом: «Готово, государь».

И впрямь готово. Была «Поганая лужа» – а стал целый ярмарочный городок. Только вместо качелей-каруселей помосты с орудиями казни, а вместо привычной вони от мясных и рыбных рядов – запах свежеструганых сосновых досок.

Вот и заговорщиков-воров гонят бравые государевы опричники. Вот она крамола, как она есть – целых триста человек злоумышленников против помазанника Божия! Только толпа зрителей что-то жидковата, да и те норовят скрыться. То ли от жары, то ли от страха. А это плохо. Балаган без зрителей – не балаган. Или в людишках недовольство зреет? Не дай Бог, взбунтуются, как свеи против своего короля Ерика…

Ну-ка, пусть Малюта распорядится, пусть его молодцы народ успокоят, скажут, чтобы возвращались посмотреть на царский суд и милость.

– А ты сам-то, Малюта, как думаешь, неужто не токмо бояре, но и служилые дьяки с подъячими, живущие не от имений, а от царской милости, и те государя не любят? Все триста душ? И Никита, которому государственная казна доверена, и Висковатый, хранитель печати?

– Да, государь, эти—то самые зловредные. Вины их доказаны. Хоть сами они упорствуют, но другие на них донесли. Под пытками кто правду не скажет?

Прикащик Земского двора Григорий Печерин шел в толпе осужденных босиком по пыльной дороге, подгоняемый гладкомордыми опричниками в зловещих черных сутанах. Босиком – потому что один из охранников, расталкивая арестантов поутру, приказал отдать новые сафьяновые сапожки, отцов подарок.

– До заката дня ты уже предстанешь пред Богом, – сказал опричник, гадко ухмыляясь, – а там тебе сапоги не понадобятся.

Прикащиков, младших подьячих, писцов и прочую мелкую сошку вместе с конюхами и приказными сторожами, гнали в конце колонны, а впереди шествовали начальники приказов и дьяки. По нынешним временам – первые лица государственных ведомств, министры и начальники департаментов. Будто вся государственная власть была в одночасье арестована. Григорий, которого черные сутаны схватили только вчера, просто не мог в это поверить. Это было похоже на дурной сон, и молодой человек время от времени щипал себя за ухо, чтобы проснуться. Однако дурной сон продолжался.