– Да, так Дарья Ильинична! – согласился Влад.

– А скажи вот, а если, к примеру, вместо Миланьи Глафира была бы в голове у тебя или Агафья, тоже статная да красивая, ты бы также смотрел, с такими же желаниями или как? Я ведь для чего тебе про своего парня рассказывала, любовь это не просто чувство, оно делает людей выше, а пока в тебе простой мужик говорит. Когда в тебе заговорит высшее, то всё начнёшь понимать по иному, – заключила она.

– Но ведь все по-своему понимают доброту и любовь, –  сказал он.

– Да, понимает каждый по-своему, но одинаково красиво все, так-то, – сказала Сумчиха.

– Да Дарья Ильинична, ведь тебя боялись, а знать не знали, а ты вон какая! – сказал Влад, широко раскрыв глаза.

– Да уж, не бабка в зипуне, идущая за гусями! – с иронией сказала она, громко засмеялась, затем сквозь смех добавила:

– Ладно, ложись, поспи, другой ночью начну тебя учить, оборотимся да по хутору пройдём или дальше, там поглядим.

Она ушла, как всегда, незаметно.

Влад спал плохо, всё крутился, сон всё не шёл, он торопил ночь, ему так хотелось скорее познать то, что давно не давало покоя, и только страх перед Сумчихой сдерживал его преждевременное любопытство.

Он вспомнил, как ещё мальчуганом бежал по пыльной дороге к озеру, и когда первый раз увидел Сумчиху, по сравнению с хуторскими женщинами, колдунья одевалась красиво и богато.

Она шла в тёмно-зелёном плющевом жакете с большими чёрными пуговицами, ниже юбка тоже зелёная, но светлее жакета на полтона, на ней были чёрные туфли с большими оловянными пряжками, на голове чёрная кружевная шаль, вообще она вся была как из какой-то скандинавской сказки, и когда она окликнула его, то он с интересом подбежал к ней и на вопрос, чей он, ответил, что Влад Човырёв.

Сумчиха внимательно посмотрела ему в глаза, затем погладила по голове и как-то по доброму сказала:

– Ты бегай пока, мальчик, играй от души.

Влад тогда ещё подумал, что её все так боятся? Тётка как тётка, ничего страшного в ней нет. Тогда в детстве среди местных мальчишек пределом храбрости считалось перепрыгнуть через забор Сумчихи, лихо пробежать несколько шагов во двор и быстро назад.

Мысли в конец сбили сон. Он встал и затопил печь, сходил к этажерке за книгой, что советовала ему ведьма, и стал читать, но никак не мог сосредоточиться, мысли уходили в сторону.

– Что не получается, трудно осмыслить? – за спиной стояла Сумчиха.

Теперь её появление больше не пугало его, он даже, наоборот, стал с интересом и каким-то нетерпением ждать её.

– Да вот пытаюсь вникнуть, что здесь написано, – сказал Влад.

– Ладно, положь книгу, возьми вон ту шкуру и неси к столу, да и чёрную шкуру прихвати тоже, – приказала она.

Ведьма подошла к столу и сдёрнула скатерть. Затёртая до блеска крышка стола была сплошь покрыта вырезанными знаками и рунами, знаки и руны образовывали круг, таких кругов было всего семь, семь кругов в свою очередь образовывали треугольник с одним кругом в центре.

Влад, не дожидаясь, пока Сумчиха что-то скажет, накрыл стол шкурами животных, ведьма улыбнулась и утвердительно кивнула головой.

– Раздевайся и ложись на чёрную шкуру, когда я буду говорить, ты не повторяй, главное – слушай и представляй, хорошо представляй, так, как в детстве, полностью погружайся в сказанное мною, – объяснила ведьма.

Он разделся и лёг на стол, предварительно закрыв окна, она легла рядом и предложила:

– Ну что, Владушка, сегодня кем побудем, кошками или собачками?

– А что, Дарья Ильинична, разве у нас большой выбор? –  спросил Влад.

– Вообще-то в любое животное войти можно, но есть свои сложности во всём и в этом деле тоже, – объяснила Сумчиха.

– Ну, вам видней, в кого для начала, – сказал он, делая вид, что ему всё равно.

– Хорошо, свожу тебя в гости, удивлю тебя, очень удивлю, ну что, готов? – сказал задорно она, потирая ладонь о ладонь.

– Да вроде готов, – настороженно ответил Влад.

– Теперь слушай внимательно, всё делай, как говорить буду, и ещё раз скажу: главное – воображение. Тимохиных кошек хорошо представляешь? Так вот, представляй ту большую чёрную, а я вторую, серую для себя оставляю. Всё, расслабься, как после сенокоса на удобнейшей кровати. Представь серебряный шар где-то с яблоко размером, этот шар у тебя на груди, смотри на него, теперь представь себя маленьким и ты входишь внутрь этого шара, там уютно и красиво, как в светлице из сказки, дальше ты и шар слились в одно целое и катитесь по лужайке, вокруг цветы, ты чуешь их запах, потом катишься дальше по лесу, там поют птицы, ты их слышишь, слышишь это дивное пение, и вот ты прикатился к ручью, ты ощущаешь прохладу этого чистого ручья, ты сливаешься с ручьём в одно целое, теперь ты серебряный ручей, и ты бежишь дальше и дальше к свету, и вот ты вливаешься в голову этой чёрной кошки, прямо через глаза, теперь ты в голове и видишь всё как бы из головы кошки, ты должен увидеть её глазами, видишь кровь рядом течёт, влейся и в эту кровь, разлейся везде стань ей, стань ей, – всё это Сумчиха говорила по-особому, мягко, без выражения.

– Вижу, я вижу перед собой половицу, – воскликнул Влад радостно.

– Помни, надо быть рассудительным и холодным, без сильных эмоций, всё, Влад, дальше речи не жди, теперь по глазам будешь читать, и помни, что надо быть предельно осторожным, да, и обратно когда в своё тело возвращаться, нужно немного времени и нужно именно сюда вернуться, в Чёрную грушу, всё в обратном порядке выполнить, иначе застрять можно, ведь слова только с виду красивы, а так это ключ. Всё, нам пора, – ещё раз пояснила ведьма.

Они спрыгнули со стола, потом на подоконники, затем в маленькую форточку окна.

Две кошки шли по направлению к перелеску, серая ловко прыгала преодолевая разные препятствия, другая, чёрная шла медленно, неуверенно переставляя лапы. Серая, то и дело останавливалась, смотрела на чёрную и нервно подёргивала хвостом.

Влад всё не мог привыкнуть к четырём лапам, он машинально опирался на задние лапы, от этого передние приподнимались и движение замедлялось, а тут ещё новые ощущения, таких он не испытывал никогда, жалко, поделиться нельзя, нет такой возможности в этом чуждом положении.

Так что почти до самого леса он осваивал передвижение в кошачьем теле. Дальше пошло легче, и уже приближаясь к соседнему хутору, где жила Миланья, он шёл почти уверенно. Они бесшумно подошли к дому Миланьи.

Влад прыгнул на подоконник и стал всматриваться в щель между занавесками. Вдруг занавески резко отодвинулись, и перед ним появилось лицо Миланьи. От неожиданности он отпрянул и, не удержавшись, с шумом упал вниз на какой-то бочонок. В хате зажгли лампу, на порог вышла хозяйка, Сумчиха быстро приблизилась к вышедшей хозяйке и, мурлыкав, стала тереться о ноги, Влад наблюдал, спрятавшись у плетня.

– Ух ты, какая пушистая, ты, чья такая ласковая, голодная наверно, сейчас поесть вынесу, сейчас накормлю, – говорила заботливо Миланья, гладя кошку. Сумчиха смотрела на Влада, в её глазах то ли человечьих, то ли кошачьих, теперь уж и не понять, было озорство, видно, ей нравились такие похождения, такой весёлой и озорной вряд ли кто её видел.

На порог снова вышла Миланья, она несла миску с молоком и когда поставила миску перед Сумчихой, то кошка сделала несколько шагов к плетню и вновь ласково замурлыкала.

– А-а, так ты не одна, а я-то думаю, куда ты меня зовёшь, ишь какая умная, надо же, – удивлялась Миланья.

Она поставила миску ближе.

– Ешь, ну ешь. Что ты, боишься, что ли? Не бойся, – и она взяла на руки чёрную кошку и, прижав её к груди, стала гладить и говорить:

– Ну что дрожишь? Собаки наверно напугали, не бойся, черныш, не бойся. – Ведьма снизу ехидно наблюдала.

Миланья подвинула ещё раз миску поближе к кошкам и сказала:

– Ладно, ешьте тут, а мне пора ложиться, завтра рано вставать!

Было слышно, как она запирает двери, затем в хате погас свет.

Влад лапой опрокинул миску, и вяло направился к околице, следом пошла и Сумчиха.

К утру они вернулись в Чёрную грушу. Влад открыл глаза и молча лежал на колдовском столе, говорить не хотелось, он прокручивал заново проведённую ночь. Разговор начала ведьма:

– Что молчишь, я что, не удивила тебя? – спросила Сумчиха, улыбаясь.

– Удивила, конечно, Дарья Ильинична, вот никак не могу в себя прийти, а ещё я готов был сквозь землю провалиться со стыда, – ответил Влад.

– Это когда она тебя на груди держала или когда мордочкой в миску тыкала? – и она громко засмеялась, да так озорно, как будто в детстве, когда в догонялки-латки играла. Потом сказала уже серьёзно:

– Послушай, Човырёв, привыкай ко всему, ты теперь не просто мужичок, ты к знаниям приставлен, а это ох как серьёзно, многое по-другому осмыслить надо, а такое, как было этой ночью, больше для души. Иначе очень тяжко в нашем деле, можно и не сдюжить, так что это на вроде шалости расценивай.

– Но ведь для шалости и другую выбрать можно было, –  сказал он.

– Э нет, Владушка, тогда всё по-другому было бы, тогда ты не так смутился бы, а коль так, какое же веселье от такой шалости. А что, кот за пазуху заглянуть успел? – и она вновь разразилась озорным смехом.

– Да ну Вас, Дарья Ильинична, мне и не смешно, – безразлично сказал Влад.

При этих его словах Сумчихи ещё сильней залилась смехом и сказала:

– Ладно, хватит обижаться, следующее дело будет серьёзным, это я тебя, как говорится, малым учила, чтобы большое потом осилил. Придёт время, ты и лечить будешь, когда понимать начнёшь, что болезни людей начинаются там, вверху на уровне.

– А если не обратятся люди ко мне? – недоверчиво спросил он.

– Обратятся, обязательно обратятся и даже очень скоро это будет, ты вообще для них станешь и плохим, и хорошим, и вообще частью их жизни, для себя ничего не останется, и ты обижаться будешь, когда они неблагодарны будут, всё будет.

– Дарья Ильинична, а что ты всё на кладбище возвращаешься, оставалась бы тут у себя, – вдруг предложил Влад.

– Да нет, во всём свой порядок должен быть, хотя знаешь, если мой гроб у Чёрной груши перезахоронить, то я всегда рядом буду до определённого момента, но тогда другие трудности возникают, тебе лучше не вникать, а вообще, пусть будет, как положено. Ладно, спи, отдыхай, поди, настрадался сегодня! – и она, подмигнув, вновь рассмеялась, да так озорно, прям как девчонка.

Колдунья ушла. Но Владу опять не спалось, его не покидал запах мёда молока и сена, который исходил от Миланьи, когда она держала его на руках, но больше давило то, что женщина, которая так нравилась ему, вот так, как низшую тварь жалела его, и тыкала мордочкой в молоко. Ущемлённая гордость не давала покоя, а ведь сколько раз он представлял, что когда-нибудь, он предстанет перед ней наодеколоненный, в новых блестящих сапогах, в жилетке из дорогой ткани, а вышло как? Мордой в собачью миску, Сумчиха пошутила так пошутила. А может, не в насмешке дело, она ведь никогда ничего так просто не делает.

Влад попытался уловить скрытый смысл в действии ведьмы и, перебрав всё в голове, пришёл к выводу, что это было для Сумчихи просто весёлой потехой, ведь говорила же она, что бывает у неё такое веселье. Поразмыслив ещё немного, он успокоился, и вдруг сам разразился громким смехом.

– Мордой в собачью миску… рукой Миланьи… ха-ха, вот Дарья Ильинична, вот шкода! – сквозь смех говорил Влад.

Влад теперь и сам стал с нетерпением ожидать ночи, потихоньку он перестраивал себя на активную ночную жизнь, и даже торопил приход ночи, его жгло нетерпение. Колдовство полностью захватило его. Ещё долго было до темноты, а он уже ходил из угла в угол, хрустя пальцами, поглядывая в окошко, будто от этого зависело, во сколько придёт ведьма.

Она появилась как всегда неожиданно.

– Ждёшь кого? – сзади возле зеркала стояла Сумчиха.

– Вас жду, Дарья Ильинична, вот думаю, сегодня, что мы делать будем, куда пойдём или как? – полюбопытствовал он.

– Погодь, присядь, поговорим немного для начала. Тебя всё чаще уже называют Човырём, это хорошо, ты, значит, среди людей место своё взял. Это многого стоит, потом поймёшь. Знаешь, ведь в жизни всё так несовершенно, много такого, что никакими законами или другими вещами не выправишь. Вот, к примеру, взять тебя, тебе же нравится Миланья, её красивое лицо, осанка, ведь так? Так! В душе ты желаешь её, но ведь она не твоя. Дальше возьмём, у одного человека, допустим, есть конь породистый, красавец. Он гордо выезжает на нём, вызывая зависть, многие готовы убить его за коня, хотя притворно улыбаются ему в лицо. Эти желания и неправда потихоньку сворачивают душу как бы в свёрток, а потом остаётся просто пустышка, страшная, в любой момент готовая выкинуть всю мерзость, что накопилась в нём за годы притворства. Хорошо, если человек сильный, тогда устоит, только закалится и станет мудрым. Вот скажи мне, только правду скажи, если бы Миланья на ночь позвала, пошёл бы? Говори, не стесняйся, – сказала она всё это с расстановкой, сверля его глазами.