«Токистические упражнения» над Переваловым ведутся непрерывно с 1876 г. До 1878 г. «прямого говорения» (т. е. настоящих галлюцинаций слуха) не было, ибо «тогда токистам было приказано вести упражнение в молчанку». В первое время этого оперирования преобладал следующий «способ»: токисты разными приемами вызывали «натуральный испуг» у одного из своей среды, специально назначенного для этой функции; разумеется, испуг моментально сообщался Перевалову, приведенному в данную минуту в «токистическую связь» с этим специалистом. Врачи, больничная прислуга, окружающие больные не причисляются Переваловым к преследователям; но власть врачей недостаточна для того, чтобы помешать токистическим упражнениям. Последние в настоящее время ведутся постоянно, не прерываясь и по ночам. Ночью, если Перевалов спит неполным сном, то токисты продолжают действовать всеми вышеперечисленными приемами, употребляемыми ими днем, между прочим, даже «прямым говореньем», ибо в состоянии неполного сна Перевалов, по его объяснениям, может слышать ушами все раздающиеся около него звуки, и потому слышит и фразы, прямо произносимые токистами. Если же Перевалов заснет очень крепко, то токисты действуют всеми прежними способами, за исключением «прямого говоренья», в особенности же любят ему «делать сладострастные сны», «устраивать поллюции» и т. п. Различные приемы токистического оперирования идут вперемежку один с другим. Чтобы показать самый ход токистических упражнений над Переваловым, я делаю выписку из его дневника, отличающегося точностью, но вместе с тем и лаконизмом. Но так как этот дневник изобилует своеобразными техническими терминами, без знакомства с языком больного совершенно непонятными, то я прибавляю в ломаных скобках свои замечания и пояснения и притом делаю это на основании подробных и точных расспросов больного относительно того или другого акта «упражнений», происходивших в данные дни; круглые скобки принадлежат самому больному. «11 декабря 1881… В ночи на 9, 10 и 11 декабря – говоренье [галлюц. слуха] с беспрестанными воображениями [зрит. псевдогалл.], недавание спать до полуночи и бужение рано утром, отчего они [токисты] спят днем и после обеда, чему уже и я должен последовать. Днем – недавание мне, как и прежде, заниматься (французским и немецким языком) подговорами [слух. галлюцинации], похабщиной [частью простые навязчивые представления, частью неотвязные псевдогаллюцинации зрения], зудом, уколами [галлюц. или иллюзии кожного чувства], а равно и чувством нежелания. Во все дни дежурства верхнего токиста (во втором этаже) напоминание, мышлением и прямым говорением, как я стоял накануне перед Дюк… [главный врач больницы] с толкованием [опять как галлюц., так и псевдогаллюц. слуха], что сам он, токист, так стоял в эту минуту и что все это было проделано для проходившего тогда с д-ром Дюк… штатского (это О., член правления Обуховского завода) [«смешение в личностях»]. Перед сном – воображение токистом, находящимся за оградой, полового члена [зрит. псевдогаллюц.]».

«12 декабря. Всю ночь – в полусне прямое говорение [слухов. галлюц.] с воображениями [псевдогаллюц. зрения], добывание моего говоренья во сне [насильственная иннервация центрального аппарата речи, не будучи подавляема полуспящим больным, в самом деле заставляет действовать голосовой аппарат: Пер…, по свидетельству его соседей по койкам, нередко действительно говорит во сне]. Разбужен около 3-х часов ночи; после того, – продолжение приставаний, совместно с говореньем [разного рода псевдогаллюц., вместе с галлюц. слуха]. Из столярной особенным током вызвано внутреннее слышание [псевдогаллюц. слуха], отчего другой токист (находящийся подо мной, в нижнем этаже) пугается и потом, когда третий токист присоединяет к сему мышление убийства и драки [насильственное мышление], раздражается на последнего, после чего между ними начинается взаимная руготня: «идиот!»… «мужик!»… [слуховые галлюцинации]. За сим последовали обращенные ко мне дерзости, похабщины, при безостановочном говорении [галлюц.] из-за ограды больницы и пр. добавления к сему такого же содержания фраз от токиста и токистки из того флигеля, где живет эконом, с поползновением смешить перефразированием раньше случившегося и комическим представлением событий («выиграл сигару»). Утром – подговоры мне матерщины. Во время чая – взаимное передразнивание токистами друг друга (ревность из-за ходивших сюда некоторое время швей) [за швей больной принял слушательниц с женских медицинских курсов, которые иногда приходили посмотреть на больных]. До обеда – шуточки и остроты [частью – просто насильственное мышление, частью псевдогаллюц. слуха] того токиста, который убежден, что приносит мне пользу деланием веселого настроения. Во время обеда – вонь испражнений (это производит идиот, помещенный в столярной, он нюхает в это время испражнения из бутылки или из бумажки) [галлюц. обоняния] и мышление о сем [навязчивые представления]. Во время занятий немецким языком – с улицы подговоры, подшучивание [слух. галлюц.], сбивание, за что токиста наверху – раздражение, а токистки из флигеля эконома – помогание… Далее, они стали действовать чувствами (заискивания их и надежды, что упражнения их надо мной скоро вознаградятся), потом – взаимная их ругня, за которой я мысленно принужден был следить [слухов. псевдогаллюц.]. Вечером, когда я писал записку брату, с просьбой сделать для меня некоторые покупки, токист в верхнем отделении настаивал на табаке Лаферм, а токистка из флигеля – на сигарах и словаре Рейфа [галлюц. слуха]; от сего нервный идиотик внизу млеет от предвидения какой-то их удачи. При моем занесении сего в тетрадку другой идиот оттуда же шепчет шутовским тоном: «вот тебе и словарь Рейфа!» [слух. галлюц.]. Затем, когда я принялся читать учебник французского языка Марго, начались подговоры [галлюц. слуха] в чтении (по имеющемуся у них Марго?), перешедшие в задорные приставания ко мне с задорным мышлением [слух. псевдогаллюц.], что «хотя пользы мне (в смысле лечения меня) от них нет, однако они все-таки будут продолжать…» Когда я лег спать, устраивали мне сладострастное мышление, причем производили перед моими глазами воображение [псевдогаллюц. зрения] женских половых органов».

Прежде чем обсуждать дело дальше, я позволю себе представить читателям еще двоих из моих больных, именно тех, которые, по особым обстоятельствам, были для меня особенно полезными при моем изучении галлюцинаторных и псевдогаллюцинаторных явлений; это покажет те приемы, которыми я пользовался при собирании относящегося сюда клинического материала и вместе с тем даст ручательство за подлинность и точность тех наблюдений, которые будут при дальнейшем изложении приводиться по мере надобности.

Николай Лашков, 24 лет, уездный врач, только что кончивший курс и поступивший на службу, психически заболел в сентябре 1881 г. Будучи прислан в Петербург для лечения, помещен в нашу больницу 9 декабря 1881. Сильное наследственное расположение к душевным страданиям, упадок питания, анемия. Ближайшая причина болезни – неприятности по службе и чрезмерное утомление от непосильной работы (при одновременном исполнении обязанностей и уездного, и земского врача). Первые три месяца в нашей больнице больной являлся меланхоликом: находился большей частью в депрессивном настроении духа, двигался неохотно и крайне медленно, почти не отвечал на вопросы или же выражался весьма коротко и уклончиво, в галлюцинациях не признавался, делал покушения на самоубийство, несколько раз пытался убежать из больницы. Затем и по внешней стороне болезнь приняла характер paranoia hallucinatoria (subacutae); больной стал высказывать отдельные идеи бреда преследования, отношение больного к окружающему его стало делаться агрессивным; хотя Лашков продолжал стараться не обнаруживать того, что внутренне им было переживаемо, тем не менее в это время для врачей больницы сделалось уже несомненным, что он страдает галлюцинациями слуха. В таком состоянии больной был переведен в отделение беспокойных, которое заведывалось тогда мною. Некоторые из моих коллег в это время уже начинали терять надежду на его выздоровление, полагая, что меланхолия переходит в неизлечимую вторичную форму. Я предпринял систематическое лечение опием в дозах, сперва постепенно увеличиваемых, а потом постепенно уменьшаемых. Уже через неделю такого лечения началось постепенное улучшение; в особенности было изумительно влияние опия на быстрое ослабление галлюцинаций. К концу июня 1882 года Лашков был уже почти здоров. Тогда я принялся подробно расспрашивать выздоравливающего и по истории болезни убедился, что данный случай принадлежал не к меланхолии, а к галлюцинаторному первично-бредовому психозу в подострой форме [первичное расстройство в сфере представления, в начале – лишь одни навязчивые представления и отдельные, малоустойчивые ложные идеи самостоятельного (первичного) происхождения, уже через 1—2 недели от начала болезни присоединились галлюцинации слуха, сперва интеркуррентные, потом сделавшиеся постоянными; далее – вторичное развитие ложных идей и выработка сложного, постепенно систематизируемого бреда, в тесной зависимости от галлюцинаций слуха; наконец, непрерывное галлюцинирование слухом, осязанием и общим чувством]. Под влиянием опия сначала исчезли, весьма быстро, галлюцинации осязания и общего чувства; затем начали ослабевать и слуховые галлюцинации, и больной стал постепенно поправляться. В августе Лашков выписался из больницы уже довольно окрепшим и отправился на место службы, блистательно доказав мне свою способность к умственной работе и вполне объективное отношение к перенесенной болезни.

Выздоровевший Лашков оказался интеллигентным, довольно наблюдательным и очень любознательным субъектом. Из благодарности за свое исцеление он готов был взять на себя всякий труд, лишь бы доставить мне удовольствие. При таких условиях с моей стороны было бы непростительным, если бы я не извлек из Лашкова всего того, что он в состоянии был мне дать относительно выяснения подробностей своей болезни вообще и некоторых из ее симптомов в частности. И вот тогда начались между нами частые и продолжительные беседы. Галлюцинаторные и псевдогаллюцинаторные явления (их оказалась громадная масса, ибо болезнь значительнейшей своей частью именно из этих явлений и состояла) в воспоминании Лашкова были в это время очень живы; слуховые галлюцинации Лашкова при начале наших занятий еще не успели вполне прекратиться и последний след их исчез лишь месяцем позже. После того, как я уже многое сам записал по устным рассказам Лашкова, последний сам предложил мне, что он напишет для меня полную историю своей болезни и подробно и возможно точно изобразит свои галлюцинации так, как они были в действительности, причем постарается не примешивать в описание своих теоретических соображений (с психиатрией Лашков был знаком только по кратким лекциям своего профессора). Я дал ему подробную инструкцию, указал, какие пункты требуют особенно внимательного выяснения, и поставил ему на бумаге целый ряд вопросов, на которые он должен был постараться дать мне возможно точные ответы. Лашков горячо принялся за работу и полтора месяца неустанно писал свои воспоминания. В четырех толстых тетрадях вместились только первые две трети течения болезни, когда до выхода Дашкова из больницы оставалось лишь две недели. Тогда, для сокращения дела, мы поступили так: Лашков сделал на бумаге перечень отдельных фактов за остальную треть течения болезни, разделив их, по собственной инициативе, на следующие классы: «зрительные галлюцинации»; «экспрессивно-пластические представления» (так мой пациент назвал явления, мною теперь описываемые под названием псевдогаллюцинаций зрения); «слуховые галлюцинации» (их отмечено всего больше); «ложные ощущения» (в этой рубрике записаны галлюцинации кожного и мышечного чувства, а также галлюцинации общего чувства); последний класс – «бред» (ложные идеи и насильственные представления). По этому списку я в продолжение нескольких долгих бесед получил от Дашкова подробные устные описания и при этом снова останавливался на тех пунктах, выяснение которых меня занимало по преимуществу. Эти беседы, вместе с тетрадями записок Дашкова, доставили мне ценный казуистический материал, из которого я буду приводить отдельными примерами то, что мне понадобится для иллюстрирования моего изложения.

Мих. Долинин, 38 лет от роду, бывший артиллерийский офицер, а потом – военный врач, был болен галлюцинаторным первично-бредовым психозом (paranoia hallucinatoria); болезнь имела сначала подострый характер, но потом получила более хроническое течение. С внешней стороны картина болезни напоминала меланхолию, тем более, что под влиянием бреда и галлюцинаций слуха больной много раз пытался окончить жизнь самоубийством. Во время своей болезни Долинин уклонялся сообщать об испытываемом им окружающим, отделывался при расспросах врачей ответами самыми общими и неопределенными или же просто не хотел ничего говорить. Он страдал главным образом от постоянного галлюцинирования слухом и, кроме того, имел галлюцинации осязания и общего чувства; зрительные галлюцинации становились частыми (временами они шли даже непрерывным рядом) только в периоды сильных экзацербаций, в прочее же время они являлись лишь эпизодически. Наследственного предрасположения в данном случае не было. Причины болезни – умственное утомление от работы по ночам, временно затруднительные обстоятельства жизни и злоупотребление спиртными напитками, последнее, впрочем, в размерах, обыкновенных для людей военных. После этой первой душевной болезни, продолжавшейся более полутора лет, Долинин в течение 4 лет пользовался полным психическим здоровьем и не без некоторого успеха продолжал свою начатую раньше карьеру. Он передал мне свои записки, составление которых было начато им в то время, когда он, приобрев вполне объективное отношение к кончавшейся болезни, еще не вполне освободился от галлюцинаций слуха; не будучи психиатром по профессии, он не рассчитывал сам сделать надлежащее употребление из этих мемуаров. Кроме того, он был так любезен, что устно сообщил мне массу любопытных наблюдений как относительно слуховых галлюцинаций, так и относительно различного рода псевдогаллюцинаторных явлений. Впоследствии Долинин с большой готовностью отдал себя в мое распоряжение для некоторого рода маленьких экспериментов; именно, угощая его по временам, на ночь или в течение дня, опием или экстрактом индийской конопли, я вызывал у него очень живые, так называемые гипнагогические галлюцинации и потом получал от него подробное изложение сделанных им в это время наблюдений. Путем таких экспериментов нам удалось довольно порядочно изучить те галлюцинаторные и псевдогаллюцинаторные явления, которые бывают испытываемы многими здоровыми людьми в состоянии, переходном от бодрствования ко сну.

Вследствие новых умственных эксцессов, может быть частью и под влиянием вышеупомянутых опытов искусственного вызывания псевдогаллюцинаций и галлюцинаций (между прочим Долинин по собственной инициативе добился одно время умения произвольно вызывать у себя галлюцинации слуха, по характеру совершенно однородные с теми непроизвольными слуховыми галлюцинациями, которыми он страдал во время болезни), у Долинина в начале 1883 года, без всяких особенных причин, внезапно вспыхнуло острое галлюцинаторное расстройство со смешанным бредом преследования и величия. В это время, до наступления stadii decrementi, Долинин мог лишь запоминать факты, субъективно переживавшиеся им, будучи совершенно порабощен своими галлюцинациями и ложными идеями. На этот раз болезнь протекла быстро, так что менее чем через два месяца способность здравого критического отношения к болезненным субъективным фактам (как переживавшимся в это время, так и пережитым до периода decrementi) вполне возвратилась, но слуховое галлюцинирование продолжалось, постепенно ослабевая, еще около месяца. Понятно, что в это время Долинин имел полную возможность проверить свои прежние самонаблюдения и сделать новые. После совершенного выздоровления Долинин был снова обследован мною по отношению к псевдогаллюцинациям и гипнагогическим галлюцинациям, равно как и относительно чувственной живости обыкновенных образов воспоминания и фантазии.

Из письменных воспоминаний М. Долинина и его устных сообщений я буду, по мере надобности, тоже извлекать отдельные примеры.

Прочие больные, на основании наблюдений над которыми я пишу этот этюд, особой рекомендации не требуют; большей частью это суть параноики-галлюцинанты в различных стадиях своей болезни или же выздоровевшие от нее. На больных наблюдения и расспросы производились обыкновенным путем, т. е. по мере того, как к этому представлялся случай. Выздоровевшие же субъекты подвергались подробному раскрашиванию по известной системе.

Возвращаюсь к описанию псевдогаллюцинаторных явлений в смысле определения, данного мною выше.

Псевдогаллюцинации бывают не только у душевнобольных, где они имеют весьма большое значение, но иногда (при известных условиях) также и у людей психически здоровых. Только постороннее лицо при поверхностном расспросе больного может принять псевдогаллюцинаторные чувственные представления за настоящие галлюцинации, в сознании же самого больного, хотя бы и слабоумного (предполагая это сознание непомраченным) смешение этих двух родов субъективных чувственных фактов, по крайней мере в сфере зрения, положительно невозможно^[32]. Поэтому, имея в данный момент псевдогаллюцинацию зрения, больной, в своем сознании, относится к ней совсем не так, как он отнесся бы к субъективному чувственному восприятию в том случае, если бы оно было зрительной галлюцинацией; последняя для него – сама действительность; первая же остается субъективным явлением, которое обыкновенно считается больным или за род откровения, ниспосланного ему богом в знак особого благоволения к нему, или же за искусственно произведенное в нем изменение сознания таинственными воздействиями его невидимых преследователей.

Разумеется, здесь не следует упускать из виду, что исследуемые лица могут ввести исследователя в ошибку как неумышленно, так и умышленно. Встречаются субъекты, даже между психически здоровыми людьми, которые охотно привирают или, по крайней мере, значительно преувеличивают в рассказе ими переживаемое или пережитое, это делается обыкновенно из-за стремления показать качества и способности, другими людьми не имеемые. От такой слабости иногда несвободны даже довольно развитые люди; в самом деле, кому неизвестно, насколько авторы и художники наклонны преувеличивать успех или значение своих произведений, насколько часто страстные охотники уклоняются от истины в повествованиях о своих охотничьих приключениях, насколько часто очевидцы драматических событий при пересказывании стараются сделать эти события еще более потрясающими, чем они были в действительности. С другой стороны, человек, знающий о галлюцинациях лишь понаслышке, легко соединяет с этим словом неверное понятие, и в силу этого совершенно добросовестно может в конкретном случае принять за галлюцинацию не только псевдогаллюцинацию, но и какое-нибудь иное субъективное явление, еще менее имеющее общего с настоящими галлюцинациями. Весьма важно поэтому, если исследуемый нами субъект по личному опыту знает, что такое истинная галлюцинация, тогда для него вполне исключена возможность смешать галлюцинацию с псевдогаллюцинацией.

На следующем конкретном случае видно, насколько различно больной в сознании своем относится к субъективному чувственному восприятию, смотря по тому, будет последнее галлюцинацией или лишь псевдогаллюцинацией.