Цитаты из книги «Последний Фронтир. Том 1. Путь Воина»

С пищей надо уметь взаимодействовать. Класть на язык, чувствовать ее вкус, текстуру, энергию. Чувствовать, хочет ли именно эту еду твое тело, нужна ли она ему. Тело тоже пробует еду на вкус – сообщает тебе, хочет принять или нет. Это целый процесс. Положить в рот и прожевать – это не съесть. – Но… как научиться чувствовать? Это ведь, наверное, долго? – Не долга, – добродушно вклинился Ума-Тэ и достал откуда-то круглый орешек. – Как думать, какая энергия у ореха? Лин покрутила в пальцах жесткую гладкую скорлупу – название почему-то вылетело из головы. – Я… не знаю. Она привыкла не знать и признавать это. Устала стыдиться. – Орех – решимость. Потому нам редка дают орех. Ученик должен умет набирать решимость сам. – Ума прав. С помощью пищи можно балансировать не только физическую работу организма, но также эмоциональный спектр. Эмоции – энергия. Еда – энергия. Они влияют друг на друга. – И патаму некоторые жрать, – Ума откровенно веселился. – Они хотеть стать счастливые, но не знают, что и как кушать. И кушать все подряд. Многа. Это сильно вредит тело.

Род людской живет жадностью. Она правит разумом, чувствами, а после начинает править сердцем. Когда человек желает только получать – будь то доброе слово, отношение к себе или же блага физические, – он желает брать, не отдавая взамен. Не понимает того, что, делая хорошо другому, он делает хорошо себе. Хорошо говоря о другом, он хорошо говорит о себе. Что, отдавая любовь кому-то, он на самом деле отдает ее себе. Белинда слушала, но едва ли понимала смысл. С чего бы это – «отдавая кому-то, получать самому?» Нелогично. Но старика не перебивала. – Жить с открытым сердцем значит не бороться с миром. С миром бороться все равно, что с океаном – волны бесконечны. Открытое сердце пропускает мир сквозь себя – его хорошее и плохое. Не судит, не составляет мнения и мнения этого не навязывает. Оно молчит, и в его молчании больше смысла, нежели когда-либо будет в словах. Слова же – они, как оружие: кто не умеет пользоваться, тот ранит себя. Так и чувствами…

Лин сама не заметила, как задвигалась. Да, она не Мастер Саин, но притворится, что поет вместе с природой. Она погладит руками ветер, она поклонится земле. Она прикинется, что чувствует волны энергий кончиками пальцев, что умеет трогать их, плести из них узор. И ее тело запело. Наверное, от свободы. Плавные взмахи руками, коленями, стопами. Повороты, наклоны, символы ладонями. Как здорово было бы уметь лечить себя… И она притворится, что лечит. Что именно сейчас – и плевать, что не взаправду! – в нее проникают потоки целебной силы матери-Земли, что окутывает и ласкает закат. Что она с ним заодно, заодно со всей природой, со Вселенной. Она – ее продолжение. Она и есть воздух, что несется сквозь время и расстояние, она юркая и гибкая река, которая течет внизу на равнине, она огонь – тот самый, что плавит верхушки монолитных гор золотом. Она вечная, незыблемая, как сама Вечность. Она – человек. И она никто – форма, движение, танец. А энергии проникают, проникают, окутывают тело, текут сквозь него, словно расплавленные потоки, – лечат, очищают, учат быть сильнее. И она научится – будет практиковать эту свободу каждый вечер, вот каждый-каждый вечер… Когда ее собственный танец завершился, Лин уняла, наконец, руки, остановилась, успокоилась и открыла глаза.

Она бесталанна. – Любые умения, даны они тебе свыше или нет, требуется развивать. Она старается. Спутница Мора смотрела на свою подопечную так, как будто та в эту минуту выписывала самые изящные пируэты на планете. – Знаешь, почему я не иду в балет? – ехидно изрек Мор. – Потому что я буду выглядеть, как она, – неадекватом, сунувшимся туда, куда мне не следовало. – Но однажды, если ты продолжишь, несмотря на комплексы, ты затанцуешь. Можешь даже стать прима-балеруном.

«Жизнь недаром делится на день и ночь. День – это маленькая жизнь, сон – маленькая смерть. С рассветом новая жизнь занимается, к закату гаснет. Не проживайте каждую из них впустую – их количество ограничено».

Лин мысленно притворилась прозрачной – так быстрее уходила злость, которая отнимала силы. Злость на собственный стыд, потому что она не такая, как все, потому что слабее. Обида на беспомощность, раздражение от того, что до сих пор не понимает ни слова. Сколько еще ей придется просидеть в этой пресловутой тишине, прежде чем включится встроенный внутренний переводчик? А что, если он никогда не включится? Как долго она сможет терпеть противостояние с соседкой, прежде чем сорвется?

– Слабый духом человек ненавидит себя и потому ненавидит других. Сильный созерцает, слабый разрушает. Дух Воина крепчает тогда, когда отказ в пользу верного решения пересиливает мимолетное желание выиграть у обстоятельств, у другого человека, у самой жизни…

Мастер Шицу, голос в моей голове не унимается. – Позволяй ему быть. Позволяй себе быть. Позволяй быть всему, что существует, – не задерживай это и не борись с ним. Лишь пустой человек может мгновенно наполняться всем, чем пожелает. Полный наполниться не может.

«Наблюдай за всем, что он показывать, – учил Ума. – Смотри за эмоция, но не будь эмоция. Не вовлекаться…»

Но Лин вдруг неожиданно ясно поняла, почему она все еще здесь: над холмом ли, над монастырем, над этим ли местом, но здесь повсюду висела аура загадки и тайны. Будто второй мир – невидимый и прозрачный, напоенный неведомыми знаниями – приглашал смертных заглянуть в его недра и открыть для себя что-то невероятное. И ключ к нему – тишина. Еще не спустившись вниз, Белинда поняла, что будет прилежно сидеть в этой тишине, силясь найти ответы. Столько, сколько нужно. И ради этого переживет и предстоящий обратный подъем к монастырю, и завтрашнее купание в озере, и враждебность Рим, и что бы там ни готовила судьба. Она продержится, несмотря на боль, потому что у нее есть волшебные обезболивающие точки, она будет внимательно слушать Мастера и однажды услышит то, что сможет понять. Она лысая. С синяками. Она в непонятном месте среди тысячи ароматов цветов. Позади древняя стена, впереди бесконечность. А в душе плещется редкий луч счастья. Шагая вниз, Лин улыбалась.