Глава 11
Ванетиния

Пока имперские дела не коснутся маленького человека – ему не слишком интересно вникать в тонкости внешней и внутренней политики, куда больше беспокоит содержимое собственного погреба и сундуков. Вот ежели сундуки полны и в погребе запасы изрядные, ежели цех имеет достаточно заказов и есть уверенность, что завтра Гилфинг Светлый пошлет верные труды и заработки – тогда почему бы после рабочего дня не почесать язык в таверне за кружечкой пива с соседом, таким же почтенным мастером, отдыхающим после трудов праведных? Почему бы в воскресный день, пока домочадцы натягивают лучшие наряды, собираясь к проповеди, не изложить им, что отец семейства думает обо всех этих королях да герцогах? Конечно, тогда-то, в праздном спокойствии приятно посудачить, куда его величество поведет войско весной, да каким супостатам надлежит нынче дрожать в ужасе, ожидая неотвратимой кары.

Когда отступают заботы о собственном достатке, добрые ванетинцы очень даже охотно судили и рядили о том, куда Империя направит удар будущим летом.

Строили догадки, водили пальцами по столам, которые представлялись картой Мира – прокладывали маршруты между Малых гор, насыпанных из крошек хлеба, отбрасывали эльфов за Великую реку, проведенную смоченным в пиве пальцем… Теснили гномов и сокрушали гевских разбойников… И, разумеется, всячески превозносили молодого императора, да пошлет ему Пресветлый долгих лет и всякого блага. Иначе нельзя – ибо тех, кто дурно отзывался о монархе, могут же и в подземельях сгноить, да и виселицы у Восточных ворот не пустуют… Потому не болтали вслух лишнего, не решались признать, что волнует-то на самом деле одно: не призвал бы снова император ванетинцев в ополчение, не повел бы под эльфские стрелы да гномьи секиры. Не бросил бы под копыта кавалерии восточных сеньоров… Натерпелись, признаться, страху в прошлом году бедняги.

Словом, то, что составляло смысл жизни императорского двора, для ванетских простолюдинов было нечастым развлечением, темой осторожных бесед. Чем ближе весна, чем скорей таял снег, чем гуще становилась грязь на улицах столицы – тем чаще начинали горожане задумываться: а что же будет весной? Чем обернутся высокие замыслы его величества для них, маленьких людей?

Однако казалось, что еще далеко до по-настоящему теплых дней, когда его императорское величество покинул столицу. Не было ни торжественной церемонии, ни даже пышного богослужения в кафедральном соборе. Не прозвучала старинная формула «Отсюда начинается война!» – с которой ванетские императоры вручали канцлеру скипетр и принимали из рук маршала меч Фаларика Великого. Не было ничего величественного и торжественного, ибо Алекиан отправлялся не сражаться с врагом Империи и даже не карать мятежников… Его величество во главе небольшого конвоя выступал из Ванетинии, чтобы нанести визит верным подданным в Сантлаке. И король этой страны, Метриен Первый, сопровождал императора в поездке.

Немногочисленные – был воскресный день – прохожие с удивлением глядели, как с рассветом распахнулись ворота Валлахала, и его императорское величество во главе сотни всадников покинул резиденцию. Возглавляли шествие знаменосцы, флаги с имперским орлом и ванетским львом уныло поникли в сером утреннем воздухе, напитанном сыростью. Далее следовал сам Алекиан, окруженный гвардейскими латниками, его сопровождал Гиптис Изумруд. Затем – несколько ванетских баронов под собственными знаменами и в сопровождении вооруженных людей в цветах сеньоров. Дальше – король Метриен в простых латах, также окруженный гвардейцами. Даже сантлакское знамя вез латник в желтом и красном, цветах империи. Белый всадник с мечом и щитом на темно-синем знамени Сантлака поник, кажется, еще более печально, нежели красные львы и золотые орлы во главе колонны.

Замыкал шествие обоз. В одном из фургонов ехал смиренный брат Когер, в другом – сэр Коклос Полгнома. На карлике под серым камзолом была легкая кольчуга, к поясу привешен кинжал. Готовясь к походу, шут собственноручно сшил и набил тряпьем чучело в рост человека и подолгу тренировался наносить удары. Ради этого странного занятия он даже забросил слежку за придворными. Бойцом Коклос не сделался, но довел удар до автоматизма и полагал, что рука не дрогнет, когда случится в самом деле… конечно, в первый раз тяжело воткнуть нож в человека, но Полгнома считал, что когда придет время – рука ударит сама, по привычке, даже если разум будет испытывать сомнения.

Колонна громыхала по мощеным улицам столицы, направляясь к Западным воротам. Ванетские горожане, провожая взглядами всадников и повозки, гадали, что означает это движение. И почему на запад? Всем было хорошо известно: гвардия нынче на востоке, там Гева, там враг… Почему же его величество направляется в противоположном направлении? Присутствие в свите императора изменника Метриена могло бы многое объяснить… но вместо этого оборачивалось новыми загадками. Однако верзилу узнали, пронеслось слово: «Сантлак».

* * *

Подковы звонко стучали по камням мостовой, скрипели колеса груженных фургонов, люди оборачивались вслед уходящей колонне. Западные ворота уже распахнули, немногочисленные путники прошли в ту и другую сторону, теперь улица пустовала. Из портала несло затхлой сыростью, но, когда Алекиан проезжал в ворота, он не заметил запахов. Император был погружен в себя и почти не глядел по сторонам. За воротами по обе стороны дороги потянулись поля. Снег сошел, теперь черная почва исходила паром… Дорога здесь превращалась в вязкое месиво, колеи наполняла вода, в них отражалось желтоватое небо, затянутое дымкой.

Взгляд Алекиана то опускался к луке седла, то скользил по пустынным равнинам, не задерживаясь. Глаза императора были пусты, со стороны могло бы показаться, что он размышляет, но на деле юноша словно спал без сновидений.

– Ваше величество!

Алекиан моргнул, возвращаясь к действительности, и обернулся.

– Ваше величество, – это был Гиптис, рядом с которым пристроился Изумруд помоложе, один из тех, кому поручили охранять изменника Метриена. – Король Метриен хочет поговорить с вами, просит уделить ему внимание.

Император несколько минут размышлял… потом кивнул и съехал на обочину. Копыта его жеребца тут же ушли во влажную почву.

Когда окруженный стражей предатель поравнялся с ним, император пустил коня шагом.

– Итак? – Алекиан обратил безразличный взгляд к предателю. – Вы желали нам что-то сообщить?

– Ваше императорское величество, – жалобно проныл здоровяк, – скажите, что будет со мной?

– Мы сообщили вам все, что требовалось. Есть у вас иные вопросы?

Но Метриен не зря ошивался последние недели при дворе в обществе вельмож и клириков. Он был достаточно ловок и наблюдателен, так что сумел разобраться, в какую сторону дуют ветры в Валлахале.

– Ваше императорское величество, дух Гилфингов снизошел ко мне, – все так же грустно тянул он, – я полон раскаяния. Я знаю, что прощения мне быть не может, ибо вины мои неописуемы. Я прошу не о прощении, а о возможности наилучшим образом уменьшить груз грехов, тяготящий меня!

– Наилучшим образом? Метриен, вы богохульствуете. Гилфинг – не торговец, которому можно дать лучшую или худшую цену. Он – судия.

– Ах, ваше императорское величество, когда б я умел говорить так красиво! Однако выслушайте! Я готов служить вам верно и преданно, я повергну Сантлак к вашим стопам, я буду сражаться за Империю… до тех пор, пока это может быть полезно. Я буду верен, как пес!

– Как пес в ошейнике, – напомнил Алекиан. – Пока что я не услышал ничего нового.

– Ваше императорское величество, когда Сантлак покорится, и вы сядете в Энгре на сантлакский трон, я, смиренно преклонив колено, сложу мой королевский венец к вашим ногам. Вы назначите новый Великий турнир, либо иным способом установите новую власть в королевстве.

– Может, и так… но это не будет искуплением вашей вины.

– Жизни не хватит, дабы замолить мои грехи, так они велики, – согласился верзила, – но я прошу назначить мне не казнь, а покаяние. Будучи монахом, я не смогу претендовать на престол Сантлака, но стану ежедневно и еженощно молить Светлого, дабы… дабы…

– Дабы и впредь длил вашу никчемную жизнь.

– Гилфингу угодны кающиеся! Не лишайте же меня возможности каяться!

Метриен неплохо подготовился к этой беседе.

– Хм… – Алекиан только теперь, похоже, заинтересовался словами изменника. – И какой же монастырь вы, Метриен, собираетесь избрать для покаяния?

– Любой, какой мне будет назначен. Хотя предпочтительней было бы служить Свету в рядах Белого Круга. И, ручаюсь, меч в моей руке послужит, наконец, доброму делу! Ваше императорское величество, позвольте молвить дерзкое слово? Моя смерть – утоление вашей личной мести, а моя жизнь в служении Белому Кругу – к общему благу! Дайте мне надежду, и я стану служить еще усердней, нежели из одного только страха!

– Мы подумаем, – кивнул император.

* * *

Коклос Полгнома не слышал этого разговора. Увы, в походе он растерял все свои преимущества – здесь не было возможностей, предоставляемых знанием секретных галерей Валлахала. Карлик трясся в обозном фургоне, на груде мешков.

За фургоном бежал на привязи смирный пони мышиной масти – новый боевой конь Коклоса. Конечно, Дрымвенниль был бы куда предпочтительней. Коклос сожалел, что тролль покинул службу. Сперва Полгнома точил кинжал, потом неосмотрительно попробовал пальцем лезвие, порезался, когда фургон качнулся на очередном ухабе… и убрал оселок. Опасное это дело – точить клинок на ходу! Да и вообще – опасное дело все эти военные походы!

Засунув порезанный палец в рот, Коклос перебрался к борту и стал рассматривать унылые окрестности сквозь прореху в ткани, которой был покрыт фургон. Ничего интересного – бескрайние поля, под днищем повозки хлюпает грязь, колеса с чавканьем погружаются в жижу, брызги звучно колотят по доскам снизу… Скучное это дело – военный поход!

Карлик несколько оживился, когда дорога миновала большое село. Ничего интересного, но все же хоть что-то можно разглядывать на ходу. Заборы, дома, вывеска над постоялым двором, остроконечный купол церквушки за тощими голыми кронами деревьев… Тут из-под копыт всадника, проскакавшего мимо фургона, в котором трясся Коклос, брызнуло грязью – да так метко, что несколько капель угодило точно в щель, сквозь которую глядел шут. Полгнома вытащил порезанный палец изо рта, оглядел – кровь не сочится. Утер рукавом грязные потеки с лица… и переполз назад. Поглядел на печального пони… очень удачно, что он выбрал боевого коня серой масти, не так видна грязь. Грязное это дело – военный поход!

Король Метриен глядел вслед императору, который пришпорил коня, чтобы снова занять место в голове колонны. «Как славно я провел этого тупого святошу, – размышлял изменник, поворачивая тесный ошейник, – как ловко я его обманул! Я буду верным вассалом, да что там – я буду слугой, рабом, псом… лишь бы наш мальчик позабыл, как при моем участии был зарезан папаша… Лишь бы мне избавиться от опеки магов… Хоть в войске Белого Круга, хоть бы где и хоть бы как!»

Император Алекиан, возвратившись на прежнее место под знаменами, бросил Гиптису Изумруду:

– Смотрите за Метриеном в оба. Он делает вид, что смирился… но смотрите за ним в оба. Пусть тешит себя надеждами до поры, но… но от расплаты ему не уйти. Смотрите за ним в оба, мастер Изумруд!

Коклос трясясь в обозном фургоне, то зевал, то ощупывал кинжал в ножнах. Он размышлял о превратностях судьбы, о том, какое опасное, скучное и грязное дело – военный поход, о том, ради чего он, Коклос Полгнома участвует в этом марше по топкой дороге. Еще он думал, каким окажется участие в походе пророка Когера. Этот клирик ехал совсем рядом, в соседнем фургоне. Он не думал ни о чем.

Около сотни воинов и несколько десятков человек прислуги, движущихся по жидкой грязи на запад – мечтали, тосковали, грустили, лелеяли надежды, строили планы, скучали, разглядывая серый пейзаж… И только Когер не думал вовсе – а все же он, один из всех, понимал об этом походе больше всех остальных вместе взятых. На свой лад.