Виталию самому идея понравилась.

Пошли в санаторий, мелко и непринужденно разговаривали. На прощание рука Михаила стала нормальной. Катя ушла на сборы, а Виталий воззрился в пространства. Ознаменовался ветерок, Цельсий сподобил что-нибудь двадцатью, щебетало пернатое. Было никак.

О цели поездки Катя спросила уже в машине. Виталий подивился, что так и не додумался составить конкретный план – все природой умащивался. Так и распорядился с упором:

– Позже.

Уж к городу подъехали, сказал нехотя, досадуя на убогость фантазии:

– В ресторан пойдем, отметим что-нибудь… – И улыбнулся тут же. – Просто потащило с тобой побыть в иной обстановке.

Какая странная вещь, тон определил как бы зависимость, но главное – распространилось и на остальной вечер, и это оказалось отлично. Уже то, что повез в очень дорогой ресторан. Здесь Виталий бывал редко, и его не знали – вести в заведения, где состоял в завсегдатаях, по причине слепой Кати все-таки не хотелось. Мотив такой гульбы не понял – Кате роскошь не в зачет, с деньгами последнее время не масть. А вот так – соринка.

– Я тебе такое скажу, – двухместный столик, Виталий доверительно наклонялся к Кате в полстола, – прежде, чем томат в теплицу высадить, ты приучи корень вширь расти. Витамин – он на поверхности. И тогда росток вертикаль будет осваивать. Япония. У меня батя садовод, он делал. Я, собственно, сам могу показать.

Вякала музыка. «Да и сбацаем, зачем нет».

Между прочим, одета Катерина была на букву зю, Виталию пришлось домой, за респектом заезжать. За ними явно доглядывали – респектабельный дядя и слепая женщина – и это оказалось весело. Но Катя впрямь была хороша, да что там, шарм трепетал, Виталий чувствовал это кровью – после двух, трех паек коньячных. Между прочим, танцевала ловко и в прочем держалась свободно.

Пару анекдотов рассказал – теперь это легко и модно – хоть обычно не любил. Превосходный Катин смех. Потребовал от нее – не согласилась. Через пару часов совершенно привык к ее слепоте, даже это и удобным оказалось.

– А, к примеру, с Геной Бурбулисом в паре в теннис играть – роскошный вариант. У меня первая подача для приема сложная. Гена говорит: раньше Ельцин так же играл – тот волейболист и колчерукий, и шлепал, сволочь, сильно и подло. Парная игра из того и складывается, первую подачу сделай отчетливо, а после плохого приема грамотный напарник разберется. Гена здесь мастак. – Вот такие вещи говорил.

Был момент, хотел про Маргариту с Мастером завернуть, все хитрился, посподручней пытался и… забыл.

А сейчас самое замечательное. Заходит, понимаешь, с компанией один знакомый коммерсант (вляпался таки Виталий), – дело уж поздненькое произошло, Виталий подшофе (Катя, прочим между, коньяком очень не гнушалась). Здравствуй, говорит, руку тискает. Объявляет Виталию бестактно:

– Что обидно, дамы у тебя всегда прелестные.

Так вот, Виталию тепло. Это Катя, дескать. Ручку коммерс треплет у прелестницы, к губам несет, мохнатым голосом доводит до сведения:

– Владимир Егорыч.

– Какое чудесное отчество, – мягкий голос Кати, тоненькая медная реверберация. Рука Кати творчески содержится в ладони мистера. И теперь: – А знаете что – вы, я думаю, медик. Что-то связано с головой, может быть стоматолог?

Взлет бровей у синьора-господина, побежали трещины от уголков глаз.

– Так это… э-э… да, был.

Испуганный взгляд ерзает, виноватый оскал рта. Ликующая рожа Виталия:

– Рекомендую, маг и чародей. Собственно, правнучка Гуддини. Собственно, с вас причитается.

Егорыч восстановился, душевно улыбается, розовые щеки докладывают о здоровье.

– Братцы, ну дуете же. Постой, Виталий, ну, это примитивно… Только погоди, откуда ты знаешь, что я был стоматологом? – Грозит синьор пальцем, хихикая. – Жу-ук.

Виталий в пароксизме искренности жмет к ушам плечи, руки на груди:

– Забожусь на самом, слова не произнес.

Опять удивление у Вовы, уже светлое. К Кате:

– Не понимаю, так мы с вами виделись? Извиняюсь предельно, запамятовал, подлец.

– Видеться мы не могли, – Катя, – потому что я слепа. А как получается, не спрашивайте, объяснить не сумею.

Вот он настоящий испуг, потеря речи, шикарная минута. Голова от Кати к Виталию и обратно. Тик-так… Заплясали руки:

– Нет, нет. Давайте-ка разберемся. Что вообще происходит? Я, тем не менее, требую объяснений.

Хохочет Виталий… А вон нехилая компания к столу зовет, однако в танце с Владимиром Егоровичем Катя плещется.

Еще закорюка. С Катей наперебой общаются, Виталий же все досматривает – без ревности, а чтоб лишнее не мелькнуло. И тепло к женщине. Уж и иной Катю в танце трогает, а Егорыч Виталию шепчет жарко:

– Вот это класс. Изюм абсолютный, рупь тринадцать. Как ты это умудрил? – мне бы и в голову не пришло… Да ведь умна. Ежели еще подобное спроворишь – сюда. На цене не устоим.

На прощание набравшийся Егорыч требовал поцелуя с Катей. Соприкоснулись щеками. Словесил.

Отъехали заполночь. По веселью думать не случилось, а теперь нужда, – куда? Привычная идея – везти к приятелю в сокровенную комнату. Почему-то не пошло, притом уверен был – не возразит Катя. Спросил:

– В санатории-то теперь примут? Часам к четырем доберемся.

– Отчего же, там бдителей нет, – верен и чист был голос Кати.

Не спросила, как употребивший Виталий руль держать будет – доводилось, видать, с людьми езживать. Сам Виталий принявшим ездить не стеснялся. И мобилизацией владел («руль не гнется»), и откупался не раз – что там, десятка деревянных.

Имел место кусок прямой дороги, безобразно чистое небо пульсировало звездами, жидкий свет луны лег на томное полотно, – черт, внедрилось в Виталия, мастер… непомерной красоты женщина… лунный путь, освещенный кипящим светом… Молчали. Хо-ро-шо.

И снова. Проводил до двери заведения – «дальше я сама» – поцелуй бы к месту, все-таки ресторан за плечами, ан нет. «Приеду через неделю» – всего-то руку погладил. Знал, при этом (сама открыла), ушлая девушка – вода и огонь пройдены.

Домой не поехал. Завернул к реке, немного на бережке посидел, сигаретой подышал, и сиденья в машине развернул. Хорошо получилось нестерпимо.

Поднялся снулым, но бегло исправился – журчала речка, уже внятное солнышко парило недалече, мокрая вода приятно оморозила лицо – так славно сочилась меж пальцев, воткнутых в ласковый песок. Виталий сорвал травинки, одна остро секнула, сшелушив лишнее, оставил прочный стебелек с нежным опахалом. Обломил тростинку, без нужды поковырял в зубах. Хорошо, много пахло, стало быть, закурил. Потом поморщился, предстоял день, обезображенный густым от духоты полднем, деловая мура, и побежала прямая, подобно пробору официанта, дорога меж изборожденных полей, и мелькал обочь дырявый лопух.

ВИТАЛИЙ

После первой отсидки было. Один крутой местный парень – он работал по Москве, это вообще была привилегия – не поладил с тамошними. На разборки приехала бригада во главе с бывшим боксером, чемпионом мира; кстати сказать, выходцем из Екатеринбурга, не грех заметить, впоследствии получившим громкое имя, упоминавшееся в одном ряду с пресловутым Япончиком, не вред оговорить, убитом в годы беспредела в Нью-Йорке.

Итак, бригада была уже в Екатеринбурге (приехали они, разумеется, не только с поучениями – существовали немалые денежные дела). Чипа, провинившийся, постоянно пропадал на базе отдыха, расположенной на берегу озера Шарташ. Околачивался там и Виталий. Подъехал один из знакомых, предупредил:

– Каратай едет.

Чипа загрустил. Виталий тронул его (как часто уже случалось, решение свалилось внезапно – прилип к позвоночнику желудок, напряглись ребра), отвел в сторонку.

– Ты исчезни. Я Каратая знаю, возьму на себя (действительно, Олег Каратаев до московского жительства был парковский и мало-мало Виталий его знавал, посещая местную злачь).

Тот хлопал ресницами, скулами сверкал.

– Гонишь или серьезно? Дело нешуточное.

– Отвечаю, – тяжело и окончательно надавил Виталий.

– Смотри, мне терять нечего, – решился Чипа и свалил.

Каратай приехал скромно – на одной машине. С двумя людьми.

– Чипу мне, – посоветовал безоговорочно, войдя в домик, где тот находился еще недавно.

Все молчали, Виталий встал и вышел из-за стола.

– Я за него.

– Что за шутки, – веко боксера дрогнуло, – я не имею настроения развлекаться.

– Олег, – хрипло, кругля буквы, сказал Виталий, – Чипа вел себя не в кипежь, вы сами борзанули. И я его не отдам.

Тот прыснул.

– Ты чо, флюй, опух? – зрачки его начали расширяться. – Ты кто такой?

Щека Виталия задергалась:

– Каратай, ты теперь не дома. Если можешь, сделай меня, но жопу тебе подставлять здесь не будут. Чипон – брат.

Бывший чемпион мира даже, кажется, похудел. Жужжала муха.

– Иди за мной, – коротко бросил он.

Когда вышли из домика, боксер пошел к машине. Подойдя к ней, открыл дверку и полез в бардачок. Достал бутылку водки и изумленно прокомментировал:

– Нда, такое со мной впервые. Выпей, парень, купил ты меня… Хотя я давно за тобой наблюдаю.

Второй срок пришелся впрок. Собственно, после него Виталий и зажил. Да и дело, по которому шел, получилось громким. Взяли инкассаторскую сумку.

Накнокал будущих подельников Виталий по картам. Шпиляли в одной компании, оказались двое из тамошних бывшими инкассаторами. Мыслей сперва не было, а просто приглянулся один парнишечка – в рот Виталию глядел, любил мужчина таковых. Словом, через пару месяцев пошли конкретные разговоры.

Большой воздух сорвать хотелось? Ерунда. Крупные деньги уходят практически так же, как иные. Нервы ласки требовали, в какой-нибудь мудреный узелок просились.

Виталий же план и разработал. Потерпевших, бухгалтершу и охранника, пришлось по голове тюкнуть. Женщине крепко досталось, в больнице отлеживалась. Вот и обиделась.

Как раз ей занимался приятель Виталия. Отвязанный парень наглухо, но водила отчаянный. Кличка – именно Раллист. Его-то через пару месяцев после прикосновения дама и углядела из троллейбуса. Не поленилась, выследила. Говорила на суде: «Ты же мне, бессовестный, овал лица попортил». Не в меру настаивала, чтобы Раллиста примерно наказали, и по просьбе присвоили гражданину одиннадцать лет.

Уведомить к месту, что хоть и посыпался Раллист и всех сдал, после отсидки (до звонка чалил) Виталий бедолагу пригрел, к месту определил. Да не в коня – по наркотным делам попер мужчина уже самостийно против уралмашевских. В лесу нашли с дыркой во лбу.

Характерный эпизод. Брали Виталия на квартире у любовницы. Там находилась компания, которая вообще о деле не знала. На звонок любовница открыла – демократия еще не добралась, людей свободно впускали. Виталий как раз в ванной прихорашивался, каверзы не ждал. На выходе под белы рученьки и приняли. Крепко трое держали, а руки у одного из оперов тряслись.

Дальше. На другой же день привели к майору в кабинет. Не следователь, начальник отделения. Майор за столом, Виталий на стуле поодаль (опять же – наручники тогда не в моде), сбоку старшина похаживает.

– Ну что, – глумливо интересуется майор, – недолго птичка щебетала?

Встал ведь, фигляр, прохаживался, руки за спину запустив, нравоучения затеял. Мол, Горбачев, просторы, кооперация. Расти, совершенствуйся… И без того Виталий не в себе был от незнания ситуации, – этот последнюю нервию истребил. Послал особь в крайние области. Тот зачем-то обиделся, начал неприличные слова твердить. Встал Виталий и жест сделал. Хорошо прислонил, сверкнули майоровы подошвы.

На визг ворвалась ватага мусоров. Возили отменно. После экзекуции ерзал над распластанным телом майор. Привередничал, держась за скулу и злобно ощерив зубы:

– Я же тебя, я же… – Брызгала слюна, горели очи. На подчиненных орал: – Я говорил, я предупреждал!! Почему здесь только один страховал?

В предвариловке на этот раз почти не держали, сразу на тюрьму отправили. В камеру впихнули полуживого. Первые дни в тумане прошли, а когда ожил, углядел на себе взгляд одного сокамерника – неважный взгляд, прямо скажем. Крепкий малый, Ваган – чем-то Виталий ему не угодил (не майорова ли забота?). Словом, принялся нашего доставать. От слабости поначалу Виталий терпел, а затем пустился гражданина заканчивать. Присутствующие, слава богу, от исполнения оградили и стали Витальку уважать. Согласно чему он и корешканулся с одним деятелем, который введет его позже в процесс построения демократического общества.

Пока дали Виталию девять лет, из которых вкусил три. Событий за три года отведал кромешно, поскольку хватом стал окончательно. К примеру, инфаркт. Собственно, оный и помог освободиться рано, ибо по-ушлости Виталий умудрил себе вторую группу инвалидности. Здесь друзья помогли. Когда Виталия прихватило, один кентяра очень острый ножик к горлу врача приставил и сообщил, что, если Разувай кончится, коновал следующий. Этому же лекарю и деньги на группу Виталий подавал. К тому же по разработанной Виталием схеме ребята на воле прокуроришку одного на компромат посадили. Словом, списали – без тебя, говорят, справней.

Здесь же в зоне человека до самоволки довел. Справедливости для: случай оказался единственным (бивал, другая вещь, часто и крепко). Вот что приходится признать – изводить отшельца оказалось пикантным. В повествование вставим.

Как «рэцэдэ», отправили Виталия в Верхотурье – край по зэкам крепкий: известно, что зона зоне рознь. И всякому понятно, нужно себя ставить. Это дороже денег. Вообще, основных варианта три: либо в опуск, либо в общее кодло, либо с поднятой головой. Последнее, разумеется, самое сложное и здесь тоже разные варианты. Существует целая наука: опытные люди пытаются узнать о существующих группировках, их весе, предпочтениях и стараются вести себя соответственно сложившейся иерархии (в лучшем случае примкнуть к самым крутым), имеются правила поведения, приемы… Виталий умел быть веселым, даже душевным. Кроме того, несомненно, волевым, не уступающим и даже отчаянным. Именно такие везде снискивают уважение. Вообще говоря, так и действовал Виталий по первой ходке – вместе с реноме, приобретенным на воле, сработало. Кстати заметить, если на воле есть звук, до зоны любой отдаленности это почти наверняка доберется, но отнюдь необязательно зачтется. Так и случилось, нынче Виталий попер сходу и… не повезло, он рысям не понравился – попал не в тему, на дурной глаз. Его начали подрехтовывать, нужно было что-то делать. Виталий ночи не спал, придумывая, какую бы штуку сотворить, чтобы фарт поправить. Ходы не находились и наживалась злоба. На нее и попал один парнишка, мир его душе.

– Я тебя знаю, – прилепился раз, – Разувай ты. Мы жили в одном районе. Я в ресторане Центральном на клавишах играл, а ты посещал.

– И почем играл, – вяло вгляделся в парня Виталий, – о чем?

– За долю, – хихикнул тот (Гаврилой сделаем), – о ней же.

Потолковали малость, разошлись.

Там буча небольшая случилась, прибежал Гаврила, горячился:

– Роза (так Виталия кликали только очень близкие, и это секануло недобро), нашего земелю делают. Подержи мазу, ты мастевый.

Виталий пошел, что по понятиям вовсе не обязательно. Земляка уже поколотили – ничего необычного. Парень был из другого барака, Виталию и лицо-то его еще не пригляделось. Он сидел на земле, привалившись к стене хозяйственного склада. Периодически высмаркивал кровь, степенно ползущую из носа, в паузах мечтательно рассматривал рыхлое небо. С невысокой вышки, неподалеку, опершись локтем на перила, квело лупился охранник.

– Повод? – лаконично поинтересовался Виталий.

– Профилактика, – поддержал форму парень.

Пламенно встрял Гаврила:

– Подкорытов. Он, сучий потрох, нас Свердловских ненавидит. Сам, гнида, городской, а кричит: вы лежалые, для жиру живете.

Подкорытов был на понтах, шумный. Шарабохался по баракам, там-здесь борзанет – фигура непонятная. Виталий повыспрашивал парня вообще по жизни: за что сел, с кем водится. Позже довелось Подкорытову к Виталию подъезжать с накатом, и наш его на базаре унял. Да про того вставил, ты-де, шибко не гуляй. Оказалось же, что протеже петушок, а заступаться за таковых – если не твоя машка – гнусь. Подмарало конкретно и почувствовать дали. На Гаврилу он осерчал – да еще узнал: всего-то воришка наркотный – и стал гноить. Тут снова приключилась неудача – человечек оказался с характером и, оказав некоторое сопротивление, резко сорвать злость не позволил. Словом, нашло, замкнуло – такой внутренней, неослабевающей озлобленности он и позже переживать не будет. Виталий был физически и внутренне гораздо сильней, издевался над Гаврилой планомерно и часто изощренно. Интересно, что некий сволочизм выпростался, азарт существовал. Видя собственную мерзость, пытался уговаривать себя, что это путь к постановке на зоне, предъява личности, но видел, что тащит нечто подспудное и неоправданное. Дико, что уговаривал Гаврилу кончить себя с сердцем, сознанием долга.

– Ты прикинь, – говорил глухо, исполненный ненависти, опущенному, избитому пареньку, – на кой нужно так существовать. Тебе сколько еще мотать осталось – три? Я рядом, жить не дам – такой я. Убивать самому? Неразумно, мне на волю надо, дела. А твоя жизнь не в корысть – спид, печень, что там у вас.

Когда привязанность кончился, нечто мелькнуло. Досада что ли… И после о парне вспоминал нечасто. Между прочим, вслух практически не упоминал. Прочего между, дела его особенно не поправились, побаиваться стали, а уважать – похоже, нет.

Коротко молвить, среди шелухи Виталий что-то имел, а среди человеков – разве не тревожное. Нервировало крайне. Пока не трогали, но наезд шел. Разрядка была неминуема, он ждал и помохивал. Выручил один знакомец, что прибыл недавно. Виталий его знал по городу, тот на Уралмаше слыл фигурой (позже станет одним из руководителей мощной Уралмашевской группировки). Знакомы были касательно, но оказалось достаточно, чтоб сходу сойтись («одного трына трава»). Он и поселил уверенность – двое уже не один. (Виталий понимал: неудача здесь состояла в отсутствии хоть малой опоры – крепкий люд, видимо по наущению авторитетов, его сторонился.) К тому же Белый любил карты, и они вместе по схеме сделали одного крутяру. Сделали корректно и получили пространство. Дальше уже по другим делам подняли голову.

Еще деталь о периоде – как раз с этой катавасии Виталий залюбопытствовал относительно психологических корней происходящего. Позже, лежа в больнице по инфарктным делам и получив замечательные беседы с одним интереснейшим собеседником, соседом по койке, который побудил совершать анализ поведения, набрел на совет почитать Достоевского, а именно «Записки из мертвого дома». Был поражен, насколько глубок, обширен писатель и зачастую созвучен собственным наблюдениям – в итоге приобрел уважение к книгам. Много после будет смеяться над собой, вспоминая, с какой гордостью, индуцированный атмосферой умных разговоров и жадным чтением книг в больничке (Виталий не стеснялся учиться – козырь), он полюбит выводить теперь кажущиеся глупыми формулы. Скажем, тогда особенно упоен был таким софизмом: симбиоз знания и силы – оптимальное орудие делания страха.

Ну да будет о было. Миновав исправительную стадию персонаж долго не жуировал, по наущению начальства – помните майора с подошвами – пихнулся в кооперацию. Вообще, на зоне ему на мудрых людей повезло. Скажем, кроме вышеупомянутого советчика, в больнице возымел Виталька в соседи бывшего мэра Сочи, подсевшего при Андропове за инициативу. Слушал толкового человека внимательно. Иных особей широких взглядов восприятием не обходил. Короче произнести, копнул сперва по лесу – соорудил кооператив из инвалидов – затем по компьютерам. Еще пощипал толику: один приятель по отсидке имел в Тольятти брата, вхожего в закрома ВАЗа, Виталий толикой не погнушался, съездил по наводке, запчасти кой-какие фарцанул. Там коцанет, сям. А тут вздыбился Ельцин – свалилось добро на рэкет. Деньги пошли не мерянные.