И все же юг расслаблял, поощряя духовную леность и пассивную созерцательность. Вопрос о справедливости государственного устройства с очевидным прессом непогрешимых партийных органов над всеми остальными гражданскими институтами (несмотря на то, что этот пресс здесь ощущался гораздо мощнее, чем в Сибири) был менее актуален, чем проблемы сосуществования людей разных наций, народностей, вероисповеданий, взглядов на этой плодородной, но, очевидно, тесной для всех желающих жить богато и беззаботно земле. По этой причине умственный потенциал активной части населения – практически весь, без остатка – уходил на карьерное продвижение либо поиск более злачных и перспективных мест работы и дополнительных источников дохода (на одну зарплату не проживешь), приобретение правдами и неправдами (лучше всего это получалось по родству, должности или знакомству, объединяемым понятием «блат») дефицитных благ и, нереализованный в полной мере по предназначению (быть со-творцом мира), создавал в многоликом обществе атмосферу повышенной агрессивности и жестокости в отношениях с себе подобными… Словно иллюстрируя естественную – по эволюционной теории Дарвина – примитивную борьбу биологических видов за место под солнцем…

Жовнер не был одержимым ни одним из увлечений, считавшихся в среде комсомольских функционеров здравыми и целесообразными, и оттого воспринимался сослуживцами и большинством знакомых несколько ущербным. От полного отнесения в разряд неудачников в глазах прагматичных окружающих его спасала только причастность к журналистской профессии, которую здесь уважали и даже побаивались. Никто не догадывался, что он и сам мучился, только не от своей непрактичности и неумения использовать служебное положение и связи, а от невозможности высказать все, что думает по поводу государства, в котором ему выпало жить. А еще его раздражало славословие партии и членов центрального комитета, дважды в год возвышающихся на одинаковых черно-серых портретах над колоннами демонстрантов, идущих по площадям больших и малых городов в честь дня трудящихся первого мая и седьмого ноября – в честь празднования очередной годовщины Октябрьской революции.

Раздражали хвалебные лживые отклики на брошюры многократного героя Леонида Ильича (который, если судить по наградам, заслугами перед страной превзошел всех своих предшественников), рапорты о трудовых победах и достижениях, в то время как на глазах пустели магазинные прилавки и дефицит становился тотальным.

Ему хотелось поделиться с кем-то своими мыслями и сомнениями.

Он не понимал, почему растет пропасть между тем, что его окружает в повседневной жизни, и тем, что звучит со всевозможных трибун…

Попробовал как-то со Ставинским поговорить на эту тему, но тот, не особенно вникая, согласно покивал и перевел разговор в плоскость реальную, посоветовав, пока Сашка работает в обкоме комсомола, вступить в партию, без членства в которой карьеру не сделаешь, будь ты хоть семи пядей во лбу…

Сам он затеял организовать в заводском ДК образцово-показательную дискотеку, которая приходила на смену танцам. Сашку, как человека семейного, дискотеки не интересовали, но идея Ставинского предварять танцевальную часть идейным театрализованным представлением показалась интересной, и Сашка с удовольствием подключился к написанию сценария, а потом и к репетициям, заражаясь энтузиазмом молодых ребят, которых тот сумел собрать. Сам Леша забросил все свои рутинные секретарские дела, игнорируя и поручения, и отчетность, явно давая повод если не для увольнения, то для очередного выговора.

Даже перестал писать в газету.

Свое беспокойство по этому поводу Жовнеру сначала высказал Адам, посоветовав предупредить своевольного Ставинского о неполном служебном соответствии, а затем выразил и редактор, напомнив, что от того, как быстро Алексей будет готов его заменить, зависит и Сашкин переезд в краевую столицу.

Но наступившее лето с ясными знойными днями и томными южными ночами не располагало ни к работе в кабинете, ни к разлуке с женой, поэтому он решил не форсировать события, понимая, что, переехав в Ставрополь, неизбежно будет втянут в ритм отнюдь не творческого конвейера. А оттяжку обосновывал нужностью здесь, предлагая темы одна интереснее другой, и с удовольствием мотался по командировкам: то к чабанам на дальние горные выпасы под снежные хребты, то к ученым Зеленчукской обсерватории с самым большим телескопом в мире, по воле случая (или предопределенной закономерности) построенной рядом с первыми православными храмами в Архызской долине, то к мирным артиллеристам – укротителям градовых туч, то к строителям самого большого в Европе тепличного комбината, то на археологические раскопки самого древнего на Северном Кавказе Хумаринского городища…

Это было интереснее, чем готовить дежурные отчеты о комсомольских мероприятиях, да и сами материалы получались читабельными, но неожиданно для Сашки они вдруг перестали появляться в газете. Наконец, он не выдержал, позвонил Сергею Кантарову, и тот недовольным тоном сообщил, что все материалы лежат на его столе, но есть первоочередные, более актуальные темы, а не «грезы восторженных барышень».

Но тут же, правда, признал, что написаны они интересно и что он их начнет ставить со следующей недели по мере возможности.

– А вообще пора тебе впрягаться в работу, а не выезжать на экскурсиях. Это темы для практикантов, – грубовато закончил он.

Осадок после разговора остался неприятный, но Сашка решил, что Кантаров, вероятно, был не в духе. А может, даже позавидовал, потому что он сам, став ответственным секретарем, писать перестал.

…Спустя неделю материалы вышли чередой, из номера в номер.

В обкоме такое внимание к области всем понравилось. После завершающей публикации первый секретарь обкома комсомола даже пригласил его на разговор. Встретил крепким рукопожатием и словами благодарности, не преминув заметить, что и в обкоме партии все публикации внимательно прочли и одобрили. Потом высказал сожаление, что уже дал согласие на перевод Жовнера в редакцию.

– Но я сегодня с утра созвонился с краем, – он кивнул на белый телефон, стоящий на столе особняком. – Договорился, что на важные события отправлять тебя будут, – окинул Сашку отвлеченным взглядом человека, обремененного бесчисленными заботами. – С таким вот условием отпускаю… – и вдруг спросил: – Ставинский так сможет писать?

Сашка сразу не нашелся, что ответить. Потом невнятно буркнул:

– Научится… Со временем… – И под ничего не выражающим взглядом торопливо добавил: – Я помогать буду…

Но, похоже, ответ был вовсе не обязателен…

Первый секретарь был почти одного с ним возраста, но выглядел и солиднее, и старше. Происходил он из карачаевского рода незнатного и небогатого (пролетарская основа), особым интеллектом, эрудированностью да и манерами не отличался, но зато был исполнителен и умел внимательно слушать старших товарищей, что отчасти и помогло ему сделать карьеру. Как правило, он редко бывал на месте, постоянно пропадал в кабинетах обкома партии, выполнял какие-то партийные поручения или же летал в командировки в Москву.

Основной его функцией было взаимодействие с вышестоящими товарищами, торжественное открытие комсомольских мероприятий, текущими же делами руководил более дотошный и хорошо знающий, чем кто в аппарате занят, второй секретарь. Но, в общем, первый был неплохим мужиком, может, поэтому Сашка и поторопился взять на себя обязательство помочь Ставинскому. А может, потому, что переход в штат редакции все еще казался ему не очень близким…

Но вопрос перевода был решен раньше, чем он ожидал, в солнечный день в середине августа, когда он приехал в краевой центр на совещание молодых писателей.

С утра он отсидел на его заседании, с затаенной радостью выслушал мнение руководителя семинара, местного прозаика и драматурга, рекомендовавшего его повесть к публикации в краевом альманахе (с грустью вспомнил о рукописи, затерявшейся на полках красноярского издательства), потолкался «с молодыми и талантливыми», так же, как и они, восторженно внимая благожелательно доступным литературным мэтрам, потом зашел в редакцию.

И в коридоре столкнулся с праздно, как ему показалось, прогуливающимся новым редактором Заворотным. (Потом ему объяснили, что это был традиционный профилактический обход редактором кабинетов перед последним рабочим часом.)

– Как кстати… На ловца и зверь… – растянул тот в полуулыбке полные губы. – Пойдем ко мне, поговорим, – и неторопливо, вперевалку направился к кабинету.

Увидев их, Олечка тут же вышла из-за своего стола.

Вопросительно заглянула в глаза редактору, всем видом выражая полную преданность и готовность исполнить любое приказание, удивляя Жовнера происшедшей с ней метаморфозой. Произнесла с приторно-услужливой интонацией:

– Вам чего-нибудь нужно, Анатолий Игнатьевич?

– Я позову. Не отлучайся никуда, – буркнул тот и прошел в прохладный после уличной жары кабинет.

– Удачно, что появился, звонить не придется… – Заворотный выдержал паузу, окидывая Жовнера изучающим взглядом небольших, но острых глаз. – Решил вопрос по квартире?

– Нет, не решил.

– Почему?

– А он не решается, – сказал Сашка, удивляясь, что редактор об этом спрашивает. Он же обещал посодействовать, значит, должен быть в курсе. – В обкоме меня своим не считают…

Тот насупился, пожевал губами, словно пробуя на вкус то, что собирался сказать.

– Не хотят давать… Тогда будешь у нас ждать. В течение года обещали всех осчастливить. И нечего прохлаждаться, отрывайся от жены. Со следующей недели приступай к обязанностям заведующего отделом писем, а то начальство уже интересуется, почему вакансию не закрываю…

– Приезжать? – зачем-то уточнил Жовнер.

– Само собой.

– Увольняться?

– Переводом. Все согласовано.

– Тогда через неделю, в понедельник, – уточнил Сашка. – Не начинать же среди недели…

– Но ни днем позже…

…Все действительно было согласовано, перевод оформили без волокиты. Единственной неожиданностью стала просьба первого секретаря обкома комсомола, чтобы он хотя бы до конца года, уже на общественных началах и в свободное от основной работы время, возглавлял литературное объединение.

– Это просьба наших писателей и отдела, – пояснил тот. – Ставинского мы на ставку оформим, крайком его рекомендует, писать в газету он будет, а вот опыта руководства молодыми писателями у него нет… К тому же он литературных произведений не пишет, а тебя обсуждали на семинаре, одобрили? – вопросительно посмотрел.

– Повесть рекомендовали в альманах.

– Тем более… В конце года мы поощрим…

– Я и без поощрений. Но только до конца года, – сказал Жовнер…

…Елена к новым переменам отнеслась с пониманием. Ей Ставрополь понравился, пару раз Сашка брал ее с собой походить по магазинам. Но разлука не нравилась, и она настраивала Сашку, чтобы тот подыскал квартиру для всех. Он пообещал, хотя выразил надежду получить в течение года от редакции собственную.

Ночь перед отъездом, уложив дочь в другой комнате, они провели за любовью и разговорами, заснув уже под утро, и почти сразу же были подняты будильником, поэтому досыпал Сашка в автобусе, а ровно в девять он входил в приемную редактора.

Заворотный задерживался.

Олечка, носившая теперь блузки с менее откровенным вырезом (учла замечание шефа), сообщила, что тот в крайкоме, и Сашка зашел к ответственному секретарю.

Теперь Кантаров сидел за массивным столом, занимавшим почти половину кабинета, по-хозяйски развалившись в новом большом кожаном кресле. На столе в беспорядке высились стопки машинописных материалов, лежали газетные полосы предыдущего номера, исчерканные телетайпные ленты, а сам Кантаров являл собой олицетворенную озабоченность и не скрываемую начальственность.

– Отдел принимаешь запущенный, – показал он свою объективную осведомленность. – Придется попахать по-настоящему. Но сразу предупреждаю, чтобы обид не было, снисхождения от меня не жди.

Жовнер удивленно взглянул на него.

Большое тело Кантарова подалось в его сторону, нависло над столом.

– А то тут некоторые посчитали, что могут эксплуатировать личные отношения. Кое-кто на связи понадеялся… А для меня все равны и все должны работать, а не просиживать штаны и трусики… Я делаю газету – и сделаю ее. И всех, кто будет мне мешать, раздавлю, – откинувшись, с иронией, за которой слышалась нешуточная угроза, добавил: – Сам понимаешь, комплекция позволяет…

– А мне зачем ты это говоришь? – спросил Жовнер, не зная, расценивать это серьезно или как неуклюжую шутку.

– Не знаю, что тебе Заворот наговорит, только мне твое перо сейчас, как сороке пропеллер, – продолжал Кантаров, подтверждая серьезность сказанного. – Я буду требовать, чтобы отдел работал, строки сдавал в полном объеме и по сетевому графику.

– Можно было об этом иначе сказать, – Жовнер поднялся и, выходя, не сдержался, уколол: – Не смею отвлекать от важных дел…

Кантаров промолчал.

В коридоре столкнулся с улыбающимся, явно чем-то довольным Красавиным. Тот искренне порадовался его переезду, сказал, что редактор еще в крайкоме, но вот-вот должен быть, а пока Сашка может подождать у него в кабинете, благо всех своих шерпов он разогнал по командировкам.

В большом кабинете главного идеологического отдела стояло три стола. Самый большой, заведующего, возле окна, так, чтобы обозревать остальные. На нем был идеальный порядок: на углу слева – стопка чистых листов, в центре – письменный прибор с набором ручек и карандашей и последний субботний номер газеты, справа – бордовый том из собрания сочинений Ульянова – Ленина и еще пара книг на современную комсомольскую тематику.

– Странный разговор у нас с Сергеем сейчас состоялся, – не выдержал Жовнер, прикрывая дверь.

– Ультимативный? – догадливо усмехнулся Виктор, вешая пиджак на спинку стула. – Кантаров у нас теперь большой начальник… На ответственном посту… Шутить ему теперь некогда, да и непозволительно. Шишка на ровном месте…

– Мне казалось, вы друзьями были…

– Скорее, приятелями. На каком-то этапе – единомышленниками. Как Ленин с Троцким… Начальственное кресло, Саша, имеет соблазн непогрешимого всезнания… Увы, Сергей против этого соблазна не устоял…

– Я не заметил, чтобы газета особо изменилась… Слабых материалов поубавилось, не спорю, но заметных не прибавилось…

– Программная установка нашего ответственного секретаря, кстати, поддержанная редактором и утвержденная редколлегией, – поднять уровень публикаций до среднего, подтягивая слабых и сглаживая сильных, – словно процитировал Красавин. – Так что учти, выделяться тебе не дадут. Стратегическая задача – добиться устойчивой работы редакции, чтобы в запасе материалов было на два номера…

– Я насчет уровня что-то не понял…

– Скоро поймешь, – иронично улыбнулся Красавин.

– А ты с Кантаровым…

– Не общаемся, – не дал закончить тот. – Разошлись по тактическим соображениям… Но не хочу навязывать свое мнение, сам разберешься… Только учти, редактор на его стороне. Пока вытягивай отдел, а пиши так, как умеешь…

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула Галина Селиверстова. Нарочито удивилась, выразив свою радость по поводу появления Жовнера полуулыбкой:

– С приездом, Саша… Мы тебя заждались… Да, тебя Заворот разыскивает.

И, не закрыв дверь, зацокала каблуками по коридору.

Жовнер взглянул на саркастически улыбающегося Красавина.

– Разведка, – негромко пояснил тот. – Будь готов к профилактическому разговору с ответственным секретарем по поводу контактов с коллегами во время рабочего дня…

– Да ну вас, – отмахнулся Сашка и пошел к редактору…

Заворотный в приемной давал распоряжение Олечке что-то оперативно напечатать и, не заходя к себе, повел Жовнера к Кантарову.

– Мы уже определились, – предупредил его представление ответственный секретарь.

– Вот и хорошо. Я только хотел уточнить порядок сдачи материалов. Неделю мы даем Александру Ивановичу на вхождение, а потом строго по сетевому графику, без снисхождений.

– Я так и сказал.

– Понятно, – подтвердил Жовнер, умолчав, что о конкретных сроках сдачи первый раз слышит.

Потом пошли в отдел писем, где их встретила Березина, одетая в яркий, цветастый и короткий сарафанчик, соблазнительно оголявший шоколадного цвета плечи и почти не скрывавший аппетитного цвета ноги. Фигура у нее действительно была изумительная, Сашка даже на некоторое время выпал из разговора, опять вспомнил Лариску Шепетову – только та могла бы посоперничать с Мариной. Но исключительно фигурой, на лицо Березина была бесспорно симпатичнее.

Она постаралась изобразить радость от появления долгожданного заведующего, но тут же пожаловалась редактору, что возня с письмами ей не нравится.

– Давайте я вернусь к Селиверстовой, – с настойчиво-просительной интонацией произнесла она. – Галка же часто болеет. А оперативные материалы по теме отдела делать надо… Александр здесь с письмами один справится.

– Подумаем, – благодушно пообещал Заворотный. – Ты расскажи ему все, покажи.

– Ну, он уже большой мальчик, сам разберется, – выстрелила та взглядом неопределенного цвета глаз под черными длинными ресницами.

– Ладно, соблазняй не в рабочее время, – строжась, произнес редактор. – Мужу скажу.

– Муж не стена…