Мажуга указал пальцем. Йоля глянула, куда он тычет, да и все на стене завертели головами, высматривая харьковчан. На белой нитке дороги показалось желтое пылевое облако, оно приближалось, распухало, в нем угадывались темные силуэты громоздких самоходов, по бокам от тракта тоже поднялась пыль – похоже, сендеры или мотоциклетки. Переговорщик оглянулся через плечо, охнул и аж слегка присел от неожиданности. Потом, придерживая тяжелую кобуру, засеменил с холма прочь – к своим. Тут Йоля догадалась, что приближаются и впрямь харьковчане – карательная колонна, которую обещался снарядить толстяк Самоха. Ловок дядька Мажуга, всех вокруг пальца обвел…

Тем временем люди Астаха тоже заметили пыль на дороге, хотя им внизу было видно не так хорошо, как с холма. Засуетились, засновали между сендерами, занимая сиденья. Моторы взревели, бронированный самоход пополз в сторону, за ним с места снялись несколько сендеров – синие перестраивались, разворачивая фронт навстречу харьковчанам, но и чтоб к ферме тылом не оказаться.

Желтое пылевое облако приближалось и росло на глазах. Уже можно было разглядеть, что в середине колонны над пылью торчит здоровенная башня, увенчанная ветряком. По случаю похода лопасти убрали, только спицы растопырились во все стороны. Показалась и головная машина, тяжелый бронированный самоход с открытым кузовом. Переговорщик Астаха добежал к фланговому сендеру, нырнул на сиденье, водитель стал разворачиваться.

Йоля во все глаза глядела на карателей. Боевые самоходы были ей знакомы, такие изредка проезжали по нижним уровням, а вот башню она видела впервые – подобные штуки поднимали из цехов по частям и собирали на поверхности, харьковчане и сами их внизу не видели. Вот колонна подъехала ближе, мотоциклетки проскочили в стороны, уже охватывая синий строй, бронированные самоходы тоже стали съезжать с тракта, строясь в линию против тех, что привел Астах. В сравнении с карателями синие не выглядели грозными, харьковчане оказались куда страшней. Переговорщик снова выбрался из сендера, теперь он шагал в степь – к строю харьковчан. Работники Мажуги наблюдали, они уже приободрились и заговорили громко – напряг снимали разговором, обменивались веселыми замечаниями в адрес Астаха и его людей, страх прошел. Еще бы, с такой поддержкой им некого бояться!

Переговорщик добрался к головной машине карателей. Йоля различила толстый пушечный ствол, торчащий над кузовом; еще там мелькали желтые безрукавки – полевая форма цеховых бойцов. Башня с ветряком замерла в центре строя, несколько карателей спрыгнули на землю и встали между броневыми бортами.

Беседа у переговорщика вышла короткая, вскоре он потрусил обратно. Синие стали разворачиваться. Выстроились колонной и покатили прочь. Это вызвало у защитников на стене новый приступ веселья. Один из крупных харьковских самоходов покинул строй и покатил к ферме.

– Открывай ворота, – распорядился Мажуга. – Йоля, возверни Макару пистолет.

– Ладно, если цепочку на меня вешать не велишь.

– Не велю. – Мажуга чуть улыбнулся. – Хватит с тебя. – Потом добавил: – Молодец, что не сбежала, а ко мне пришла, на стену. Сейчас пойдем новых гостей встречать, держись поблизости.

Йоля вернула оружие Макару, тот сердито вырвал «шершень» у нее из рук, пробурчал что-то неразборчиво. Злился, оно и понятно. Работники пошли со стены, только двое с оружием остались у ворот да караульные на вышках.

Внизу хозяин фермы отыскал взглядом Ористиду:

– Стол накрывай, как полагается. Сейчас оружейников принимать будем.

– С благодарностью? – уточнила та.

– С большой. Сама ж видишь, как они подъехали, очень даже удачно поспели.

– Это ты их, дядька Мажуга, удачно завлек, – не преминула вставить Йоля. – Они поди не знали, что у нас заваруха готовится, а ты вчерась нарочно переговорщика накрутил, чтобы этот Асташка нас стращать аккурат нынче заявился.

– Как есть заноза. – Игнаш глянул на Ористиду: – Видала? А вот что мне, Йоля, понравилось – ты сказала «нас». Это правильно.

– Какое еще «нас»?

– Что Асташка нас стращать будет. Не меня, а нас. Правильно сечешь.

– Это я случайно. Само вырвалось. А вообще я все равно сбегу.

Ористида фыркнула и пошла готовиться к встрече гостей. Тем временем колонна харьковчан подкатила к подножию холма, каратели стали разбивать лагерь, головная машина поползла к воротам. Гостей уже ждали, ворота распахнулись, едва бронированная громадина взобралась на холм. Чудище фыркнуло напоследок выхлопом и замерло, уставившись толстым орудийным стволом в окно второго этажа.

Мажуга остановился напротив кабины, Йоля держалась у него за спиной и разглядывала броневик. Передок вроде обычный, разве что клепаной броней обшит, кузов длинный, с высокими бортами, в бортах узкие прорези. Позади кабины приподнята орудийная площадка, также прикрытая листовой броней.

– Восемьдесят восемь миллиметров, – со знанием дела оценила Йоля. – Я такие видала уже.

Дверца кабины распахнулась, на землю тяжело спрыгнул Самоха. Встал, покачиваясь, огляделся. Следом выбрался Курчан.

– Ну, с прибытием, что ли, Самоха, – поздоровался Игнаш. – И ты, парень, тоже в походе нынче?

– Тусклого солнца, хозяин, – буркнул толстяк. – Не дают мне, видишь, спокойно сидеть. Раз, говорят, ты в деле увяз, ты его и распутывай. Ну и Курчана тоже отправили – командиром колонны. Пусть проявит себя молодой по воинской, то есть, части.

Молодой пушкарь кивнул. Непонятно было, рад он такому назначению или нет. Вообще-то, этих двоих цех в поход снарядил, чтобы некого было призренцам расспрашивать насчет убийства.

Взгляд Самохи скользнул по дому, по добротным постройкам во дворе, остановился на Йоле.

– А ты неплохо тут устроился, Игнаш, есть за что с Астахом спорить. Только что ж ты меня подводишь-то? Что ж не сказал, что ты за прокладку трубы плату требуешь? Вот токо щас переговорщик евоный мне объяснил.

– А ты меня и не спрашивал. Слушай, гость дорогой, что ж так на дворе стоять? Идем в дом, за столом всё и обсудим. Идем, Курчан. Моя хозяйка на стол уж собирает.

Самоха махнул рукой:

– И то верно. Что ж, веди к столу, красавица. – Это он к Йоле обращался.

– Да ты не узнал ее, что ли, Самоха? – Ржавый ухмыльнулся – Двух дней не прошло, как самолично в шкафу запирал, и уже забыть успел. Оно и понятно, что поныне не женился – нет у тебя подхода к бабам, равнодушный ты к ним.

Управленец захлопал глазами. Курчан тоже удивился, аж рот приоткрыл – вспомнил давешнюю замарашку.

– Вот эта, что ли?! Что ж ты с ней сделал, Игнаш, а?

– Дык из Харькова увез, что. У вас там темно, а красоте солнышко требуется.

Йоля хмуро поглядела на приезжих и отступила Мажуге за спину – вот еще, смеются над ней! На себя бы поглядели сперва. Хотя удивление Самохи казалось настоящим. Чего ж с ней за один-то денечек сталось, что не узнают пушкари?

На крыльцо вышла Ористида. Услышала конец разговора и не преминула свое слово вставить:

– Помыли мы ее и в чистое одели, дык расцвела девка. Мажуга, не держи гостей на дворе, к столу веди. Бабы вмиг всё спроворят, а уж водку я из погреба сама принесла.

Йоля хотела укрыться куда-нибудь, спрятаться от всех, но Мажуга не позволил – повел с гостями за стол. Прошли темным коридором, оказались в светлой горнице. Так эту комнату Ористида назвала, Йоля слова «горница» и не слыхала прежде. Вдоль горницы стоял длинный стол, скатерть белая, посреди – бутыль, вокруг миски, ложки. Расположились по одну сторону пушкари, по другую – Мажуга с Йолей. Ористида за стол не села, пошла распоряжаться. То и дело подходили Мажугины работницы, вносили миски с разносолами. Хозяин тут же откупорил бутылку:

– Ну, гости дорогие…

– Нет, ты постой наливать! – запротестовал Самоха. – Ты мне сперва скажи, почто меня дураком выставил? Я Астахову переговорщику: чего, говорю, на Мажугу насели? Он же добром согласен был уладить! Что вы, говорю, мутафагово отродье!.. А он…

Игнаш будто не слышал – налил водки в стаканы, поднял свой:

– Давай, Самоха, не отставай. И ты, парень, тоже. Завтра с утра в поход выступим, до той поры нужно будет протрезветь. Раньше хмель придет, раньше и выветрится.

Самоха, ворча и отдуваясь, взял стакан. Йоле Игнаш наливать не стал.

– Тебе водки не пить, тоже правило. Поешь. – Потом шепнул украдкой: – Сиди, слушай, запоминай.

Расчет Ржавого оказался верным – едва отведав хмельного, Самоха подобрел и больше не напирал, скорей жаловался:

– Ну скажи, ведь нехорошо с Астахом вышло? Ну скажи! Он наш большой покупатель, трубы под его заказ крупными партиями катаем, а тут я его шуганул, как сопляка шкодливого. Ты ж с него кучу золота требуешь, а мне что говорил?

– То и говорил, что я не против трубы. А золото – что? Думаешь, великий навар мне с этой сделки? А нет. Деньги пойдут на охрану. Два сендера с пулеметами, бойцам платить, чтобы объезжали округу… Давай-ка стакан. Во-от… Думаешь, что у меня начнется, когда Астах трубу протянет? Беспокойство и непорядок. Мне ж придется охрану держать наготове, вот на то и золото. Сендеры и пулеметы опять же в Харькове покупать буду – цехам прибыль. Нет, Самоха, это не мне, а цехам прибыль, а мне – беспокойство и разорение. Ну что, за успех похода?

Когда Самоха основательно набрался и перестал спорить насчет отступного с Астаха, Мажуга перешел наконец к делу:

– Слушай, пушкарь, и ты, Курчан, тоже вникай – поначалу твоя работа будет, ежели ты военный начальник теперь. Я вашу колонну сведу к одному месту… Торговое место, в общем. Там как раз торговцы оружием сговариваются, я туда заявлюсь и постараюсь вызнать, где ваша пропажа. Однако после… – Мажуга поднял указательный палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов, – после оттуда ни один человек не должен уйти, чтобы и мысли не возникло, что я такие вещи вынюхиваю, что я карателей привесть мог. Обо мне никто знать не должен, и ваши чтоб не трепались.

– Мастерские там есть? – заплетающимся языком спросил Самоха. – Если так, мы на законном основании это твое место разнесем.

– Есть, а как же. Есть мастерские, – обнадежил Игнаш, – не знаю, законные они или как. Но обо мне от того места слух не должен пойти – это твердое правило. К вам-то в цех никто не придет виноватого искать. Вот и ко мне пусть никаких вопросов. Чтоб никто не знал, что я в деле.

Йоля слушала, запоминала, как было велено, и заодно брюхо набивала. Когда еще такого поесть дадут… Это сейчас, при гостях, Мажуга добрый, а так-то вообще наказать обещался.

– Ну а ежели там следов не сыщется? – спросил Курчан. – Куда дальше тогда?

– Тогда я ничем вам помочь не могу, – отрезал хозяин. – По всей Пустоши колесить с вами мне не резон, вона Астах грозится. Дом без присмотра надолго не кину. Сколько положите награды, если след сыщется?

– Следа мало. Ты с нами поедешь, а ну как снова рас… расс… – Самоха запнулся, глядя в пустой стакан. – Расследование какое потребно?

Мажуга налил еще.

– Если с вами поеду, что тогда?

– Пять золотых.

– Мало.

– Не мало, ты чё, Игнаш? Тебе и делать ничего не надо, токо вора сыщи. Дальше мы уж сами.

– Мало, потому что вы за поимку Графа сколько назначили?

Йоле стало скучно. Подвыпившие пушкари принялись доказывать, что они за Графа сотню сулили, потому что думали, будто он цеховые деньги увез, а раз он без денег, то и платить сотню не за что, пять золотых – и то слишком даже щедро. Мажуга упирал на то, что пропавшее оружие стоит больше, чем украденная Графом казна, значит, то же самое получается, так на так – ракетная установка против денег; стало быть, пятнадцать золотых дело стоит. В разгар спора явилась Ористида, сказала: Астахов переговорщик пожаловал, монеты принес, задаток.

Вошел давешний мужичок. Он уже был готов к тому, что сцена ему не понравится, потому что видел лагерь карателей у холма. Там было весело, Мажуга приказал угощать «гостей», пушкарям снесли выпивку и снедь – «от хозяина», так работникам было велено передать. Потому зрелище цехового начальства, выпивающего с Мажугой, переговорщика не удивило. Самоха, хоть и досадовал на Ржавого, который в Харькове рассказал ему не все детали дела с трубой, теперь уже был пьян и помалкивал, пока переговорщик отсчитывал задаток.

– Вот и славно, – кивнул Мажуга, – худой мир лучше доброй ссоры, так предки говорили. Передай Астаху, что работников может хоть завтра засылать, пусть размечают трассу, копают… ну, в общем, пусть трудятся. Полосы в двадцать шагов шириной довольно будет?

– Нам же еще транспорт подвести, кран подъемный, самоходы с грузом, да сварку протянуть, да то, да сё. Двадцать мало.

– Сорок шагов? Пятьдесят? Я согласен на любую потраву посевов, мне бы только сразу уточнить, сколько. Для порядку. Как трассу наметим, так огородим ее, мои люди туда больше ни ногой, будет как бы Астахова земля. Правило своим такое скажу.

– Пра-авило… – протянул переговорщик. – У тебя, Мажуга, завсегда по правилам. Нет бы по-людски…

– По-людски – это как? Со стрельбой и разором? Как твой хозяин других фермеров сгонял с земли? Нет, со мной так не будет, а будет по правилам. Хочешь, садись выпей с нами. Нынче ты мой гость.

– Не с руки мне в твоем дому веселиться, – с некоторым сожалением отказался переговорщик, оглядывая богатый стол. – Поеду Астаху твои слова перескажу.

– Ну, как знаешь, – равнодушно напутствовал его Ржавый, снова берясь за бутыль.

Йоля тихонько спросила:

– Слышь, дядька Мажуга, а он с тобой выпить отказался – это ж знак такой? Что враги вы?

Ржавый кивнул. Доброй ссоры у них с Астахом не вышло благодаря удачному появлению харьковских карателей, но мир получился очень худой.

Когда стемнело, Самоха уже окончательно окосел, время от времени принимался заговариваться, бранил призренцев, потом многословно объяснял, что без них Харькову теперь не бывать, потому что, как учредили цех призрения, житуха пошла паршивая, но без призренцев и того хуже сделается, а кому охота жить хуже, чем паршиво? Курчан держался бодрее, да он и выпил раза в два меньше старшого. Наконец решили застолье заканчивать. Хозяин предложил пушкарям переночевать в доме, те ответили, что возвратятся в лагерь, Курчан сказал, что ему еще вечернюю поверку устраивать.

Когда вставали из-за стола, Мажуга крепко взял Йолю за плечо и шепнул:

– А нож-то вернуть не позабудь.

Девчонка вытянула из-под рубахи припрятанный ножик и с недовольной гримасой положила на скатерть. Как только ворота за харьковскими заперли, Мажуга этот ножик ей припомнил:

– Я же сказал: без спросу не брать ничего, это правило.

– А я не обещалась твои правила исполнять. Ножик верни, «шершень» верни… а жить как? Меня всякий обидеть норовит – чем отобьюсь?

– Да уж не столовым ножиком. Он же тупой.

– Уж я б отточила. Оружию-то дашь какую? Не то не поеду с тобой, дядька. Страшно без оружия в дороге.

– Будешь мои правила выполнять, куплю тебе что подходящее. А теперь – бегом спать. Завтра с рассветом подниму.

– А я еще не соглашалась с тобой ехать… – затянула было Йоля, но Мажуга уже шел прочь, даже не оглянулся.

Тогда она зевнула и побрела в уже знакомый чуланчик. Цепи с замками там уже не было, хотя Йоля хорошо помнила, что зашвырнула железяки под лавку. Как-то без вопросов прошло – то на цепи держали, а как освободиться сумела – никто не припомнил, будто так и нужно было.

В этот раз Йоле снилось оружие.

Разбудил ее Мажуга, тряхнул пару раз за плечо и сказал:

– Вставай, пора.

Девчонка мычала, пыталась сбросить руку, но Игнаш не отставал. Пришлось открывать глаза.

– Умывайся, выходи на двор.

Йоля села, потерла глаза. Игнаш уже ушел, зато в комнатенку заявилась Ористида:

– Вставай-ка, соня, да шагай за мной, живо давай!

– Чего живо? Спать охота… – Йоля не привыкла к таким ранним подъемам. Промышляла она в Харькове допоздна, зато и спать поутру привыкла.

– А ну живо давай! – рассердилась тетка. – Некогда мне с тобой, хозяйство ждать не будет. А ну-ка…

Пришлось подниматься, потому что Ористида уже наладилась стаскивать ее с лавки за волосы. Увернулась Йоля, конечно, легко, но все же встала. Почесываясь, побрела за теткой, та показала, где умыться ледяной водой, потом потащила во двор. Мажуга уже поджидал возле сендера, рядом топтались несколько работников. Хозяин фермы протянул Йоле ремень. Ремень был отличный, с тонкой медной пряжкой, с подвешенными на петлях кожаными кармашками и сумочками. Йоля подпоясалась, одернула складки.

– Хорошая штука, дядька, к такому бы кобуру привесить да ножны. Давай, что ли, оружию. Ты обещал.

Мажуга, не отвечая, обошел девчонку кругом, оглядел, нахмурился. Велел ждать и направился в дом. Вернулся со свертком. К полному Йолиному разочарованию, ни ножа, ни пистолета он не принес, протянул темный плащ:

– Накинь, да и капюшон подыми.

– Та чё я, призренец, что ли?

– Правило: со мной не спорить, делать, что говорю. Надевай плащ, накидывай капюшон.

– Да на кой? Жарко ж будет.

– Мы с карателями едем, мужики молодые, мысли у них на уме глупые. Неча их смущать.

Ористида тоже поддакнула:

– Спрячь фигуру-то… Ишь, ремнем перетянулась, талия как иголка.

Талия какая-то, вот еще придумала тетка. Но пришлось укутаться. Йоля скорчила недовольную гримасу, однако подчинилась.

Стали собираться в путь, Мажуга напоследок отдал распоряжения: караулы нести по графику, Ористиду слушать как его самого, покуда не вернется, правила соблюдать неукоснительно. Йоля все пропустила мимо ушей – подумаешь, дела. Скукота. Когда уже садились в сендер, из дома выбежала Луша. Спешила, торопилась – Йоля впервые видела, чтобы эта пришибленная так бежала, аж щеки красным налились. К ее удивлению, Луша спешила именно к ней, а не к Мажуге. Подскочила, протянула сверток:

– Возьми, Йоля, а то у тебя ж нету!

Йоля развернула – оказалось, платок, вышитый красными узорами. Вещица, конечно, приятственная, да к чему?

– Возьми. – Луша уже успокоилась, хотя и дышала после бега неровно. – У тебя ничегошеньки нету для суженого. А ну как повстречаешь?

Йоля бы и хотела посмеяться над Лушей, но эта придурочная глядела так жалостно, чуть не со слезой, и протягивала платок. Ну ладно, подарок какой-никакой.

– Ладно уж… пусть будет суженный.

Наконец проводы закончились. Мажуга завел сендер, работники стали отворять ворота. Харьковчане сворачивали лагерь. На ночевку они расположились, выставив свои самоходы и мотоциклетки кругом, в центре поместили башню на гусеничной платформе и перекинули с нее кабели на пулеметные бронеходы. Ветряк на башне сейчас застопорили, и двое карателей возились с ним, стаскивая лопасти с вертушки. И кабели тоже сматывали. Одну мотоциклетку, прикрытую похожим на перевернутое ведро кожухом, уже заводили, а из-под днища башни доносились равномерные тяжелые удары, отдающиеся металлическим лязгом.

Ржавый подкатил к харьковским машинам, затормозил и напомнил Йоле:

– Капюшона не снимай. Нечего рожей торговать.

Йоля скорчила гримасу. На броню выбрались двое карателей и стали разглядывать будущих попутчиков. Из-за бронехода вышел опухший Самоха.

– Ты чего, Игнаш, на сендере? Поехал бы с нами, у нас места хватит для тебя и твоей красавицы.

– А на рынок незаконный ты бы тоже меня подвез? – возразил Мажуга. – Нет уж, я своим ходом. А вы за моим сендером держитесь на расстоянии. И бензин мне цех оплатит. Возмещение расходов. Не забыл, о чем вчера уговорились?

– Ох, и скупой же ты, Ржавый, я бы раньше о тебе такого не помыслил…