Я сжала кулаки и заставила себя прекратить воображаемый диалог. Ну, что за бред лезет в голову?

И все же сомнения продолжали подгрызать эмоциональный фундамент, как куча голодных муравьев. Стал бы Начальник делиться соображения насчет меня с одним из членов команды? Нет, не стал бы. Не должен был. Дрейк не стал бы делиться личными мыслями даже с самим собой, не говоря уже о посторонних. Не тем он был человеком. И не человеком вообще…

Я почувствовала, что путаюсь в этой паутине размышлений – противной и липкой, не приносящей покоя. А с неба продолжал бесшумно лететь снег. Скоро здесь Новый Год. Надо же… праздник, который празднуют даже там, где нет времени.

Через какое-то время я пришла к выводу, что именно «Дрейк» стал причиной моего взрыва. Не он сам, но слова о нем. Я стала слишком чувствительной ко всему, что касалось Начальника, а потому не сумела среагировать на фразу Регносцироса должным образом. Сама мысль о том, что я по какой-то причине не могу быть с Дрейком, действовала на меня крайне удушающе.

А не сумела подавить темную сторону, ответила грубостью на грубость, и вот результат: конфликт усугублен, обе стороны обижены, ответы на вопросы не получены, а на душе невероятно гадко.

Чему удивляться? Не сама ли я проверяла на практике, какой разрушительной силой обладают злые слова? Не сама ли распрощалась с львиной долей энергии впустую? Дрейк был бы разочарован.

Когда-то давно, в той жизни, которую теперь впору было называть «прошлой», один мой знакомый имел привычку говорить:

– Все можно решить. Ведь ни один из нас не покинул планету…

И тот знакомый был прав. Не в том, что планету невозможно покинуть, а в том, что любую, даже неправильно сложившуюся ситуацию можно исправить, пока живы оба участника. Это с мертвым не поговоришь, а вот с живым…

Я задумалась.

Ладно, изначально я сложила детали головоломки неправильно, но винить себя нецелесообразно. Недовольство собой породит еще большее недовольство собой, и лишь принятие себя таким, какой ты есть, поможет двигаться в правильном направлении. Многие люди ошибочно полагают, что самобичевание приносит пользу, но на самом деле пользу приносит лишь доброе отношение к себе даже в случае ошибки. Умный человек обернется назад, сделает выводы и пойдет вперед. Глупый человек будет себя корить до скончания времен и постоянно смотреть назад, боясь перенести прежние ошибки в будущее, тем самым лишая себя права жить в полном смысле этого слова.

Чтобы не быть тем самым глупым человеком, я закрыла глаза и прошептала:

– Несмотря на то, что я ошиблась и не смогла сразу правильно среагировать на слова Баала, я люблю и принимаю себя. Целиком и полностью. Пусть я что-то сделала неправильно, но я обязательно научусь, у меня все получится. Ведь я люблю и уважаю себя.

На душе стало теплее, обида ушла из сердца. Простить себя за ошибки очень сложно, но без этого невозможно идти вперед. А мне – во что бы то ни стало – нужно было сложить детали этой головоломки правильно.

Разобравшись с собой, я снова переключилась на Регносцироса. К нему и его словам тоже следовало подойти без прежней эмоциональности, переключить угол зрения, взглянуть на все не с точки зрения обиды, а с точки зрения любви. Это была старая и интересная игра, позволяющая решить любую ситуацию, – «Увидь все иначе», и именно смена негативной позиции на Любовь давала в конечном итоге ключ к решению самых сложных задач.

«Баал-Баал… Что же такое с тобой произошло в прошлом, что ты так на меня накинулся? Ведь дураку понятно, что не я, а кто-то другой причина твоей агрессии. Что же это было? Женщина? Неудачная любовь? Разбитое сердце?»

Если так, то это многое объясняло. Люди зачастую переносят эмоции из прежнего опыта на тех, кто, по их мнению, может спровоцировать подобный опыт в будущем.

Я что-то ему напомнила. Или кого-то. И он не хотел, чтобы какая-то ситуация однажды повторилась, пытался предотвратить ее еще до совершения. Ну, ладно… об этом с ним можно поговорить.

А вот как быть с фразой о Дрейке?

Ответ на этот вопрос тоже можно было получить только от самого Баала.

Я вздохнула.

Видимо, придется снова лезть в логово демона с риском получить по голове. Но если не поговорить, обида так и будет точить нас обоих, с каждым разом провоцируя на все новые конфликты. И однажды, просто потому что кто-то не нашел в себе сил на разговор, один из нас потеряет любимую работу и налаженную жизнь…. Разве мало примеров, когда подобное происходит даже между близкими друзьями или родственниками? Тогда что уж говорить о врагах?

Пожелав себе удачи, я закрыла глаза.

Что ж, мистер Демон, ждите гостей.

* * *

– Вали отсюда!!!

Это дружелюбное приветствие было первым, что я услышала, оказавшись в доме у своего врага. Что ж, вполне ожидаемая реакция от того, кто не рад видеть гостей. Особенно тех гостей, которые появляются из воздуха у тебя за спиной в самый неподходящий момент.

Нет, Слава Богу, Баал не справлял нужду в туалете и не плющил тяжелым телом хрупкую красавицу в спальне (к моему немалому облегчению), он всего лишь сидел со стаканом виски перед зажженным камином, но мое появление, тем не менее, почувствовал, не оборачиваясь.

Поборов возникший страх, я подняла обе руки в жесте «Я пришел с миром» и осторожно обошла диван. Затем, замешкавшись на секунду, села в пустое кресло, неподалеку от хозяина.

– Ты оглохла?!

– Нет. Но в случае с тобой глухота была бы в помощь, а не в тягость. Ты только и делаешь, что орешь.

– Потому что ты последняя, кого я хочу видеть в своем доме.

– Это я могу понять. Но все же попрошу: удели мне десять минут своего времени и налей выпить. После этого я уйду.

Регносцирос, одетый в черные джинсы и такую же рубаху, расстегнутую до середины груди, некоторое время тяжело и задумчиво смотрел на меня, будто размышляя: то ли сразу раздавить, то ли послушать мое бесполезное «мяуканье», а уже потом наладить пинка.

Мне стало не по себе.

Он был другим – не тем мужчиной, к которым привыкли женщины моего мира. Он был Варваром из далеких времен, несмотря на дороговизну отделки комнат, живущий в пещере, в своем собственном внутреннем мире и своем укладе, который легко позволял поднять руку на неподчиняющуюся женщину. Баал жил Войной и Силой. Жил старыми матерыми принципами, где мужчине отведено главенствование, а женщине прислуживание.

Здесь, в своем доме, он имел право на любое поведение, любую злость, любые слова, и, сунувшись сюда, я сильно рисковала, но, тем не менее, сдаваться не спешила. Слишком сильно скребли изнутри вопросы, которые хотелось задать.

– Десять минут. И выпить.

После некоторого колебания, Регносцирос поднялся с дивана и неприветливо поинтересовался:

– Что ты пьешь?

– Все, кроме яда.

Он фыркнул.

– Хруст костей куда приятней корчащегося с пеной у рта тела.

– Да, у всех свои вкусы.

В баре звякнули бутылки.

Через полминуты на подлокотнике моего кресла появился стакан с чем-то крепким. Моих знаний не хватило для того, чтобы определить имя напитка по запаху – виски, брэнди, коньяк? При попытке вдохнуть шибало в нос так, что выступали слезы.

– За десять минут парами не нанюхаться. Если хочешь, чтобы подействовало, попробуй применить рот.

«Мда, ласковый мальчик…»

Я сделала глоток и закашлялась.

С дивана фыркнули еще раз.

Пытаясь отдышаться и заодно понять, как лучше всего начать разговор, я украдкой огляделась. От полыхающего камина в комнате было тепло, на мой взгляд, даже слишком. Гостиная отделана в темных тонах, множество вставок под камень и дерево. Черная кожаная мебель… В целом обстановка отчего-то неуловимо напоминала зал далекого неприступного замка, одного из тех, где жили суровые неразговорчивые хозяева, бледные прячущиеся по углам слуги и равнодушные промозглые сквозняки.

Пойло, наконец, растеклось по внутренностям теплом, перестав жечь горло, и тогда я решилась начать разговор.

– В общем, зачем я пришла…

Баал даже не посмотрел на меня, продолжая упираться хмурым взглядом в камин.

– …я некоторое время размышляла над тем, почему ты постоянно цепляешься ко мне и ведешь себя так, будто я чем-то тебе насолила, хотя я ни разу не перешла тебе дорогу и вообще не сделала ничего плохого…

Взгляд хозяина комнаты заметно потяжелел, но губы не разомкнулись.

– …и думаю, что нашла ответ на этот вопрос.

Циничная усмешка в ответ.

Что ж, лучше действовать быстро и прямо. Спокойно посмотрев в черные глаза, я мягко и уверенно проговорила:

– До меня в отряде был кто-то, кого ты любил. Женщина. Она что-то разрушила, предала тебя и, возможно, других. Кто-то пострадал. Но больше всего твое сердце.

Слова попали в яблочко – он взревел. Совершенно неожиданно этот огромный темноволосый мужчина с быстротой молнии подскочил с дивана и угрожающе навис надо мной исполинской глыбой – я вжалась в мягкую подушку под собой. Страшно. Но я была готова к гневу. Если ударит, то буду ходить с синяком (или ездить в кресле с переломанными костями, пока не дойду до Лагерфельда), но позорно не сбегу.

– Да что ты можешь знать!? – заорал он, оглушая. – Что ты вообще можешь знать?

– Только то, что у тебя из-за какой-то стервы до сих пор болит сердце. А я тебе ее чем-то напоминаю. Но я не пришла в отряд для того, чтобы плести интриги, можешь ты это понять или нет?!

Теперь орала я.

Он зло прищурил глаза и скрипнул зубами. Резко отпрянул обратно к дивану, взял со стола стакан и отошел к бару, чтобы наполнить его.

– Говорил я тебе, вали отсюда…

– Нет у меня тайных планов, и никем я не пытаюсь манипулировать. Прекрати оскорблять меня при всех! Ведь все это дойдет до того, что один из нас вылетит из отряда!

– Ну, ты-то не вылетишь, тебе нечего бояться. Ведь именно для этого ты так рьяно пытаешься завоевать расположение Дрейка.

Циничная усмешка резанула по нервам.

– Я не боюсь вылететь из отряда.

– Тогда зачем ты вьешься вокруг него? Чего ты хочешь? Привилегий? Защиты? Власти рядом с тем, кто способен тебе ее дать?

– Не надо мне власти, – тихо ответила я, – и привилегий тоже.

– Тогда зачем? Ты пришла поговорить? Вот и говори…

– Ты, правда, хочешь знать? – теперь горько стало мне. Может, сказать ему? Что я теряю, в конце концов? Раскрываться всегда тяжело, но, может, это поможет нам избежать недоразумений? Конечно, всегда существовал риск, что правда обернется грозным оружием против меня же самой, но недомолвки и гнусные предположения вконец измотали душу, и, посмотрев на Баала, я спросила: – ты ведь Менталист? Значит, увидишь то, что я тебе покажу?

Он замер. Затем кивнул. И тогда я сбросила с себя мысленный щит, которым укрылась перед прыжком, помня о том, к кому именно собралась в гости.

– Смотри.

Щит медленно растворился. А из сердца снова начали бить яркие лучи, делающие его похожим на солнце. Я чувствовала их каждый раз, когда думала о Дрейке. Любовь. Именно так она выглядела. И именно ее я все это время так тщательно прятала от посторонних глаз.

Но стоило раскрыться, как свет потек во всех направлениях. Обычно люди не видят его, лишь чувствуют, когда ощущают сильное чувство к кому-либо. Но по глазам Баала, я поняла, что он увидел. И застыл, удивленный. Медленно поставил стакан на барную стойку и покачал головой.

– Ты любишь его.

В комнате повисла тишина, прерываемая треском поленьев.

Я привычно схлопнула свет, мысленно поместив на него непроницаемую загородку. Этот трюк я научилась делать давно, еще в те времена, когда впервые поняла, что любовь можно не только почувствовать, но и увидеть. Наверное, обычные люди не смогли, но Дрейк был исключением, и он точно увидел бы. Даже сейчас у меня были сомнения, что было что-то, о чем начальник не знал. Но все же с загородкой было надежнее.

– Да, – ответила я, подняла стакан с пойлом и изрядно из него отхлебнула, – люблю. Вот тебе и все причины…

– Дура! – вдруг сказал Баал. Но не зло, а с горечью. Подошел к камину и уставился на огонь. – Точно дура.

Я обиделась.

– Это еще почему?

– Да потому что люди Комиссии не якшаются с обычными женщинами. Они вообще с женщинами дел не имеют. Ты об этом не знала?

– Знала.

– Тогда зачем? Хочешь разбить себе сердце безответностью?

Что на это было ответить? Откуда я знала – зачем? Чувства не рождались и не умирали по желанию. Да и была ли моя любовь безответной? Этого я не знала до сих пор.

Баал снова покачал головой, грустно усмехнулся и подошел к дивану. Сел на него, отпил виски и посмотрел на меня. И от этого нового взгляда, в котором больше не было злости, возникла в душе вдруг какая-то ранимость. Я отвернулась.

– Ты ведь даже не сможешь его коснуться.

– Знаю…

Тишина. И мой робкий взгляд:

– Но, может быть, когда-нибудь… смогу?

Он смотрел с упреком. Теперь не Воин, а старший брат, недовольный поведением глупой младшей сестры.

– Они ведь не люди, Бернарда.

(Первый раз по имени?)

– Знаю…

К горлу подступили слезы.

– Тогда на что ты надеешься?

– Не знаю. На чудо?

Слезы стало тяжело сдерживать. Приходилось упрямо смотреть в стакан.

Мы молчали долго. Каждый думал о чем-то своем. И впервые в этой тишине было комфортно вдвоем. Оказывается, Баал умел не осуждать любовь, умел понять, каково это – быть одному… скрывать чувство от чужих глаз.

Интересно, что же стало с его женщиной?

– Ее звали Ирэна, – вдруг сказал Регносцирос после длительной паузы – и я удивленно вскинула на него глаза. Но он больше не смотрел в мою сторону, он смотрел на огонь. Долго. И больше так ничего и не добавил.

Прошло несколько минут. Когда стало ясно, что полной версии этой истории мне не услышать, я решила, что пришло время уходить.

– Мне жаль, – прошептала я и отставила стакан. – Спасибо тебе за пойло и за десять минут. Теперь я могу «валить отсюда».

Баал повернул ко мне лицо. И впервые появилось чувство, что мы больше не враги. Может быть, не друзья, но точно не враги. Если раньше мы стояли лицом друг к другу, то теперь смотрели в одну сторону, как и должно быть в команде.

– Я пойду.

Он кивнул. А я, скрывая неловкость, добавила:

– И так как я не умею ломать кости, то ты заходи, я налью тебе яду. Или чего-нибудь вонючего, чем можно нанюхаться.

Уходя, я думала о том, как сильно может изменить лицо один лишь намек на улыбку.

Несмотря на то, что общение с Баалом, в целом, удалось и появился шанс на более-менее мирное сосуществование рядом, разговор о Дрейке все же разбередил душу.

Начальник так и не появился…

Не зашел, не позвал никуда, не дал о себе знать, ни словом не обмолвился про последнее задание. Не злился ли на то, что я наворотила в спортзале? Прослышал ли о том, что я по ошибке попала в мужскую душевую?

На душе было скверно из-за того, что мы совсем перестали общаться вне работы. Неизвестность происходящего вгоняла в слезы. Чувствуя на сердце тяжесть, я молча вышла из спальни и прошла в гостиную.

Клэр сидела в кресле, вышивала очередную салфетку. Смешарики расположились на ковре перед телевизором: смотрели какой-то боевик. Сидение перед большим экраном в последнее время стало их любимым занятием. С жадностью глоталось все: фильмы, кулинарные программы, ток-шоу, викторины и даже рекламы. Когда Клэр пыталась переключить канал, раздавалось дружное «Не-е-е!», и ей приходилось переключать обратно. По ходу разворачивающего действия на экране на ковре то и дело появлялись различные вещи: таким образом Смешарики учились перевоплощаться в новые предметы. Возникали ножи, пистолеты, пузырьки с лекарствами и даже бензопила какого-то маньяка. Клэр оторвалась от вышивки, посмотрела на нее и покачала головой.

Ганька, растянувшись оранжевой пушистой пружиной, валялась в соседнем кресле. Миша хрустел кормом где-то внизу.

Я какое-то время постояла в дверях и уже решила вернуться в спальню, когда Клэр вдруг заметила меня.

Видимо, мое лицо отражало душевное состояние, потому что она тут же отложила салфетку на подлокотник и поднялась с кресла.

– Дина, что случилось? Что-то плохое на работе, да? Ты расскажи, не молчи… вместе-то все равно проще…

Неподдельное волнение в глазах и участие в голосе сыграли решающую роль – неожиданно для себя я разрыдалась. А после, под бутылку вина, которую в знак благодарности за спасение Халка принесла Шерин, рассказала Клэр про неразделенную любовь к собственному Начальнику и про те преграды, что встали у нас на пути, не боясь ни того, что повариха проболтается, ни того, что эти знания ей как-то навредят. В конце концов, не государственная это тайна… любить мужчину, пусть даже такого, а вот носить все печали только в себе стало попросту невозможно.

Таким образом, в этот вечер сразу двое узнали бережно хранимый мной все эти месяцы секрет.

Двое.

Не считая тридцати пяти пушистиков, непонятно когда успевших собраться вокруг стола.