Отзывы на книги автора «Викентий Вересаев»

Какая же честная и смелая книга! Даже сейчас, сто + девятнадцать лет вперед она поражает, а что было тогда?
Это же вызов! Честно признать, что медицина не только несовершенна, а, по сути, преступна.
Проводятся эксперименты над людьми, ставятся опыты (Да, за ради науки, но ведь никто не хочет такого вот для себя и своих близких?! А кто спрашивает?). И это ужасно.
Вскрытия без согласия родственников, незаконные вакцинации, слабые (и только теоретические) знания выпускников медицинских институтов.
Кто об этом говорил так смело и ярко?
Вересаев прекрасно понимает, что всё это вроде бы и необходимо для новых знаний, открытий, умений, но очень уж безнравственно и ужасно. Да, для всего человечества важно найти панацею от смертельной болезни (не важно какой, список на то время огромен!), но для отдельно взятой семьи потеря кормильца, ребенка, матери может быть не просто страшной — губительной. Да и кто может решать: кому жить, а кому можно и умереть для науки?
Поражают опыты врачей над собой и коллегами, но всё-таки в большинстве подопытными кроликами становились пациенты. Жуть!
Интересно, насколько сейчас всё изменилось?
Я очень уважаю врачей! Считаю, что это профессия, действительно, не для всех и очень ценю профессионалов своего дела. Но...
Порой страшно становится. Когда всё скатывается в деньги. У нас друг умер полгода назад. Ему врачи не могли помочь и это было понятно изначально. Но вот более четырех миллионов с него выкачать успели и даже после смерти (до них, видимо, не дошла эта информация) до сих пор раздаются звонки с предложениями новых процедур. Печально.
Хотя, жажда наживы и желание понять и узнать — это разные вещи. Но итог-то один!

Люблю книги о врачах, написанные врачами. Вот и на эту обратила внимание, наверное, около года назад. Думала изначально, что это что-то вроде "Записок юного врача" Булгакова или, может быть, что-то отчасти похожее на "Цитадель" Кронина, только в русских реалиях. Такие примерно были ожидания. Но оказалось все одновременно и похоже, и сложнее, глубже.

Викентий Вересаев тоже (точнее, в том числе) рассказывает в своей книге о том, с чем приходится столкнуться молодому врачу, только-только получившему диплом и впервые встретившемуся с реальной работой (только описывает более раннее время - конец XIX века, но так ли уж много изменилось даже сейчас, больше 100 лет спустя?) Но при этом, если, скажем, сборник Булгакова больше похож на медицинские байки с посылом "Все через это прошли, ничего не поделаешь, со временем научишься!", то Вересаев рассматривает всю медицинскую систему более глубоко и всесторонне. И получается у него все куда мрачнее и безнадежнее... Это не просто воспоминания, но почти философский труд, поднимающий многие вопросы медицины, которые обычно не принято (или было не принято) затрагивать.

Например: каждому ясно, что врач должен учиться. Но много ли найдется желающих подставить себя или близкого человека под нож неопытного хирурга, стать "жертвой" такого обучения? Идя к врачу, каждый человек предполагает, что тот уже должен быть опытным. Но где ему взять этот опыт? Студенты в лучшем случае видят (из-за голов ассистентов и своих однокурсников), как операции производит профессор. Вершина везения - если ему потом пару раз доверят делать перевязки. Но ни разу, ни одному из студентов, учившихся в те же годы, что и Вересаев, не довелось ассистировать при какой бы то ни было операции, не говоря уже о том, чтобы оперировать самому. А потом он получает диплом и уже считается врачом, способным лечить самостоятельно. И еще хорошо, если ему повезет и он попадет в какую-нибудь клинику под начало более опытных врачей, которые могут помочь советом. А что делать тем, которые едут в деревню? Люди ведь там болеют ровно так же и точно так же нуждаются в экстренной помощи, оказать которую врач, делавший до этого операции только трупам, просто не в состоянии.

Вересаев много рассуждает об этом: что же делать? Учиться можно только на живых людях, иначе не наберешь опыта, но как же можно? Стоит ему только вспомнить одну из первых операций, которую он производил на живом ребенке и никак не мог сделать правильно разрез (хотя на трупах все выходило идеально)... Некоторые врачи предлагают приемлемый, с их точки зрения, выход: операции на живых животных. Но...

Вересаев, кстати, немало говорит и о различных научных опытах, проводимых врачами. И волосы иногда дыбом встают от того, как легко можно было экспериментировать над людьми и не только. В частности, есть глава, посвященная венерическим болезням. Животным они не прививаются, поэтому врачи совершенно спокойно прививали их людям, попавшим к ним в больницу с какой-нибудь другой болезнью. Прививали, смотрели, как идет дело, а потом доблестно лечили и делали выводы... Я уж молчу про опыты над животными. Возможно, в каких-то случаях это было необходимо и очень полезно для науки, но до невозможности тяжело читать и о ручной обезьянке самого Вересаева, которую он уморил своими руками (да, он пишет и об этом и о своих чувствах в этот момент) и о собаках, на которых один такой ученый экспериментировал, стреляя им в живот... Не буду дальше, но жестоких моментов в книге много.

Или еще такое: для науки очень важны данные вскрытий, которые помогают понять, от чего все-таки умер больной и была ли совершена врачом какая-либо ошибка. Но что значат все эти аргументы для религиозной матери умершего ребенка, для которой такое "надругательство" делает его потерю в два раза тяжелее? Вересаев, кроме прочего, говорит и о том, что в следующий раз родственники такого ребенка в больницу ни за что не поедут и других детей не повезут, будучи даже при смерти, потому что будут бояться вскрытия...

А роль "подопытных кроликов", уготованная тем, кто не может позволить себе заплатить частному врачу и обращается в клиники при университетах? Именно на них толпам студентов показывают и рассказывают, именно им приходится раз за разом выставлять себя и свою болезнь на обозрение для того, чтобы студенты могли попрактиковаться в осмотре и постановке диагноза. В общем, в этом ничего такого вроде и нет (сама через это проходила, как и все, кто когда-либо лежал в больницах, как я думаю), но... приятного мало. И стоит вспомнить, насколько более стыдливыми были женщины в XIX веке и что они не могли по своему желанию выбрать врача-женщину, каков бы там ни был характер их болезни. Дополнительный удар по психике больного человека, но... никуда от этого не денешься. Учиться-то будущим врачам как-то надо. И именно на людях, а не на манекенах.

Автор еще о многом говорит: и о том, что врачи (как ни странно!) тоже хотят есть, пить и отдыхать; и о том парадоксе, что лечить некому, а молодой врач все-таки не может найти себе место в больнице, чтобы набраться опыта хотя бы за самую мизерную плату; и о том, что необходимо выработать в себе определенную степень черствости к чувствам пациентов и их родных, потому что иначе скоро сойдешь с ума; а еще о том, что совершенно неважны в результате оказываются гнев или горячая благодарность этих самых родных, ведь в обоих случаях ты приложил одинаковые усилия, чтобы спасти человека...

И, конечно, снова о том, что каждый врач вначале бывает неопытным и делает ошибки, не может их не делать, даже и опытный не может не делать, если он живой человек, но говорить и, тем более, писать об этом не принято: это же подорвет доверие к врачам! Как только смеет он писать, что иногда в медицинской среде появляются новые лекарства, которые дают хорошие результаты, но вот только через полгода-год выясняется, что смертность от них в 5 раз выше, чем от старых?.. Как смеет раскрывать "перед профанами" тот факт, что врач иногда назначает "нейтральное" лечение просто потому, что не может поставить диагноз, а не назначить ничего - не может тоже? И, в конце концов, тот простой факт, что медицина не всемогуща и не безупречна, что не существует универсальных "капелек" от любой болезни, что человеческий организм и процессы, в нем происходящие, не до конца изучены, что симптомы некоторых заболеваний очень похожи друг на друга и что подчас сами условия жизни больного не позволяют ему надеяться на выздоровление, врач там рядом или не врач.

Обо всем этом он пишет, правдиво и беспощадно раскрывает, заставляет своих читателей думать. Приводит личные примеры, примеры из практики знакомых ему врачей, в том числе профессоров медицины, а также множество ссылок на статьи в медицинских изданиях. И в результате складывает объемная и довольно-таки пугающая картина состояния медицины вообще и в России конца XIX века - в частности.

И вроде бы ничего такого не написал, о чем бы не знали или не догадывались многие, но о чем просто, как правило, не задумывались. И количество нападок на книгу, обрушившееся на голову автора после ее публикации, говорит само за себя... Не зря она была написана.

Люблю книги о врачах, написанные врачами. Вот и на эту обратила внимание, наверное, около года назад. Думала изначально, что это что-то вроде "Записок юного врача" Булгакова или, может быть, что-то отчасти похожее на "Цитадель" Кронина, только в русских реалиях. Такие примерно были ожидания. Но оказалось все одновременно и похоже, и сложнее, глубже.

Викентий Вересаев тоже (точнее, в том числе) рассказывает в своей книге о том, с чем приходится столкнуться молодому врачу, только-только получившему диплом и впервые встретившемуся с реальной работой (только описывает более раннее время - конец XIX века, но так ли уж много изменилось даже сейчас, больше 100 лет спустя?) Но при этом, если, скажем, сборник Булгакова больше похож на медицинские байки с посылом "Все через это прошли, ничего не поделаешь, со временем научишься!", то Вересаев рассматривает всю медицинскую систему более глубоко и всесторонне. И получается у него все куда мрачнее и безнадежнее... Это не просто воспоминания, но почти философский труд, поднимающий многие вопросы медицины, которые обычно не принято (или было не принято) затрагивать.

Например: каждому ясно, что врач должен учиться. Но много ли найдется желающих подставить себя или близкого человека под нож неопытного хирурга, стать "жертвой" такого обучения? Идя к врачу, каждый человек предполагает, что тот уже должен быть опытным. Но где ему взять этот опыт? Студенты в лучшем случае видят (из-за голов ассистентов и своих однокурсников), как операции производит профессор. Вершина везения - если ему потом пару раз доверят делать перевязки. Но ни разу, ни одному из студентов, учившихся в те же годы, что и Вересаев, не довелось ассистировать при какой бы то ни было операции, не говоря уже о том, чтобы оперировать самому. А потом он получает диплом и уже считается врачом, способным лечить самостоятельно. И еще хорошо, если ему повезет и он попадет в какую-нибудь клинику под начало более опытных врачей, которые могут помочь советом. А что делать тем, которые едут в деревню? Люди ведь там болеют ровно так же и точно так же нуждаются в экстренной помощи, оказать которую врач, делавший до этого операции только трупам, просто не в состоянии.

Вересаев много рассуждает об этом: что же делать? Учиться можно только на живых людях, иначе не наберешь опыта, но как же можно? Стоит ему только вспомнить одну из первых операций, которую он производил на живом ребенке и никак не мог сделать правильно разрез (хотя на трупах все выходило идеально)... Некоторые врачи предлагают приемлемый, с их точки зрения, выход: операции на живых животных. Но...

Вересаев, кстати, немало говорит и о различных научных опытах, проводимых врачами. И волосы иногда дыбом встают от того, как легко можно было экспериментировать над людьми и не только. В частности, есть глава, посвященная венерическим болезням. Животным они не прививаются, поэтому врачи совершенно спокойно прививали их людям, попавшим к ним в больницу с какой-нибудь другой болезнью. Прививали, смотрели, как идет дело, а потом доблестно лечили и делали выводы... Я уж молчу про опыты над животными. Возможно, в каких-то случаях это было необходимо и очень полезно для науки, но до невозможности тяжело читать и о ручной обезьянке самого Вересаева, которую он уморил своими руками (да, он пишет и об этом и о своих чувствах в этот момент) и о собаках, на которых один такой ученый экспериментировал, стреляя им в живот... Не буду дальше, но жестоких моментов в книге много.

Или еще такое: для науки очень важны данные вскрытий, которые помогают понять, от чего все-таки умер больной и была ли совершена врачом какая-либо ошибка. Но что значат все эти аргументы для религиозной матери умершего ребенка, для которой такое "надругательство" делает его потерю в два раза тяжелее? Вересаев, кроме прочего, говорит и о том, что в следующий раз родственники такого ребенка в больницу ни за что не поедут и других детей не повезут, будучи даже при смерти, потому что будут бояться вскрытия...

А роль "подопытных кроликов", уготованная тем, кто не может позволить себе заплатить частному врачу и обращается в клиники при университетах? Именно на них толпам студентов показывают и рассказывают, именно им приходится раз за разом выставлять себя и свою болезнь на обозрение для того, чтобы студенты могли попрактиковаться в осмотре и постановке диагноза. В общем, в этом ничего такого вроде и нет (сама через это проходила, как и все, кто когда-либо лежал в больницах, как я думаю), но... приятного мало. И стоит вспомнить, насколько более стыдливыми были женщины в XIX веке и что они не могли по своему желанию выбрать врача-женщину, каков бы там ни был характер их болезни. Дополнительный удар по психике больного человека, но... никуда от этого не денешься. Учиться-то будущим врачам как-то надо. И именно на людях, а не на манекенах.

Автор еще о многом говорит: и о том, что врачи (как ни странно!) тоже хотят есть, пить и отдыхать; и о том парадоксе, что лечить некому, а молодой врач все-таки не может найти себе место в больнице, чтобы набраться опыта хотя бы за самую мизерную плату; и о том, что необходимо выработать в себе определенную степень черствости к чувствам пациентов и их родных, потому что иначе скоро сойдешь с ума; а еще о том, что совершенно неважны в результате оказываются гнев или горячая благодарность этих самых родных, ведь в обоих случаях ты приложил одинаковые усилия, чтобы спасти человека...

И, конечно, снова о том, что каждый врач вначале бывает неопытным и делает ошибки, не может их не делать, даже и опытный не может не делать, если он живой человек, но говорить и, тем более, писать об этом не принято: это же подорвет доверие к врачам! Как только смеет он писать, что иногда в медицинской среде появляются новые лекарства, которые дают хорошие результаты, но вот только через полгода-год выясняется, что смертность от них в 5 раз выше, чем от старых?.. Как смеет раскрывать "перед профанами" тот факт, что врач иногда назначает "нейтральное" лечение просто потому, что не может поставить диагноз, а не назначить ничего - не может тоже? И, в конце концов, тот простой факт, что медицина не всемогуща и не безупречна, что не существует универсальных "капелек" от любой болезни, что человеческий организм и процессы, в нем происходящие, не до конца изучены, что симптомы некоторых заболеваний очень похожи друг на друга и что подчас сами условия жизни больного не позволяют ему надеяться на выздоровление, врач там рядом или не врач.

Обо всем этом он пишет, правдиво и беспощадно раскрывает, заставляет своих читателей думать. Приводит личные примеры, примеры из практики знакомых ему врачей, в том числе профессоров медицины, а также множество ссылок на статьи в медицинских изданиях. И в результате складывает объемная и довольно-таки пугающая картина состояния медицины вообще и в России конца XIX века - в частности.

И вроде бы ничего такого не написал, о чем бы не знали или не догадывались многие, но о чем просто, как правило, не задумывались. И количество нападок на книгу, обрушившееся на голову автора после ее публикации, говорит само за себя... Не зря она была написана.

В связи с давним интересом к медицинской тематике, эта книга рано или поздно должна была попасть в мое поле зрения и соответственно быть прочитана.

Книга, написанная серьезным практикующим врачом не на уровне жж-ных баек, вдвойне интересна, так как рассказывает не только забавные курьезные случаи, встречающиеся на профессиональном поприще, но и поднимает серьезные проблемы и вопросы, возникающие на пути каждого серьезного врача, коими он может поделиться, тем самым давая понять, что врачи такие-же люди, которым свойственно сомнение и неуверенность, страх и отчаяние.

В. Вересаев , будучи в первую очередь врачом, а потом писателем (хотя тут очередность не настолько существенна, так как в обеих областях он сумел проявить себя достойно), не понаслышке знаком со всем, о чем говорит в своей книге.

Рассказывая о том, с чем ему пришлось столкнуться на своем тернистом и длительном пути овладения азами профессии врача, когда окончание института -это только первая ступень на крутой и чреватой опасностями и душевными муками/терзаниями, связанными с ответственностью за чужие жизни и здоровье, автор предельно откровенен и дает почувствовать, что врачи такие-же люди, не всегда, а порой и часто не знающие на 100 % правильность поставленного диагноза и соответственно сделанного назначения, так как одни и те-же симптомы могут указывать на несколько заболеваний, и только опыт, складывающийся как из удач, так и неудач, оборачивающихся смертельными случаями, раз за разом помогает овладевать премудростями и тонкостями в деятельности человеческого тела.

Книга изобилует врачебными случаями из практики, демонстрируя насколько многообразно проявление недомоганий бренного тела, рассказывает о теоретической подготовке, которая, как водится, без практики -ничто, о проблемах, с которыми сталкивается начинающий врач, а также медицина в целом, которой помочь могут только опыты на живых организмах.

Всем неравнодушным к медицинским вопросам - рекомендую.

В связи с давним интересом к медицинской тематике, эта книга рано или поздно должна была попасть в мое поле зрения и соответственно быть прочитана.

Книга, написанная серьезным практикующим врачом не на уровне жж-ных баек, вдвойне интересна, так как рассказывает не только забавные курьезные случаи, встречающиеся на профессиональном поприще, но и поднимает серьезные проблемы и вопросы, возникающие на пути каждого серьезного врача, коими он может поделиться, тем самым давая понять, что врачи такие-же люди, которым свойственно сомнение и неуверенность, страх и отчаяние.

В. Вересаев , будучи в первую очередь врачом, а потом писателем (хотя тут очередность не настолько существенна, так как в обеих областях он сумел проявить себя достойно), не понаслышке знаком со всем, о чем говорит в своей книге.

Рассказывая о том, с чем ему пришлось столкнуться на своем тернистом и длительном пути овладения азами профессии врача, когда окончание института -это только первая ступень на крутой и чреватой опасностями и душевными муками/терзаниями, связанными с ответственностью за чужие жизни и здоровье, автор предельно откровенен и дает почувствовать, что врачи такие-же люди, не всегда, а порой и часто не знающие на 100 % правильность поставленного диагноза и соответственно сделанного назначения, так как одни и те-же симптомы могут указывать на несколько заболеваний, и только опыт, складывающийся как из удач, так и неудач, оборачивающихся смертельными случаями, раз за разом помогает овладевать премудростями и тонкостями в деятельности человеческого тела.

Книга изобилует врачебными случаями из практики, демонстрируя насколько многообразно проявление недомоганий бренного тела, рассказывает о теоретической подготовке, которая, как водится, без практики -ничто, о проблемах, с которыми сталкивается начинающий врач, а также медицина в целом, которой помочь могут только опыты на живых организмах.

Всем неравнодушным к медицинским вопросам - рекомендую.

В связи с давним интересом к медицинской тематике, эта книга рано или поздно должна была попасть в мое поле зрения и соответственно быть прочитана.

Книга, написанная серьезным практикующим врачом не на уровне жж-ных баек, вдвойне интересна, так как рассказывает не только забавные курьезные случаи, встречающиеся на профессиональном поприще, но и поднимает серьезные проблемы и вопросы, возникающие на пути каждого серьезного врача, коими он может поделиться, тем самым давая понять, что врачи такие-же люди, которым свойственно сомнение и неуверенность, страх и отчаяние.

В. Вересаев , будучи в первую очередь врачом, а потом писателем (хотя тут очередность не настолько существенна, так как в обеих областях он сумел проявить себя достойно), не понаслышке знаком со всем, о чем говорит в своей книге.

Рассказывая о том, с чем ему пришлось столкнуться на своем тернистом и длительном пути овладения азами профессии врача, когда окончание института -это только первая ступень на крутой и чреватой опасностями и душевными муками/терзаниями, связанными с ответственностью за чужие жизни и здоровье, автор предельно откровенен и дает почувствовать, что врачи такие-же люди, не всегда, а порой и часто не знающие на 100 % правильность поставленного диагноза и соответственно сделанного назначения, так как одни и те-же симптомы могут указывать на несколько заболеваний, и только опыт, складывающийся как из удач, так и неудач, оборачивающихся смертельными случаями, раз за разом помогает овладевать премудростями и тонкостями в деятельности человеческого тела.

Книга изобилует врачебными случаями из практики, демонстрируя насколько многообразно проявление недомоганий бренного тела, рассказывает о теоретической подготовке, которая, как водится, без практики -ничто, о проблемах, с которыми сталкивается начинающий врач, а также медицина в целом, которой помочь могут только опыты на живых организмах.

Всем неравнодушным к медицинским вопросам - рекомендую.

В связи с давним интересом к медицинской тематике, эта книга рано или поздно должна была попасть в мое поле зрения и соответственно быть прочитана.

Книга, написанная серьезным практикующим врачом не на уровне жж-ных баек, вдвойне интересна, так как рассказывает не только забавные курьезные случаи, встречающиеся на профессиональном поприще, но и поднимает серьезные проблемы и вопросы, возникающие на пути каждого серьезного врача, коими он может поделиться, тем самым давая понять, что врачи такие-же люди, которым свойственно сомнение и неуверенность, страх и отчаяние.

В. Вересаев , будучи в первую очередь врачом, а потом писателем (хотя тут очередность не настолько существенна, так как в обеих областях он сумел проявить себя достойно), не понаслышке знаком со всем, о чем говорит в своей книге.

Рассказывая о том, с чем ему пришлось столкнуться на своем тернистом и длительном пути овладения азами профессии врача, когда окончание института -это только первая ступень на крутой и чреватой опасностями и душевными муками/терзаниями, связанными с ответственностью за чужие жизни и здоровье, автор предельно откровенен и дает почувствовать, что врачи такие-же люди, не всегда, а порой и часто не знающие на 100 % правильность поставленного диагноза и соответственно сделанного назначения, так как одни и те-же симптомы могут указывать на несколько заболеваний, и только опыт, складывающийся как из удач, так и неудач, оборачивающихся смертельными случаями, раз за разом помогает овладевать премудростями и тонкостями в деятельности человеческого тела.

Книга изобилует врачебными случаями из практики, демонстрируя насколько многообразно проявление недомоганий бренного тела, рассказывает о теоретической подготовке, которая, как водится, без практики -ничто, о проблемах, с которыми сталкивается начинающий врач, а также медицина в целом, которой помочь могут только опыты на живых организмах.

Всем неравнодушным к медицинским вопросам - рекомендую.

В связи с давним интересом к медицинской тематике, эта книга рано или поздно должна была попасть в мое поле зрения и соответственно быть прочитана.

Книга, написанная серьезным практикующим врачом не на уровне жж-ных баек, вдвойне интересна, так как рассказывает не только забавные курьезные случаи, встречающиеся на профессиональном поприще, но и поднимает серьезные проблемы и вопросы, возникающие на пути каждого серьезного врача, коими он может поделиться, тем самым давая понять, что врачи такие-же люди, которым свойственно сомнение и неуверенность, страх и отчаяние.

В. Вересаев , будучи в первую очередь врачом, а потом писателем (хотя тут очередность не настолько существенна, так как в обеих областях он сумел проявить себя достойно), не понаслышке знаком со всем, о чем говорит в своей книге.

Рассказывая о том, с чем ему пришлось столкнуться на своем тернистом и длительном пути овладения азами профессии врача, когда окончание института -это только первая ступень на крутой и чреватой опасностями и душевными муками/терзаниями, связанными с ответственностью за чужие жизни и здоровье, автор предельно откровенен и дает почувствовать, что врачи такие-же люди, не всегда, а порой и часто не знающие на 100 % правильность поставленного диагноза и соответственно сделанного назначения, так как одни и те-же симптомы могут указывать на несколько заболеваний, и только опыт, складывающийся как из удач, так и неудач, оборачивающихся смертельными случаями, раз за разом помогает овладевать премудростями и тонкостями в деятельности человеческого тела.

Книга изобилует врачебными случаями из практики, демонстрируя насколько многообразно проявление недомоганий бренного тела, рассказывает о теоретической подготовке, которая, как водится, без практики -ничто, о проблемах, с которыми сталкивается начинающий врач, а также медицина в целом, которой помочь могут только опыты на живых организмах.

Всем неравнодушным к медицинским вопросам - рекомендую.

​Марина Цветаева, в письме Пастернаку: Пушкина убили, п.к. своей смертью он не умер никогда, жил бы вечно, со мной бы по Мёдону гулял. Я с Пушкиным мысленно с 16 лет всегда гуляю, никогда не целуюсь, ни разу, ни малейшего соблазна.
Это было написано в 1931 г., ровно через 100 лет после женитьбы Пушкина на Гончаровой, к которой Марина ревновала больше, чем к пуле, убившей поэта (у Марины и Гончаровой были одинаковые зелёные глаза и близорукость).
Но как гаснет звезда, а свет от неё продолжает жить ещё долгое время, так и Марина до сих пор, и не по Мёдону уже, а по Москве 21 века, прозрачно и светло прогуливается с Пушкиным: стоит только взять томик Марины..
 
Книга Вересаева — компиляция из воспоминаний о Пушкине: выдержки из дневников, писем, мемуаров его друзей и просто современников, собранные в гармоническом порядке живой ткани течения жизни.
В пейзажах воспоминаний, словно при проявке фотографий (ах, Пушкин не дожил всего 2 годы до изобретения фотографии и кончились бы споры о внешности Поэта, столь же изменчивой, как и воспоминания о нём), бережно проступают очертания Москвы, Питера, Востока, и по прозрачно, ласково вспыхнувшим улочкам 19 века, прогуливаются голоса и души умерших людей, не замечающих, что они давно уже умерли, словно кончился мир, погасли звёзды на небе а свет от них ещё живёт.
Уже в Раю взошло солнце вечной жизни, все счастливы и Пушкина обнимают Лермонтов, Цветаева, Набоков, оглядывающийся с грустной улыбкой на подходящего к ним, обнимающим солнце — Достоевского.
Я стою возле них, в голубых цветах и не решаюсь подойти..
Набравшись смелости и воздуха в маленькие серые крылья, тихо подхожу, дотрагиваюсь до тонкого крыла Марины, словно бы накинутого на её плечи с ласковостью пухового платка.
Он не видит меня и голос её из-за плечей, по ту сторону, говорит радостно: Мой Пушкин!
А я робко держу двумя пальцами её светлое крыло и тихо говорю: Моя Марина…
Набоков удивлённо оборачивается на меня. Оборачиваются и Достоевский, Лермонтов…
И вот, меня замечают все. Пушкин смотрит на меня! Мне стыдно: райский загар стыда на лице моём…
Замечаю, что в пальцах моих, я продолжаю держать краешек крыла Марины.
Все странно смотрят на меня: как ты здесь оказался? Кто ты? Уж больно похож на карманника райского (улыбается Достоевский).
Хочется провалится в цветы… Целую крыло Марины, совсем как мальчишка, кончик бального платья, и убегаю, спотыкаясь о спящего в цветах ангела: Есенин.
 
Всё это было и будет не скоро, а пока, по вечереющим улочкам Москвы прогуливаются стройные голоса, мужские и женские, говоря о Пушкине, не замечая ни своей смерти, ни его.
Когда умирал дядя Пушкина, стихотворец, он на своей постели, как и полагается рыцарю от искусства, произнёс что-то о сопернике своём по перу, нанеся выпад, как шпагой.
Пушкин на этих словах вышел из комнаты, шепнув родным, чтобы и они вышли: он желал, чтобы последними словами поэта были именно эти величественные слова: поэт наедине со смертью и музой, и последний, бесстрашный бросок во тьму.
Какое дивное понятие о чести, смерти и душе!
Прекрасно и.. страшно, потому как умирающий остался совсем один.
Никто не слышал пошлого бреда и стонов умирающего, кроме музы, преклонившей колена возле постели.
А потом осталась одна муза, в фатально и гладко-пустой комнате: страшно войти в такую комнату — за ней начинается вечность.
Быть может, и жизнь Пушкина оборвалась именно так, на высоте поединка?
Нет, не жизнь — смерть оборвалась, зарифмовавшись с бессмертием.
Сестра Пушкина, Ольга, писала, что у него здоровье и нервы были сильно расшатаны, и что если бы его не убили, он вскоре бы умер сам.
Почему-то представляется мрачный образ.. слабеющего с годами Пушкина, жалкого, немощного и даже.. сходящего с ума.
Пушкин и правда боялся сойти с ума. Вы только представьте, как трагически надломилась вся русская литература!
Как это невыносимо, до слёз, звучит: сумасшедший Пушкин! От ревности…
Вот он заперт в больнице доктора Фуко и пишет там что-то бредовое… сумасшедшее солнце русской поэзии!!
Седое солнце! Его посещают бледная и печальная Гончарова с плачущими и перепуганными детьми (через окошко — седое солнце), надменный Дантес, жалеющий Пушкина.
Лермонтов посещает его и Достоевский, у которого случается припадок возле железной двери с рычащим Пушкиным.
 
Быть может даже.. мир оборвался и кончился тогда же, со смертью Пушкина, и мы не заметили этого, и Достоевский, Толстой, Сны Серебряного века, Освенцим и ад мировых войн, лишь смутно пригрезились умирающему миру, последними словами которого была гармоничная жизнь и творчество — Пушкина.
Княгиня Смирнова писала кому-то о мимолётном, прозаическом:.. а на левом берегу Тьмы была…
Боже! звучит как название какого-то дивного романа не только о Пушкине, но о всех нас: Тьма — название речки в Твери.
Ах, если бы Пушкин стрелялся именно там, на левом берегу Тьмы!
Это была бы апокалипсическая дуэль в конце мира с силами пошлости и мирового зла.
 
Я не знаю, сколько Вересаев собирал все эти материалы о Пушкине, зарывая сердце в мемуары и как не сошёл с ума.
Хотя, нужно проверить, может после этого он и сошёл с ума.. 
А вообще, было бы славно, если бы писатель, написав свой главный шедевр, сходил с ума и выбрасывался из окна.
Это бы более ярко и зримо очертило ад творчества и отшатнуло бы от него всех лишних.
Писатель бы с трепетом шёл к своему столику, быть может, целуя со слезами на глазах, друзей своих и родных, становился бы на колено перед своей милой кошкой, и, обнимал бы её, что-то нежно шепча ей на ушко… а потом удалялся бы в комнату и запирал дверь.
Страшная тишина пишущего человека…
Кто-то из друзей решился бы приложить ухо к двери, за которой бы ему почудился космический холод и тёмный шум бескрайних, звёздных пространств.
А потом, утром, к удивлению многих, писатель выходил бы живой и печальный, быть может даже — хмельной: он не написал шедевр и наверное не напишет..
Жена, быть может, даже обидится, и верный друг, стоя возле неё, убирая руку с её бедра, странно так улыбнётся.
Я даже думаю, что будут те, кто… намеренно, в здравом уме выпрыгнет в окно, желая подтасовать шедевр.
 
Лежу на диване с книгой Вересаева, держа её на коленях: в этой позе Пушкин писал, бросая исписанные листы под кровать, а под ней — не пол и лунный блеск, а звёзды текут: кровать — над бездной, и бросает он свои шедевры — в вечность, нам.
Смотрю на вечернее окошко и улыбаюсь: почему в мире так разделено искусство писательства от искусства чтения?
Ведь есть же совершенные шедевры прочтения.
Иной раз до такого райского холодка счастья вдоль всего позвоночника дочитаешься.. что хоть в окошко выпрыгивай.
Но люди то ничего не поймут, у виска разве что покрутят.
Есть что-то таинственное в непрерывном чтении осенней лиственности воспоминаний 19 века самых разных людей: пуантилизм воспоминаний.
Нарастает почти райское напряжение, не замечаемое при чтении мемуаров одного человека.
 
Лежу на диване, читаю Вересаева, и, ей богу, кажется, что лежу я на диване в 19 веке в своей костромской губернии.
За окошком проехала карета, наверное, с милой Нащокиной.
Синица поёт… боже мой! В 19 веке синица же пела точно так же!
Скучно как-то… не просто скучно, как в 21 веке при чтении или прогулке, а — томительно-скучно.
Даже почесать бедро хочется как-то.. изящно.
Хочется приволокнуться за княгиней Ушаковой, хотя я и женат, вызвать на дуэль соседа, а лучше - политика какого-нибудь.
Поворачиваю голову к сеням и хочу позвать своего повара Митрофана.
Даже губы произносят слова: милый, крыжовникового варенья принеси… его Пушкин любил.
И осекаются губы. Нет у меня повара. И Ушаковой нет, и кареты даже нет.
Кошка у окна сидит и странно смотрит на меня.
Не менее странно смотрит на меня и жена: на коленях у ней лежит томик Есенина.
Скучно.. томительно-скучно.
 
Трансцендентное чувство при чтении: словно я умер и душа моя, нежным призраком-вором, проникает в чужие дома людей 19 века, крадётся шёпотом шагов к столикам, проходя мимо украшений в шкатулках, мирно спящих женщин и мужчин, и, открывает ящички, читая воспоминания и письма с почти райским наслаждением, адреналином даже: вот-вот проснуться владельцы писем!
Спите, хорошие мои, вы умерли уже давно, как и я…
А иной раз я ловил себя на мысли при чтении, что у меня в руках не книга, а волшебный радиоприёмник искусства: я кручу ручку и ловлю разные станции времён, листаю голоса…
Вот бархатный голосок Танюши, прекрасной цыганки, к которой Пушкин заехал в кабак незадолго до венчания, и попросил спеть что-то. Она и спела..
Таня задумалась, закручинилась о своём милом, которого жена увезла от неё, и запела такую печаль про пыльную дорогу и одинокого коня, что не сразу опомнилась, услышав плачь.
Когда она взглянула на Пушкина, он, взявшись руками за свою курчавую голову, рыдал, и, посмотрев с тоской сказал: что же ты поёшь, Таня? Ты же мне беду пророчишь!
Нечто подобное было на мальчишнике Есенина, перед его женитьбой на Софье Толстой, когда его его знакомая вошла к нему в комнату а он сидел на кровати, обхватив руками спинку с шишечками кровати, и плакал.
Единое предчувствие тупика. Бегства от… чего? Себя?
Такой нравственный тупик и кручина бывает перед дуэлью, а тут.. женитьба, любовь.
Дуэль с любовью? или с тем, что за ней?
 
Дважды упоминается в книге, как Пушкин рыдает: 2-й раз, во время родов жены.
Он писал, что убежит со 2-х родов.
Мучительный момент для мужчины вообще, а тут, словно бы тайный ответ на вечный вопрос: любил ли Пушкин жену?
В одном рассказе Хемингуэя описывается, как мужчина, слыша, как его жена рядом с ним мучается родами всю ночь и кричит, как на пытках, которым он — виной, не выдержал этого ада безмерного (ибо у женщины в этом аду есть опора — боль телесная и ощущение ребёнка, ариаднова пуповина надежды выхода из этого ада. Говорю это как присутствовавший однажды на родах подруги: ад для эмпата. Несколько седых волосков осталось после этого на память.) и покончил с собой.
Удивительный символизм: Пушкин симметрично оплакал рождение жизни, и… смерть, свою, грядущую, во многом из-за жены.
В этом смысле в книге потрясает фокусировка разных прожекторов воспоминаний, по разному, со всех сторон освещающих Гончарову и Пушкина и о дну из главных трагедий русской литературы: комната трагедии буквально залита светом и похожа на поверхность луны.
 
Цветаева называла Пушкина — огончарованным.
Тяга гения, переполненности, к пустому месту. Поэт хотел того всего, в котором сам был нуль: тоска по небытию — почти есенинское зеркало Чёрного человека.
Рифма через строку со всей возможностью смысловой бездны в промежутке. Разверзлась.
В отношении этой трагедии в основном принято негласное осуждение Гончаровой, но на самом деле, из накрапывающего пуантилизма воспоминаний о ней, складывается трагичнейший и уникальный, первый в России образ маленького человека а-ля Достоевский.
Поразительно, как гонор, гордыня и презрение к этой несчастной женщине, помешали русской литературе создать невиданный по силе шедевр.
 

Многие барышни того времени, на самом деле были в рабстве нравственной и физической затравленности ещё больше, чем крестьяне: крепостные духа.
Мать Гончаровой была настоящим тираном и религиозным фанатиком, требующей от дочерей тотального подчинения, заключая цветущие юные сердца не в тесные корсеты, но в смирительные рубашки безмолвия: учили не высказывать своего мнения, подавлять его и стыдиться, а находясь при мужчине — все его мысли, самые вздорные, принимать за истину и подчиняться ему, насилуя свои самые нежные чувства.
Усугублялось это тем, что мать била детей, а когда Гончарова писала письма Пушкину, мать, словно тёмный ангел у неё за спиной, диктовала за неё оскорбления и мерзости.
Цветаева писала, что Пушкин, выходя за Гончарову, взял вместе с ней и Дантеса: столь монолитны они в своей роковой устремлённости друг к другу: все трое.
 Разрушительное, тёмное начало матери Гончаровой, целилось в Пушкина ещё до встречи её дочери с Пушкиным.
 
Можно ли ожидать, что в таких условиях вырастет не сломленный человек?
Намеренно хочется остановится в этой книге на Гончаровой и Пушкине — сосредоточии жизни Пушкина.
Русская Золушка.. приходящая на бал чуть ли не в рваных туфельках (зато мама — блистает!), и робеющая Наташа до слёз стыдится приглашения Пушкиным, на танец: её уводят в сторону и сжалившаяся княгиня даёт ей свои туфельки.
В сказке, Золушка теряет туфельку, а тут… Пушкин теряет голову, а потом — жизнь.
Что искал Пушкин в Гончаровой? Странное созвучие фамилии с известным и стихом Пушкина — Анчар, о ядовитом но прекрасном древе, росшем как бы посреди вселенной, от которого умирает гг.
Иной раз кажется, что Пушкин, общаясь с Гончаровой, ведёт какой-то закадровый диалог со своей судьбой, с вселенской пустотой и красотой своей души: он то зевает от скуки с Гончаровой, то рвётся к ней: словно бы Пушкин женился на самой жизни, бессмысленно пустой, прекрасной, таинственной и… с надломленным детством.
Сама Наташа то плачет, что от Пушкина выходит Смирнова, с которой он смеётся (с ней он молчит), то ревнует Пушкина к стихам и ненавидит их.
 
Да, это не невежество и глупость Гончаровой, не понимающей высокого искусства, это именно.. женская ревность к музе, которая разлучает её с любимым и даже делит с ней ложе. 
Экзистенциальная первая брачная ночь: женщина и солнце на постели..
Но почему она плачет навзрыд, уткнувшись в подушку лицом и сжимая рукой простыню так, как Пушкин комкает с чувством неудавшийся стих?
Всё просто: Пушкина нет на постели. В окошко светит солнце и лежит на простыне с несчастной женщиной.
Пушкин рано встал и ушёл к друзьям, забыв про жену.
Пушкина сравнивали с Байроном и пророчили Гончаровой участь его несчастной жены.
К слову сказать, у Байрона, точнее, у его жены, была не менее экзистенциальная брачная ночь: утончённая, робкая, нежная, она была мягко говоря удивлена… анальному сексу.
Поставим рецензию на паузу.
 
«Звездой велосипедных спиц» мелькает жизнь Пушкина в стремительности воспоминаний.
Пушкин на войне на войне в Арзруме, при генерале.
Он отвлекается на миг… смотрит — нет Пушкина: он один несётся на коне вдалеке, с саблей в небо, на вражеское войско.
К нему пришли на помощь и войско отступило. Мальчишество, или.. заигрывание со смертью, как с женщиной?
А вот и дивный эпизод из Сибири, где Пушкин собирал материалы для «Пугачёва» ( к слову, крестьяне донесли на него, подумав, что он подбивает народ на новое восстание, даже посчитав его за Антихриста: длинные ногти, устрашающие бакенбарды.. любопытно, что на войне Пушкин был облачён в чёрное, и многие считали его за полкового священника: два полюса души Пушкина — демоническое и ангелическое) — Пушкин как бы предвосхитил известный стих Блока, даже став его соавтором (читал ли Блок эти воспоминания?) — Есть игра, осторожно войти...
 
Пушкин верил в магнетизм и влияние мысли на другого человека и мистику цифр (к слову, любопытная рябь цифр, мною подмеченная: Дантес заманил на свидание Гончарову, шантажируя её на связь с ним и бегство из России — ну настоящий Черномор, похищающий душу России, — угрожая убить себя — 2 ноября. В этот же день 1895 г. умер Дантес.
2 ноябри 1833 г. Пушкин покупает диван из красного дерева, на котором он умрёт — интересно бы узнать где росло это дерево… возможно, на Африканской родине Пушкина. Под этим деревом быть может признавались друг другу в любви или разыгралась трагедия).
По иронии судьбы, эта мысль — чужая, а точнее — мысли, чужие, словно тысячи пуль, пущенные как бы из того вражеского войска, на которое нёсся поэт и потом как бы исчез, вновь проявились спустя года и вонзились в него — разом.
На что, на какую тьму жизни нёсся Пушкин тогда в одиночестве?
Не понятно, почему до сих пор в живописи нет этой экзистенциальной картины души, в тесном мундире жизни (который срезали с умирающего поэта, словно тесную кожу змеи) несущейся на грозовую и чудовищную тьму.
 
К концу книги, воспоминания, порой из 2-3 строчек, мерцают с таким микеланджеловым пульсом напряжения, что ощущается жаркая плоть воздуха того времени и страницы, как фотографии, намокают пейзажем трагедии.
Вот проступают летучие черты Гончаровой, порхающей в голубом платье на балу (до этого она дивно торговала.. стихом Пушкина — Гусар, продав его в 3 раза дороже: нужны были деньги на платье.
Издатель вышел рассерженный из комнаты, а Пушкин, сидящий у двери, с грустной улыбкой заметил: , что, с женщинами сложнее договариваться?)
Иной раз кажется, что в то время женщины танцевали.. чтобы не сойти с ума от убожества и неволи духовной жизни, нуждавшейся в лирическом выплеске яркой свободы души.
Отожмём паузу рецензии..
 
В это время жизнь Пушкина сходила с ума. Да, так бывает. Со всех сторон жизни: искусство, политика (планы царя Николая на жену Пушкина и на его музу, одновременно), друзья и недруги, эпоха, любовь — все, вольно или невольно, противостояли душе поэта и разрывали её: физически чувствуется нехватка воздуха ближе к конце книги, более того, чувствуется экзистенциальный детектив преступления: словно кто-то.. взял незримую душу и красоту, в заложники, и всем на это равно плевать: мы привыкли говорить о феминизме угнетённой женственности, но о феминизме изнасилованной истины и красоты — мы забываем, делая вид что их нет и что всё с ними хорошо, раз нам — хорошо.
Пушкин, как и положено поэту, вступился за красоту, почти по Достоевскому, дополнив его мысль: Красота спасёт мир.
А кто спасёт красоту? Кто чувствует её боль и крик о спасении?
 
Здесь уже не человек наедине с врагом, а душа, наедине с пошлостью жизни и экзистенциальной пустотой.
Трагически очерчивается не судьба поэта, но жизнь красоты и души на земле: они — словно бы лишние на этой безумной земле.
Всё чаще к концу книги проступает мрачный образ барона Геккерена, чья тень апокалипсически вырастает словно бы выше домом, деревьев, эпохи: в этом образе узнаётся что-то до боли знакомое и сегодня и 2000 лет назад.
Мелькают слова в адрес Геккерера и Дантеса, которого он усыновил: педераст, пассивный..
К слову, символичный до предела эпизод, когда уже смертельно раненый поэт ехал в карете с друзьями и увидел едущую мимо прелестную карету Борха и Голыциной.
Поэт ласково прошептал: вот, образцовая пара..
В душе читателя вспыхивает образ нежной семейно пары, почти тургеневской, без измен и с чистой любовью..
И вдруг, Пушкин, через паузу, с грустной улыбкой: жена живёт с кучером, а муж.. тоже, с кучером.
Карета словно бы ехала прямиком — в ад.
 
Кажется, что поэт тоже сошёл в ад: ехал на карете Геккерена, не зная этого.
Дантес, Данте.. душа поэта блуждает в тёмном воздухе своих грехов и человечества: его возможная связь с сестрой Гончаровой — Сашей: зеркальность имени и выкликание своей судьбы в отражении почти Есениского чёрного человека.
Зеркальная же тема женитьбы струсившего Дантеса на другой сестре Гончаровой — Екатерине, которая вскоре после гибели Пушкина, умрёт при родах: фактически, Дантес убил двоих.
В мучении предсмертных, Пушкина, тоже было что-то от родов: тело в муках рождало — душу.
Пушкину противостоит не совсем человек, а нечто апокалиптическое, пред пустой яркостью и мнимой свободой которого преклоняется весь свет: именно эта пустота словно бы от века убивала красоту на земле и в итоге убьёт на земле и саму поэзию, свободу.
Встаёт ирреальный образ чего-то безобразного, от слова — без образа: его враг — это и не мужчина и не женщина, без чести и души человек, не имеющий Родины, ложный космополит, у которого много — родин.
 
И вот, свершается трагедия.
Быть может, Пушкин, этой экзистенциальной дуэлью с пустотой жизни, написал одну из лучших и самых сильный, пророческих даже, страниц в русской и мировой литературе?
Здесь есть всё: Достоевский, Набоков, Цветаева, Толстой, Сартр, Чехов..
Пойти на дуэль в тот день, когда получено приглашение на похороны… это сильно: приглашение на казнь (к слову, гг одноимённого романа Набокова, символизирует в некоторой мере, Пушкина, поэта в конце мира).
Близорукая Гончарова, не увидевшая мужа, по дороге на… казнь (символично).
Секунданты, словно хор древнегреческой трагедии и рока, предчувствовавшие страшное и ронявшие перед толпой оружие, дабы их заметили… 
Но красоту, душа и бога в мире не видят, занятные как всегда — собой.
Кажется, что всё человечество исчезло и на Чёрную речку, на Левый берег Тьмы, едут два человека, выяснить судьбы мира.
Свершилось. Подлый выстрел не доходя до барьера и выстрел их последних сил — поэта, умирающего.
Пушкин едет в карете, словно.. Каренина.
Да-да, именно этот образ приходит на ум. Здесь свершился первый в мировой литературе поток сознания и осознание пустоты жизни и взгляд на жизнь со стороны и прощение всего и вся и осознание мрачное, что всё это свершится снова, пусть и в другом веке, но вместо поэта будет.. Россия, или что-то ещё.
Вместо красного мешочка, как в романе Толстого, красная от крови ладонь. Воспоминание о неком Зубове, с которым он стрелялся когда-то: важный момент в Карениной, когда Анна в конце романа, в карете, обратила внимание на лавочку зубного врача.
 
Пушкина словно бы затянуло под зубчатые колёса чудовищной машины, перемалывающей людей и красоту.
Страницы воспоминаний после дуэли — сильнейшие в художественном плане и равны по напряжению лучшим страницам Карамазовых (сцена в комнате Илюшечки) и Карениной.
Гениальная «Смерть Ивана Ильича» Толстого — почти меркнет на фоне последних страниц воспоминаний.
Пушкин порывается покончить с собой, взявшись за пистолет, сдерживает крик от боли, чтобы не тревожить жену (символично, Наташа сходила с ума после женитьбы, не слыша своего голоса в одиночестве, а теперь.. не слышит голос мужа и снова сходит с ума).
Пушкин прощается с милыми друзьями своими — книгами, а потом, в бреду, взяв руку друга ( Даля), и, думается, взяв за руку каждого из нас, лезет, возносится куда-то выше, выше, по книжным полкам и лазурно вспыхнувшему потолку, за которым его словно бы встречают новые друзья, плоть от плоти души его: Лермонтов, Пастернак, Есенин, Цветаева, Платонов, Набоков, Достоевский, Бунин…
 
В этот миг, всё вокруг Пушкина дышит истиной и впервые веришь, что она существует.
Все впервые стали собой — вечными, душами.
Гончарову уже не хочется винить, только обнять, так сильны её страдания: после смерти поэта, её судороги на постели были столь сильны, что ноги равнялись с лицом: она, красавица, потеряла зубы в судорогах отчаяния.
Муж умер, а она, словно свет от умершей звезды, продолжала содрогаться за него, словно Дантес выстрелил и в неё.
 
Последнее письмо Пушкина, в день трагедии, было к детской писательнице Александре Ишимовой, чьи рассказы он читал утром перед дуэлью.
Цветаева потом заметила, что последнее письмо Пушкина, было — к ней.

Милостивая государыня, крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение...

Айвазовский - Прощание Пушкина с морем.

Уверенность в том, что писатель В. Вересаев обладает прекрасным слогом, владеет чистым языком и читать его - особое удовольствие, сложилась из моей уверенности, что Вересаева я уже читала. Я даже думала, что книга, которая произвела на меня в юности такое впечатление, была «Записки врача». Удивительно, что в списке прочитанного я её не нашла. Ещё удивительнее, что, когда в «Воспоминаниях» встречались описанные эпизоды, я не узнавала ни одного. Что ж, есть повод взяться за книгу ещё раз (или впервые). Но, как бы то ни было, уверенность моя сработала, и я получила удовольствие, окунаясь в мир детства, юности, в мир литературного становления Вересаева.

В последнее время всё больше и больше возникает желание сравнивать прочитанные, но совершенно разные книги. Так, читая первую часть книги, хотелось откровенно плеваться в сторону новомодных (к слову, ужасно скучных) писателей, рассуждающих о свободном воспитании свободной личности. Я всё время говорила себе: вот как надо воспитывать детей, вот как надо с ними общаться, вот как надо зарабатывать у них отцовский авторитет. Вся первая книга, в которой автор вспоминает свои детские годы, пропитана атмосферой семейной любви и мира. Благоговение мальчика перед мудрым отцом передаётся и читателю. Да, семья живёт небогато, испытывает разные трудности, у отца работа, требующая много времени и сил. Но с каким вниманием, с каким трепетом и как ответственно он на личном примере воспитывал детей! Как он приучал ребёнка к чтению, как прививал интерес к иностранному языку, как умел направить мальчика, не оскорбив и не обидев. Каждая строчка, каждое слово об отце написаны с великой любовью и глубоким уважением. Семейные моменты в первой части для меня стали самыми дорогими. Кроме того, писатель честно и открыто рассказывает о своих первых чувствах. Интересны страницы, связанные с гимназией, в которой он учился.

Вторая часть о студенческих годах в Петербурге и Дерпте чуть уступает первой. Интересны описания студенческих нравов «у нас» и «у них». И люди, люди, люди. И здесь всё та же откровенность, которая увлекает читателя. И ненаигранная скромность. Автор взрослеет, меняет свои взгляды, часто ошибается, но не боится в этом признаваться. Здесь больше политики, но пропущено всё через личные ощущения.

Третья часть «Литературные воспоминая» показалась мне самой скучной из трёх, хотя обычно я люблю читать подобное. Но здесь Вересаев часто повторяется, в разных «портретах» упоминания одни и те же факты. Наиболее живыми показались главы про Веру Засулич и Веру Фигнер. Было интересно узнать взгляд на женщин «не из учебника».

В целом книга хороша. Читается легко, как художественное произведение.